И, наконец, Макробий^[64], который жил около 400 г.н.э., комментирует пассаж из Цицерона, который я уже приводил:

Он называет Солнце правителем всех остальных звезд, поскольку Солнце отмеряет их прохождение вперед и назад в точных пределах, равно как имеются точно отмеренные пределы, которые определяют предшествование и запоздание планет по отношению к Солнцу. Таким образом, сила и право Солнца регулирует направление остальных звезд в строго установленных пределах.

Здесь мы видим доказательство того, что до самого конца античного мира учение Гераклида и Аристарха хорошо помнили; что истину, однажды открытую, можно спрятать, захоронить под поверхностью, но не уничтожить. Тем не менее, вселенная Птолемея с Землей в центре, игнорируя особую роль Солнца, удерживала монополию в научном мышлении в течение пятнадцати столетий. Как можно объяснить этот удивительный парадокс?

Весьма часто предлагалось объяснение опасения религиозных преследований. Но все доказательства, приводимые в защиту такой точки зрения, сводятся к единственному, многозначному замечанию одного из персонажей "О лике на диске Луны". Этот персонаж, Луций, как бы обвиняется в том, что он "перевернул вселенную вверх ногами", притворившись, будто бы Луна состоит из твердого вещества, типа земного; после чего ему предложено пояснить свою точку зрения более обширно:

Луций улыбнулся и сказал: "Хорошо; но только не нужно выдвигать против меня обвинения в безбожии, такие, как по словам Клеонта, были выдвинуты греками против Аристарха Самосского за перемещение Очага Вселенной, поскольку он пытался пояснить явление предположением, будто бы небеса неподвижны, в то время как Земля кружит по наклонной орбите да еще и вращается притом вокруг собственной оси".

Тем не менее, обвинение так никогда и не было предъявлено, ни Аристарху, которого очень уважали, ни Гераклиду либо любому иному приверженцу движения Земли; никто из них не подвергался преследованиям или обвинениям. Если Клеант и вправду пытался обвинить кого-либо по причине "перемещения Очага Вселенной", то первым в бесчестии следовало бы обвинять глубокочтимого Аристотеля; Аристарх всего лишь перенес Очаг из пространства внутрь Земли, в то время как Аристотель удалил Очаг на самую периферию мира, лишив Землю божественного присутствия и сделав ее самым нижайшим местом во вселенной. На самом же деле, "Очаг Вселенной" был не более чем поэтической аллюзией к пифагорейскому Центральному Огню, и было бы нелепо рассматривать его в качестве религиозной догмы. Сам Клеант бвл мистически настроен, вероятнее всего – это кислый философ-стоик, который написал гимн Зевсу и презирал науку. Его отношение к Аристарху, ученому и уроженцу Самоса до мозга костей, уроженцу острова, с которого ничего хорошего не могло прийти, явно было таким, что "парень заслуживает того, чтобы его повесили". Помимо этой крохи академических сплетен у Плутарха, никаких упоминаний о каких-либо других источниках религиозной нетерпимости к науке в Эллинистическую Эпоху больше не встречается^[65].

4. Знание и Незнание

Таким образом, ни невежество, ни угрозы придуманной александрийской инквизиции не могут послужить нам, чтобы объяснить, почему греческие астрономы, открыв гелиоцентрическую систему, повернулись затем к ней спиной^[66]. Тут следует заявить, что полностью они от нее не отказались; как указывают цитируемые выше пассажи из Цицерона и Плутарха до Макробия, они знали, что Солнце управляет движением планет, и в то же самое время закрывали глаза на этот факт. Но, возможно, сама иррациональность предлагает подсказку для решения, отрывая нас от привычки рассмотрения истории науки в чисто рациональных понятиях. Почему мы позволяем, чтобы художники, завоеватели и государственные мужи направлялись иррациональными мотивами, а героям науки – запрещаем? Астрономы после Аристотеля отрицали управление планет Солнцем и в то же самое время соглашались на это; в то время, как сознательное рассуждение такой парадокс отрицает, в природе бессознательного лежит то, что оно может одновременно и разрешать, и запрещать, говорить и "да", и "нет", отвечая на один и тот же вопрос; знать и в то же самое время не знать. Греческая наука эпохи упадка столкнулась с неразрешимым конфликтом, результатом чего стало расщепление разума; и эта вот "контролируемая шизофрения" продолжалась в течение Темных и Средних Веков до тех пор, пока она чуть ли не была принята в качестве нормального состояния человека. И она поддерживалась не угрозами извне, но чем-то вроде цензура, внедренного прямиком в разум, а уж он хранил все эти сведения в отсеках, между которыми была запрещена какая-либо коммуникация.

Главная забота заключалась теперь в том, чтобы "сохранить явление". Первоначальный смысл этой зловещей фразы заключался в том, что теория обязана справедливо оценивать наблюдаемые явления или "феномен", говоря проще, теория должна согласовываться с фактами. Но постепенно фраза начала означать нечто совершенно другое. Астроном "сохранял" явление, если ему удавалось придумать гипотезу, которая решала проблему нерегулярного движения планет по орбитам неправильной формы, превращая их в правильные движения по орбитам-окружностям – независимо от того, была эта гипотеза верной или нет, то есть, была она физически возможной или нет. После Аристотеля астрономия превратилась в абстрактную небесную геометрию, оторванную от физической реальности. Главной ее задачей становится объяснение скандальных некруговых перемещений в небесах. Она служит практическим целям в качестве метода расчета таблиц движений Солнца, Луны и планет; но по вопросу реальной природы Вселенной астрономии сказать нечего.

Сам Птолемей в третьей части "Альмагеста" говорит об этом совершенно четко: "Мы верим, что цель, которую стремится достичь астроном, заключается в следующем: демонстрация того, что все явления на небе являются результатом равномерных и круговых движений…" И еще в одном месте: "Я поставил себе задачу доказать, что кажущиеся неправильности (в движении) пяти планет, Солнца и Луны могут быть представлены средствами равномерного кругового движения, поскольку только такое движение соответствует их божественной природе… Мы уполномочены рассматривать выполнение данной задачи как окончательную цель математической науки, основанной на философии". К тому же Птолемей четко объясняет, почему астрономия обязана отказаться от всех попыток объяснения стоящих за явлениями физических реальных причин: потому что небесные тела, обладая божественной природой, подчиняются иным законам, а не тем, которые можно открыть на земле. Между этими двумя наборами законов нет ничего общего; следовательно, нам ничего не известно относительно физики небес.

Птолемей всем сердцем был предан Платону; воздействие двойной звезды на направление науки чувствуется теперь в полной мере. Разрыв, который она вызвала между четырьмя элементами подлунного мира и пятым элементом небес, напрямую привел к разрыву геометрии небес и физики; астрономии и реальности. А разделенный мир нашел свое отражение и в разрыве разума. Ему ведь известно, что в реальности Солнце обладает физическим влиянием на планеты; вот только реальность никого не волнует^[67].

Ситуация суммируется в поразительном пассаже Теона Смирненского, современника Птолемея. Выразив свое мнение о том, что Меркурий и Венера могут, после всего, вращаться вокруг Солнца, он говорит о том, что Солнце следует называть "сердцем Вселенной", которая, одновременно, является "и миром, и живым существом".

"Но (отмечает он) в одушевленных телах центр животного отличается от центра его массы. Например, для нас, которые одновременно и животные, и люди, центр одушевленного создания находится в его сердце, постоянно теплом и подвижном, следовательно, это и есть источник всех способностей души, желаний, воображений и разума; но вот центр нашей фигуры находится где-то в районе пупка… Точно так же, … математический центр Вселенной находится там, где находится Земля, холодная и недвижимая, но вот центр мира как живого существа находится в Солнце, которое, скажем так, является сердцем Вселенной"^[68].