Летний вечер. Окна избы открыты. На крыльце сидят две девушки. В комнате кто-то заводит патефон, слышится мелодия модного довоенного танго «Утомленное солнце». Одна из девушек сердито кричит:
— Жень! Я эту пластинку кокну, честное слово! К черту!.. Надоело, и душу дерет.
Музыка смолкает.
К крыльцу подходит парень. Здоровается с девушками.
— Валь, а Валь, спела б чего-нибудь… — просит он.
— Тебе? Ни в жизнь. Уйдешь — спою.
— Ну, Валь!.. Я ж вчера пьяный был, трепался…
— А ты не треплись. Чего тебе надо? Иди! И сейчас несет как из бочки…
— Семен, верно, если еще раз заявишься к нам пьяный, я скажу Миллеру, — говорит другая девушка.
Вскоре появляется зондерфюрер Миллер. Он внимательно слушает. Потом говорит:
— Валя, вы талант певчий. Буду ходатайствовать, чтоб вас направили в Берлинскую консерваторию.
— А я хочу в Миланскую.
— Шутите, фрейлейн, я добрый начальник. Со мной все можно доверительно. Спойте еще!
— Больше нельзя, горло болит. Ноги промочила, по болотам шатавшись.
— Странно! Там, где вы делали прогулку, болот нет… Где же это вы были? — наивно удивился Миллер.
«Все знает… Болот там и верно нет. Следят!.. Нужно быть очень осторожной. На такой мелочи можно легко попасться», — подумала Валя.
— Болотный край ходить опасно, там партизанский бандит, — все так же невинно улыбаясь, продолжал Миллер, и Валя почувствовала, что краснеет, как школьница, уличенная во лжи.
Та же деревня. Весенний мартовский день. Вечереет. К избе, где живут девушки, подъезжает автобус. Из него выходит Миллер. Стучит, зовет девушек:
— Добрый вечер, фрейлейн. Я за вами.
Он называет по именам, и девушки выстраиваются.
— Фрейлейн Валя!
— Фрейлейн Елена!
— Фрейлейн Антонина!
— Фрейлейн Авдотья! Прошу, автобус ждет. Вас ожидают прогулка и новый фильм. Это награда, которую вы заслужили справедливо.
— Возьмите и меня, — просит пятая девушка. — Я тоже хочу в кино.
— Фрейлейн Мария, вы не заслужили.
Девушки садятся в автобус, и он отъезжает.
— Не помните, вещи они не брали с собой?
— Не было…
— И больше вы их не видели?
— Уехала я! Нас, с десяток баб, староста на работы услал верст за сорок. За коровами ходить, доить. Скотина-то наша, а считалась как ихняя. Вернулась в Лампово, а в той избе другие уже. Менялись…
Крестов предъявил свидетельнице фотографию мужчины — ту же, что показывал партизану. Вглядевшись, старушка удовлетворенно кивнула:
— Как же его… Ох!.. Клыков Толька! Он! На свадьбе, сынок, гуляла его. Про жену всякое болтали… Да ведь про баб оно всегда — было, не было — скажут…
— В немецкой форме Клыков ходил?
— Не видала, сынок… Бороду растил, это помню…
— Вот с этого Клыкова все и началось, — объяснил Крестов после ухода Прасковьи Никитичны. — На эту Олешко были запросы и раньше, но не было зацепки. Никаких документов, кроме непроверенных данных. Но недавно поступило заявление от некой гражданки с просьбой пересмотреть дело ее брата Анатолия Клыкова на предмет реабилитации.
— Он жив, сидит?
— Расстрелян в сорок четвертом году по приговору военного трибунала. Речь идет о посмертной реабилитации. Родные сомневаются, справедливо ли. Просят учесть давность, условия военного времени… Это желание понятно… Мы подняли уголовное дело Клыкова. Я начал листать и вдруг наткнулся на Валю Олешко. Пока лишь одно упоминание… Дело многотомное, месяц читать…
На следующий день утром, войдя в кабинет Крестова, я заметил, что количество папок и бумаг на столе увеличилось. Спросил, приглашен ли кто-либо на сегодня. Но оказалось, что в городе свидетелей больше нет. Есть в селах, в других городах. Люди все пожилые, тревожить их неловко — к ним надо ехать самим. Мы решили в ближайшие дни съездить в Лампово. Затем я взял одну из папок. То было уголовное дело Клыкова, Анатолия Евграфовича, 1921 года рождения, из крестьян, ранее не судимого, беспартийного, бывшего сержанта Красной Армии, попавшего в плен в мае 1942 года. Обвинялся в измене Родине и шпионаже в пользу фашистской Германии. Дело велось в 1943—1944 годах.
В подшитом к делу конверте я нашел отпечатки пальцев и фотографии обвиняемого — профиль, анфас, как обычно снимают преступников. Лицо заурядное. Там же лежала записка — порыжелый листок в клетку, из школьной тетради. Карандаш, но почерк четкий, иначе бы не прочесть. Буквы еще видны.
«Анатолий!
Вас удивит мое письмо. Но разговор с Вами произвел на меня сильное впечатление. Вы мне показались человеком необычным… И мыслите не так, как многие, к сожалению… Я поняла и то, о чем Вы не решились сказать малознакомой женщине. Но я знаю, чувствую, что вы думаете об окружающем то же, что и я. Но Вы смелей. Это отрадно. Отрадно знать, что еще остались честные, независимые люди со своим мнением. Если наше знакомство оборвется этой запиской, я все равно буду помнить о Вас.
— Странное письмо, почти признание, — сказал я.
— Но к делу оно приобщено как улика, — заметил Крестов.
— В каком смысле?
— Понятия не имею. Надо работать. Судя по стилю записки, автор — интеллигентная молодая женщина… Врач или учительница.
Значительную часть тома занимали показания Клыкова о расположении немецких частей в районе Лампово, имена офицеров, их характеристики; следователя, ведущего допрос, интересовали, казалось бы, незначительные детали — например, цвет шинели майора фон Барда, марка автомашины, на которой ездил, и прочее.
— А этот фон Бард… он кто был?
— Начальник армейского отделения абвера. Известная фигура в этих местах в войну. Но там есть закладка — на странице сто двадцать первой, взгляните. Это касается интересующей нас особы.
Читаю:
«С л е д о в а т е л ь. Что вам известно о заданиях, которые выполняли агенты фашистской контрразведки Олешко-Михеева, Мегрова, Чернова и другие?
К л ы к о в. Примерно в конце сентября 1942 года Мегрова и Олешко-Михеева были посланы на торфопредприятие. Там возникла забастовка рабочих. Помощник фон Барда Миллер дал им задание выявить зачинщиков забастовки.
С л е д о в а т е л ь. Каковы были результаты их поездки?
К л ы к о в. Мне известно, что по возвращении они представили рапорт на имя майора фон Барда. Содержания рапорта я не знаю, мне не показывали. Но Миллер при мне похвалил их.
С л е д о в а т е л ь. Какие они еще выполняли задания?
К л ы к о в. Ходили в лес искать партизан. Брали с собой грибные корзины… Одевались как местные.
С л е д о в а т е л ь. Можете назвать конкретные факты встреч? С кем, когда? Результаты?
К л ы к о в. Этого не знаю».
— Показаниям можно верить? — спросил я.
— Там, где он говорит о себе, трудно сказать… В отношении других, видимо, можно.
Мной овладела безысходность. В глубине души я все-таки надеялся: а вдруг что-то откроется интересное, важное — и все дело повернется самым неожиданным образом. Так бывало… Но здесь шансов все меньше и меньше. Помощник начальника абверкоманды благодарит бывших советских разведчиц за выполнение задания по розыску зачинщиков забастовки! Это уже предательство, преступление. Какие «герои?» Какие «подвиги»? Перевербовка. Все!
— Послушайте минутку! — сказал Крестов, держа перед собой открытое дело. — Одна небольшая выдержка: «Примерно в августе, точно числа не помню, под вечер у них началась беготня. Майор фон Бард поднялся на чердак, где находилась радиостанция. Миллер тоже пошел туда. Сколько они там находились — не знаю, я пошел спать…» Ну, тут следователь уточняет время, я опускаю его вопросы, читаю дальше, — сказал Крестов и продолжал: — «В 5 часов 30 минут утра я пошел в коровник. Слышу какой-то шум, голоса со стороны леса. Гляжу в щель между бревен — пакля трухлявая повыветрилась, щель с палец… Ведут четверых: три девушки и один парень. Руки назад завязаны. Лица побиты, в ссадинах. У первой под глазом синяк. Конвоировали их немцы в штатском. Вопрос следователя: «Почему уверены, что немцы?» Ответ: «Я Миллера узнал. Он тоже в штатском был. Провели мимо куда-то в село». — Крестов отложил дело.