«Кружковщину, дробление на группы, взаимную грызню, колебания и шатания я считаю бедствием на фронте литературы…» — писал он в 1930 году, не отдавая предпочтения никакой из литературных групп, не вмешиваясь в групповые раздоры.

Существование различных литературных организаций уже не отвечало сложившейся в стране обстановке. Идейно-политическое единство советского народа, в том числе и художественной интеллигенции, требовало создания единого писательского союза.

Избранный председателем Организационного комитета по подготовке съезда, Горький с огромной энергией принялся за создание единой всесоюзной писательской организации; ему помогали А. А. Фадеев, А. А. Сурков, А. С. Щербаков.

17 августа 1934 года открывается Первый Всесоюзный съезд советских писателей. На нем присутствовало около 600 делегатов более чем от 50 национальностей.

Съезд происходил в период огромных достижений советской страны в строительстве социализма. Возникали новые заводы, фабрики, города, в деревне одержал победу колхозный строй. На всех участках социалистического строительства трудился новый человек, сформированный полутора десятилетиями советского строя — человек новой морали, нового мироощущения.

В деле формирования этого нового человека большую роль сыграла советская литература. Ликвидация неграмотности, культурная революция в стране, невиданная тяга к знаниям и искусству самых широких масс сделали литературу мощной силой в деле социалистического строительства. Невиданные тиражи книг наглядно свидетельствовали об этом: к 1934 году было издано 8 млн. экземпляров горьковского романа «Мать», около 4 млн. «Тихого Дона» М. Шолохова, 1 млн. «Цусимы» А. С. Новикова-Прибоя.

Съезд писателей стал большим событием в жизни всей страны, всего советского народа. И недаром о съезде говорили на рабочих собраниях, в институтских аудиториях, в частях Красной Армии, в пионерских лагерях.

Шестнадцать дней шел съезд, и все эти жаркие августовские дни Горький, единогласно избранный председателем съезда, сидел в президиуме на долгих заседаниях, внимательно слушал выступления, в перерывах и после заседаний беседовал с гостями и делегатами, принимал прибывших на съезд иностранных писателей и писателей из союзных республик.

Писатель произнес вступительную речь, выступил с докладом.

«Высота требований, которые предъявляются к художественной литературе быстро обновляемой действительностью и культурно-революционной работой партии Ленина, — высота этих требований объясняется высотою оценки значения, которое придается партией искусству живописи словом. Не было и нет в мире государства, в котором наука и литература пользовались бы такой товарищеской помощью, такими за ботами о повышении профессиональной квалификации работников искусства и науки…

Государство пролетариев должно воспитать тысячи отличных «мастеров культуры», «инженеров душ». Это необходимо для того, чтобы возвратить всей массе рабочего народа отнятое у нее всюду в мире право на развитие разума, талантов, способностей…» — говорил Горький на съезде.

Съезд показал, что советская литература верна коммунистической партии, ее борьбе за искусство, которое служит народу, искусство социалистического реализма. Он сыграл большую роль в истории советской литературы. В семилетие между Первым съездом советских писателей и Великой Отечественной войной (1934–1941) были закончены «Тихий Дон» М. А. Шолохова, «Хождение по мукам» А. Н. Толстого, получили читательское признание «Дорога на океан» Л. Леонова, «Люди из захолустья» А. Малышкина, «Страна Муравия» А. Твардовского, «Танкер «Дербент» Ю. Крымова, «Пушкин» Ю. Тынянова, «Последний из удэге» А. Фадеева, «Белеет парус одинокий» В. Катаева, «Таня» А. Арбузова, «Человек с ружьем» Н. Погодина и многие другие произведения, составляющие золотой фонд советской литературы.

В резолюции съезда была отмечена «выдающаяся роль… великого пролетарского писателя Максима Горького» в объединении литературных сил страны. Горький был избран председателем правления Союза писателей.

Всегда исключительно чутко и внимательно относившийся к литературным делам (он не читал присланных рукописей, если чувствовал себя немного нездоровым, боясь как бы дурное настроение не сказалось на оценке прочитанного), Горький сознавал огромную ответственность своего поста.

В области литературы, культуры вообще Горький пользовался огромным авторитетом, но всегда слушал мнение других, никогда не считал свое суждение «истиной в последней инстанции», в своих статьях и выступлениях выражал концепции, выработанные советской литературой тех лет в целом. Он считал дело литературы делом коллективным, окрик, приказ, команда в литературе представлялись Горькому недопустимыми.«…Я не квартальный надзиратель и вообще не «начальство», а такой же русский литератор, как и Вы», — писал он Б. Лавреневу еще в 1927 году.

Центральная фигура советской литературы тех лет, художник с мировым именем, Горький не одобрял создававшейся вокруг него шумихи и бесконечных восхвалений и писал, к примеру, что публикация воспоминании о нем, «человеке, еще живущем», не по душе: «Погодили бы немножко!»

На рукописи одного критика, который, желая убедить читателя в правильности своих суждений, часто цитировал Горького, Алексей Максимович написал: «Считаю нужным заметить, что М. Горький для нас не является авторитетом бесспорным, а — как все из прошлого — подлежит внимательному изучению, серьезнейшей критике».

Горький хорошо понимал, каким авторитетом пользовалось его слово, потому был очень осмотрителен в своих оценках текущей литературной жизни, щедр на похвалы, но очень осторожен в порицаниях. В его публичных выступлениях, газетных статьях последних лет не так-то уж часто встречаются слова, осуждающие конкретно того или иного писателя, — это Горький предпочитал делать в письмах и беседах.

«Ежели я похвалю его, вы его захвалите, ежели я его поругаю — вы его загрызете», — сказал Горький на художественной выставке репортеру, назойливо вымогавшему у писателя мнение о том или другом художнике.

«В манере говорить, особенно публично, с трибуны или председательского места на собрании у Алексея Максимовича сказывалась та застенчивая неловкость и осмотрительность, что ощущается в движениях и общей повадке очень сильного человека, который бережно соразмеряет свои жесты, боясь задеть кого-нибудь, — вспоминает Л. Кассиль. — Да, подлинный богатырь слова, Горький, когда говорил на людях, старался не зашибить кого-нибудь невзначай своим мощным словом. И ненаблюдательному слушателю это могло бы показаться даже речевой неуклюжестью. Но какая богатырская сила воздействия, какая сердечная глубина ощущалась за каждым словом Горького!»

Крупнейший писатель своего времени, Горький не рассматривал искусство как личное, индивидуальное дело. Он считал свое творчество, как и творчество других писателей — старых и молодых, знаменитых и малоизвестных, — частью огромного дела всей советской литературы, всего советского народа. Горький был равно добр и равно строг и к литератору, заслужившему почет и признание, и к автору первой в жизни книги: «…не следует думать, что мы, писатели, получали от него одни лишь хвалебные письма. Для оценки наших литературных работ у него был единственно твердый критерий: интересы советских читателей, и если ему казалось, что мы наносим этим интересам ущерб, он чувствовал себя вынужденным высказывать нам самую жестокую правду», — пишет К. Чуковский.

С горечью отмечает Горький, что в литературе появилось «уже вполне достаточно равнодушных халтурщиков и — вообще — паразитов пролетариата», что «печатается очень много беллетристического хлама», что литература не всегда глубоко описывает сегодняшний день Советской страны и в некоторых книгах смазаны трудности и противоречия жизни, но появляется «словесная слащавость и умиленность, доведенные до комизма…примитивная тенденциозность», а писатели «продолжают относиться к действительности с равнодушием, которое мне непонятно, плохо слышат героическую музыку творимого заново».