Несколько дней проводит Горький с рабочими-ударниками, премированными поездкой за границу: беседует с ними, показывает Неаполь. «Совершенно изумительное и незабвенное зрелище. Хорош у нас рабочий народ…» — пишет он Екатерине Павловне. К нему приезжают Ф. Гладков, А. Веселый, Л. Леонов, С. Цвейг…

В последние дни марта 1931 года страна отмечает 63-летие писателя. «Правда», «Известия», «Рабочая Москва» печатают статьи о Горьком видных деятелей мирового революционного движения — А. В. Луначарского, В. Пика, М. Кашена, В. Коларова.

13 мая Горький приезжает в СССР. Опять на всем пути торжественные встречи.

В Москве — всегдашняя напряженная работа над художественными произведениями, письма, заседания, статьи, выступления, чтение рукописей и книжных новинок, встречи с рабочими, пионерами, художниками, писателями среди них с Бернардом Шоу.

Горький читает актерам Театра им. Евг. Вахтангова пьесу «Егор Булычов и другие», Сталину и Ворошилову — «Девушку и Смерть».

Десять дней проводит он в Ленинграде, смотрит пьесу Афиногенова «Страх», беседует с писателями о детской литературе, посещает И. П. Павлова.

…Опять врачи признали необходимым осень и зиму провести в Италии, и в конце октября Горький снова в Сорренто — до апреля 1932 года. Вместе с ним поехали по его приглашению художники братья Корины[28].

Летние месяцы 1932 года Горький проводит под Москвой в Горках[29] — там он жил и в предыдущий приезд. Дом с колоннами, в котором поселился писатель, стоит в старом парке на берегу Москвы-реки.

«Физические усилия, быстрая ходьба запрещены ему, — пишет Алексей Толстой о Горьком этих лет. — Сердце его и без того нагружено ежедневной работой. Часов в пять дня обыкновенно Алексей Максимович не спеша идет в парк и там бродит между соснами; прямой, сухопарый, с широкими плечами, в сером пиджаке, в пестрой тюбетейке. Висячие усы его нахмурены…

На клумбах раскрылись и пахнут белые цветы табака. За Москвой-рекой, на лугах не видно тумана. Алексей Максимович, опустив усы, не торопясь, идет к тому месту, где собраны кучки хворосту. Поджигает костер. Стоит насупившись, глядит, как пляшет огонь, — искры уносятся вверх сквозь дрожащую листву, в ночь. В глазах его, серо-синих, — большое удовольствие.

Стоя между краснеющими стволами, он, может быть, вспоминает те, — иные костры, зажженные им сорок лет тому назад[30] на берегах Волги. Его костры озарили очертания наползающей революционной грозы. От огней его костров шарахнулось злобно, ночными напившимися призраками, — вековечное российское мещанство. Тревога его костров разбудила дремавшие силы бунта. Искры понеслись по всей необъятной России, перекинулись через рубежи, возмущая умы предвестием великих событий, неминуемых потрясений».

Горький вообще был страстным «огнепоклонником» — часами любовался горящим костром, праздничным фейерверком в революционном Петрограде и в Сорренто: «Разжечь костер — для меня всегда наслаждение, и я готов целые сутки так же ненасытно смотреть на огонь, как могу сутки, не уставая, слушать музыку». С большим чувством и мастерством описывал Горький огонь в своих произведениях.

В августе советские писатели посылают Горького своим представителем на антивоенный конгресс в Амстердаме, но поскольку правительство Голландии отказалось дать въездные визы всей советской делегации, во время работы конгресса Горький живет в Берлине. «От лица советской делегации горячо приветствую конгресс… — телеграфирует в Амстердам писатель. — Сожалею, что силой осторожности правительства Голландии я лишен права непосредственно участвовать в конгрессе». Горький был избран в президиум конгресса, а затем членом постоянного международного антивоенного комитета.

Страна отмечает 40-летие литературной деятельности Горького. Создается юбилейная комиссия, по ходатайству шахтеров Донбасса правительство награждает писателя орденом Ленина — «за его литературные заслуги перед рабочим классом и трудящимися Союза ССР». В Москве создается Литературный институт имени Максима Горького, МХАТу и ленинградскому Большому драматическому театру присваивается имя писателя. Нижний Новгород переименован в город Горький.

«Сегодня первый раз писал на конверте вместо Н.-Новгород — Горький. Это очень неловко и неприятно», — шутливо заметил писатель. Особенно смущало присвоение его имени МХАТу — Горький считал, что театру нужно было дать имя Чехова.

Горькому посвящаются специальные номера центральных газет, демонстрируется фильм о нем. И, конечно, издаются книги писателя, в частности юбилейное собрание его сочинений.

В Москве и Ленинграде состоялись премьеры «Егора Булычова». Спектакль вахтанговцев стал большим событием советской театральной жизни, причиной этого была не только замечательная пьеса Горького, но и великолепное исполнение центральной роли Борисом Щукиным, выдающимся советским артистом.

Яркими страницами истории советского театра 30-х годов стали также постановки МХАТом в 1935 году «Врагов», незадолго до этого доработанных Горьким, и мхатовская инсценировка биографических произведений Горького, в которой булочника Семенова сыграл М. Тарханов.

Состояние здоровья заставляет Горького в конце октября 1932 года снова ехать в Сорренто, но жить вдали от советской страны становится для него все более трудно.

«Я все-таки, перееду жить в Союз, время такое, что надобно быть дома», — писал он в январе 1931 года.

Время такое… В Западной Европе набирал силу фашизм, росла военная угроза Стране Советов; на родине писателя полным ходом шло строительство социализма, возникали новые города, заводы, школы, электростанции, происходили крупные социальные сдвиги. Успешно развивалась и молодая советская литература. Все это настойчиво побуждало писателя вернуться на Родину — вернуться невзирая на предостережения врачей. Дальше оставаться за границей он не мог — газеты, письма, отдельные встречи не могли заменить повседневного непосредственного общения с советским народом, жизни «в буче, боевой, кипучей», хотя он и хотел здесь, в Италии, кончить «Самгина».

9 мая 1933 года Горький навсегда покинул Италию, 17 мая прибыл на пароходе в Одессу и в тот же день поездом выехал в Москву.

4

Тридцатые годы были для Горького временем духовного подъема, творческого взлета.

Высокое художественное совершенство отличает его пьесы «Егор Булычов и другие» (1931), «Достигаев и другие» (1932), «Сомов и другие», вторую редакцию пьесы «Васса Железнова» (1935).

Герой пьесы «Егор Булычов и другие», купец и предприниматель Булычов, умирая, мучается тем, что прожил жизнь «не на той улице». Перед лицом смерти, не связанный уже по сути со своим классом, он признается, что тридцать лет жил с чужими людьми. Человек острого ума, Булычов говорит о мировой войне: «Зря влезли в эту войну», «Одни воюют, другие — воруют». Зло мира Егор видит в собственности: «Воруешь не ты, — говорит он, — рубль ворует. Он, сам по себе, есть главный вор».

Булычова тревожит не столько своя приближающаяся смерть, сколько «большая смерть» — смерть буржуазного общества, гибель старого мира. Эту неминуемую «большую смерть» осознает только он, «другие» видят только близкую смерть Егора Булычова.

Егор Булычов завершает горьковскую галерею «блудных детей» буржуазии, которым неуютно, не по себе в мире преуспевающих дельцов, которых охватывают сомнения и раздумья о жизни.

Булычов — сын своего класса, но сын умный и непокорный, «ершистый». Ему кажется смешной идея, что рабочие могут управлять хозяйством, страной: «Пропьют государство». Но, башковитый мужик, Егор раздумывает: «А — вдруг не пропьют?». Как умело нашел Горький это емкое слово «вдруг», интонационно выделенное тире, — в нем и беспокойство Булычова, и неожиданность пришедшей на ум мысли, и ощущение «не той улицы», на которой жил, да, пожалуй, и радость открытия. Недаром уже после смерти Булычова, Достигаев замечает о его дочери Шуре, которая сблизилась с большевиками: «Жаль — помер Егор, пощипала бы дочка печенку-то ему!.. Хотя… черт его знает, как бы он взглянул на этот фокус!»