Как и прежде, топливо выдавалось в расчете на семью. Продовольствием и солью снабжали по карточкам из расчета на каждого члена семьи. Мукой и каустиком — тоже по карточкам. Жители города все время в чем-то нуждались, если могли приобрести одни вещи, то не было в продаже других. Совершенно исчезли электролампочки. Рабочие электролампового завода жаловались, что нет стекла для изготовления лампочек. Рабочие стекольного завода говорили, что нет сырья для производства стекла. Рабочий класс всех производственных предприятий занимался революцией.

Мы всей семьей, закончив ужин, даже не убирая посуду, торопились расстелить матрацы и быстрей забраться под одеяла, погасить свет и лечь спать. На самом деле мы не спали, а лежали в темноте, продлевали жизнь единственной лампочке. Из двух, имевшихся в доме, одна уже давно сгорела. Оставшаяся висела в дверном проеме между внутренней и наружной комнатами, освещая одновременно и ту, и другую, давая обеим свет и держа их в полумраке. Волосок лампы дрожал, казалось, в любую минуту может оборваться. Он был солнцем для всей нашей семьи. Он пугал нас так, что душа уходила в пятки. Не было в продаже не только лампочек, не было и восковых свечей. Если лампочка когда-нибудь погаснет, то это будет означать, что семья лишится единственного источника света в темное время суток.

То было бурное развитие «Великой культурной революции», годы наитруднейшей жизни народа.

Даже в ночь на Новый год мы не слышали взрывов хлопушек.

Зато из Шанхая передали радостное сообщение о важной победе «великой культурной революции».

Прежде всего газета «Жэньминь жибао» и журнал «Хунци» в новогодней передовой заявки: «... 1967 год явится годом развертывания всесторонней классовой борьбы в масштабе государства», «годом развертывания всеобщего наступления на лиц, обладающих властью в партии и идущих по капиталистическому пути».

Захват власти — это важнейшая организационная часть «великой культурной революции». Новогодняя передовая статья — это приказ и сигнал к мобилизации на захват власти цзаофанями во всей стране.

Более 20 организаций цзаофаней Главного штаба революционных цзаофаней рабочих города Шанхая — первый удар принимали на себя, 2 января был создан подготовительный комитет по свержению шанхайского горкома. 4 января Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань в качестве обследователей малой руководящей группы Центрального комитета по делам культурной революции срочно вернулись в Шанхай, приняли участие в разработке плана действий по захвату власти. В тот же и следующий за ним дни цзаофани захватили власть в шанхайских газетах «Вэньхуэй бао» и «Цзефан жибао». Чжан Чуньцяо немедленно принял представителей Главного штаба революционных цзаофаней — рабочих, довел до них указание: « Главное — это захватить руководящую власть, вывести на чистую воду лиц, обладающих властью в партии и идущих по капиталистическому пути, низвергнуть их». Пункт связи революционных цзаофаней органом шанхайского горкома вместе с другими организациями цзаофаней сверг шанхайский горком, путем критики и побоев проработал главных руководителей шанхайского горкома Чэнь Писяня, Цао Хоцю и других, захватил власть в горкоме города Шанхая.

Председатель Мао вполне определенно назвал январь ураганным. Тогда он обнародовал свое новейшее указание: «Великая пролетарская культурная революция», в сущности, является продолжением длительной борьбы китайского народа под руководством Коммунистической партии Китая против гоминьдановских реакционеров. Она является продолжением длительной борьбы рабочего класса против буржуазии, борьбой не на жизнь, а на смерть за свержение одного класса другим, является великой революцией. Революционные силы Шанхая, поднимайтесь, у страны есть надежда на будущее. Она не может не влиять на Восточный Китай, не влиять на все провинции и города страны».

9 января газета «Жэньминь жибао» и Центральная народная радиостанция опубликовали и передали по радио «Обращение к народу Шанхая».

11 января газета «Жэньминь жибао» напечатала, а Центральная народная радиостанция передала по радио телеграмму, подготовленную Центральным комитетом по делам культурной революции, в которой от имени Центрального комитета Коммунистической партии Китая, Государственного совета, Центрального военного комитета и ЦК по делам культурной революции были выражены горячие чувства к Главному штабу революционных цзаофаней рабочих и тридцати организациям Цзаофаней города Шанхая. Они одобрили их обращение ко всему городу о захвате власти, как очень хорошее, а избранный ими путь и предпринятые действия — как совершенно правильные. Призвали всю страну изучить опыт шанхайских пролетарских революционных цзаофаней по захвату власти.

После этого журнал «Хунци» и газета «Жэньминь жибао» опубликовали передовые статьи, призывавшие «к объединению всех пролетарских революционеров страны, к развертыванию борьбы за всеобщий, немедленный, полный и всесторонний захват власти у кучки лиц, обладающих властью в партии и идущих по капиталистическому пути».

Линь Бяо публично выступив с речью, заявив: «Брать власть надо на всех уровнях, как на высших, так и на средних, и на низших. У одних — раньше, у других — позже», «Или снизу вверх, или сверху вниз, или — вместе у тех и других». «Войска должны решительно, большими силами поддержать борьбу пролетарских цзаофаней за захват власти».

Чжан Чуньцяо в своем публичном выступлении сказал: «Великая пролетарская революция» от начала до конца — это захват власти», «мы должны захватить всю власть».

Под шум боевых кличей о борьбе за власть в «великой культурной революции», под шум триумфальных маршей народ Харбина, нет не Харбина, а города «Алеет Восток», напуганный и притихший, вступал в тот новый год, в мертвой тишине провел праздник весны. Тот год был трудным и для партии.

Простые жители Харбина на праздник Весны по карточкам могли купить лишь половину цзиня мяса-свинины на одного человека, полцзиня рыбы, полцзиня яиц. Мясо брали из того запаса, что много лет лежал в морозильниках, рыбу импортировали из Кореи — какой-то там минтай, совершенно безвкусный.

Праздник Весны в тот год, в моей памяти остался, как праздник без веселья и праздничного настроения.

Рано утром на третий день праздника дядя Лу, совершенно босой и в изорванных брюках вернулся домой, сбежав из уличного изолятора «черной банды». Сначала он постучал в дверь своего дома. Тетя Лу, увидев через окно растрепанного и грязного мужа, пришла в полное замешательство, ей стало ясно, что он сбежал и она побоялась открыть ему дверь, чтобы не взять на себя вину за «укрывательство контрреволюционера», испугалась так, что не посмела впустить в дом мужа; дрожа всем телом, собрала детей на кане в одно место и, рыдая, упрашивала его возвратиться в изолятор «черной банды», честно признать свою вину и получить более мягкое наказание.

Не попав к себе в дом, он развернулся и давай стучать к нам, стучать и кричать:

— Невестка Лян, невестка Лян! Будь милосердна, открой дверь, впусти в дом, я спрячусь, они хотят приговорить меня к смертной казни и расстрелять! Если бы я не убежал, они через несколько дней лишили бы меня жизни!

Мать через занавеску выглянула в окно и, увидев его страшный облик, мигом задернула ее, тоже не посмев открыть ему дверь. «Укрыть пойманного с поличным контрреволюционера» — да кто же возьмет на себя такую ношу?!

— Невестка Лян, невестка Лян, я встану перед тобой на колени! — громко умолял за дверями дядя Лу, заливаясь слезами.

Мать волчком кружилась по дому, скрепя сердце, не подавала голоса. Я приоткрыл занавеску, выглянул за окно, и увидел, что он действительно стоит на коленях перед дверями нашего дома, ноги от холода покраснели. Я не мог перенести этого и с тревогой в голосе попросил мать:

— Ма, да он же босиком прибежал, открой дверь, пусть зайдет погреется, немного отойдет и мы отправим его, это не будет считаться укрывательством преступника...

Мать в ответ на мои слова подошла к двери, уже совсем было хотела открыть ее, но отдернула руку.