3. Магнитное смешение понятий

Свою руку к всеобщему смешению понятий приложил и Уильям Гильберт, выдвинув сенсационную теорию, в силу которой Земля представляет собой гигантский магнит, что склонило Кеплера к отожествлению воздействия Солнце на планеты с "магнитной" силой. Было совершенно естественным и даже логичным, что понятия гравитации и магнетизма будут ассоциироваться друг с другом, поскольку гипотеза Земли как магнита представляла собой единственное и материальное объяснение таинственной склонности материи к соединению с другой материей под влиянием "силы", действующей на расстоянии без контакта или посредничества чего-либо материального. Так что магнит сделался архетипом "действия-на-расстоянии", и это он проторил дорогу для понятия всеобщего притяжения. Без доктора Гильберта люди были бы в значительно меньшей степени готовыми к тому, чтобы расстаться с уже усвоенным, традиционным понятием, будто бы "тяжесть" означает естественную склонность тел к падению в сторону центра в пользу странного понятия "тяжести" как "стремления тел друг к другу" сквозь пустое пространство. Существование магнетизма доказывало, что такое "стремление" призрачными пальцами является фактом: железные опилки стремились к магниту, как будто им отдали тайный приказ, точно так же, как камни стремились к земле. В течение около полувека эти явления либо отождествлялись друг с другом, либо считали сиамскими близнецами. Более того, слово "магнетизм" применялось в расширенном, метафизическом смысле. Оно было чрезвычайно привлекательным в качестве еще одного двуликого, как Янус, фактора, проявляющегося как в сфере материи, так и сфере духовной. С одной стороны, магнит высылал свою энергию, как того требовала точная наука, "безошибочно, (…) быстро, определенным образом, постоянно, направленно, приводя в движение, властно и гармонически", с другой же стороны, он был чем-то живым и одаренным душой: он "подражает душе", ба, является "самой душой Земли", ее "инстинктом самосохранения". "Магнитное влияние Земли действует словно рука, хватающая притягиваемое тело и захватывающая его к себе". Рука эта "должна быть легкой и духовной, чтобы иметь возможность войти в железо", и в то же самое время, она должна быть чем-то материальным – разведенным эфиром^[344].

Здесь, при случае, вновь стоило бы вспомнить, что такая двойственность Януса тоже присутствует – хотя мы выражаем ее не столь поэтичным языком – в современных теориях материи, признающих ее корпускулярно-волновую натуру, в зависимости от того, какое лицо она нам в данный момент показывает. Магнетизм, гравитация и воздействие на расстояние со времен Гильберта никак своей таинственности не утратили.

Кеплер был не единственной жертвой этого неизбежного смешения понятий. Галилей тоже считал, будто бы Гильберт дал правильный ответ на вопрос, почему земная ось всегда принимает то же самое направление в пространстве – она представляет собой что-то вроде намагниченной иглы. Даже Роберт Бойль, отец современной химии и один из немногих ученых, которые в наибольшей степени повлияли на Ньютона, считал, что гравитация может быть результатом "магнитных миазмов" Земли.

Один лишь непримиримо скептичный и логичный мыслитель тех времен, Декарт, отбрасывал магнетизм, гравитацию и воздействие на расстояние в какой угодно форме. Декарт продвинул все вопросы на принципиальный шаг вперед, заставив тела, на которые больше не действует какая-либо сила, двигаться по прямой, а не так, как у Галилея, по кругу^[345]. И в то же самое время он совершил существенный шаг назад, объясняя гравитацию и магнетизм завихрениями эфира. Как тут не оценить меру храбрости Ньютона, если даже Декарт, обещавший реконструировать всю Вселенную из одной только материи и отдаленности, который изобрел аналитическую геометрию, прекраснейший инструмент математического понимания, который был наиболее категоричным в методах мышления, чем кто-либо из его предшественников – если даже Декарт, этот Робеспьер научной революции, отбросил притяжение на расстоянии ценой заполнения всего пространства чудовищными вихрями и циклонами.

Подобно Кеплеру, который додумался до концепции гравитации, но потом от нее отказался, точно так же, как Галилей, который отверг даже теорию морских приливов, основанную на воздействии Луны, одаренный открытым умом Декарт отступил, пораженный идеей протянувшихся сквозь пустоту призрачных рук – непредубежденный интеллект должен был отреагировать именно так, прежде чем "всеобщее притяжение" или "электромагнитное поле" сделались словами-фетишами, которые гипнотически усмиряют сомнения, скрывая тот факт, что являются метафизическими понятиями, переодетыми в математический язык физики.

4. Гравитация

Итак, вот какие хаотически разбросанные элементы головоломки были перед глазами Ньютона: противоречивые теории, поясняющие поведение тел в пространстве в отсутствии внешних сил; противоречивые теории сил, заставляющих планеты вращаться; дезориентирующие, фрагментарные данные относительно инерции и момента движения, тяжести и свободного падения тел, гравитации и магнетизма; к тому же имелись сомнения относительно месторасположения и даже самого наличия центра мироздания; и, в конце концов, нависший над всем этим вопрос: а как соответствует всей этой картине Господь Бог из Священного Писания.

Уже до Ньютона были ученые, которые выдвигали идущие в верном направлении домыслы, но не умели их поддержать точными аргументами. Например, французский математик Жиль Перон де Роберваль через год после смерти Галилея предложил, что вся материя во Вселенной взаимно притягивается, в связи с чем, Луна обязательно упала бы на Землю, если бы их не разделяла подушка из эфира. Джованни Борелли, заведующий той самой кафедрой в Пизе, которой ранее занимался Галилей, воспринял предложение древних греков, якобы Луна ведет себя, словно "камень, брошенный из пращи", и только сила броска не позволяет ей упасть на Землю. Но тут он противоречил сам себе, поскольку, вместе с Кеплером, считал, будто бы Луну должна подталкивать в движение по окружности невидимая метелка, то есть собственного импульса у нее нет. Если так, тогда почему же она пытается улететь?

Ньютону было двадцать четыре года (это был 1666 год), когда он обнаружил ключ к решению. Вот только его интересы повернулись тогда к другим проблемам, и только лишь через двадцать лет позднее он завершил свой синтез. К сожалению, мы не можем реконструировать его сражение на ступенях лестницы Иакова с ангелом, стерегущим космические тайны – совсем не так, как в случае Кеплера. Ибо Ньютон не исповедовался в том, как приходил к собственным открытиям, а те клочки информации, которые имеются у нас на сей счет, вызывают впечатление рациональных объяснений "пост фактум". Кроме того, над этими проблемами коллективно задумывались в кругах, связанных с Королевским Обществом: Гук, Галлей, Кристофер Врен; свое влияние оказали родственные умы, как Гюйгенс в Голландии, так что весьма сложно точно заявить, кто первым сделал какой промежуточный шаг.

Точно так же невозможно установить, когда и в каких конкретно обстоятельствах под всю теорию был положен краеугольный камень – закон притяжения, который утверждает, что сила притяжения пропорциональна притягивающимся массам и уменьшается пропорционально квадрату расстояния между ними. Идею предложил уже в 1645 году, но без каких-либо конкретных доказательств, Буйо (Boullio). Быть может, Ньютон руководствовался аналогией с распространением света, интенсивность которого, о чем знал Кеплер, тоже уменьшается пропорционально квадрату расстояния. По другому предложению, он вывел эту идею из третьего закона Кеплера. Сам Ньютон говорит, что формулу для закона притяжения он вывел, вычисляя силу, необходимую для уравновешивания центробежной силы Луны – вот только звучит это не очень убедительно.