Мне представилась маленькая тихая комната, уютная кровать, обнаженная юная девушка — вроде она и в то же время не она. Какой-то юноша стоял перед нею на коленях, целуя ее обнаженное тело. Тем юношей был я, и вроде бы не я. Такая картина, которая возникла в моем мозгу, наверно, прежде родилась в сознании. А может быть сознание здесь вовсе не причем, то была картина, описанная в каком-нибудь произведении иностранного автора и зафиксированная памятью? Даже можно утверждать, что такое могло быть только в зарубежном произведении. И уж никак не в китайском: такое описание почти всегда считалось порнографическим и порочным. Ничего подобного я не встречал в прочитанных мною в те годы китайских книгах. Любовь революционеров и других героев в романах, вышедших из-под пера китайских писателей до шестидесятых годов, была священна и чиста. Никаких чувств и страстей как бы не было. В их изображении любовь — это поцелуй, объятие, пожатие руки.

По прошествии многих лет я снова перечитал «Овода» и, наконец, понял самого себя, каким я был в то время. Когда Феличе узнал Джемму, он душой и телом пережил самую мучительную ночь, и тогда встал на колени перед кроватью той девушки-цыганки, с которой сожительствовал, и у него случился нервный стресс, он долго целовал ее руки. Она очень любила «Овода», но он ее не любил. Хотя иногда испытывал потребность в ее теле, как ребенок, нуждался в ее любви. То были крайние себялюбие и жестокость героической личности.

Я, кто в ту ночь великого шествия стремился добраться на поезде до Пекина, тогда хотел быть выше «Овода» в сотни раз. Так как все мои неправильные поступки, бесчестные похотливые мысли целиком и полностью появлялись потому, что я незаметно по уши влюбился в ту девочку, которую держал в своих объятиях — хунвэйбинку средней школы с короткими волосами, лицом-яблоком и узкими чистыми глазами.

Я не считал, что мои поступки выходят за пределы правил. Я никогда не раскаивался в них. Но сейчас признаю, что тогдашние мои мысли по отношению к ней в действительности были похотливыми. Они не ограничивались рамками спокойной комнаты, уютной кровати, поцелуями обнаженной девочки. Они безнаказанно ширились, разбивая узкие рамки, все сливалось в единый поток: тысячи видений, сотни ситуаций, безумные действия, все хаотично, все без купюр. Их можно сравнить с большим эротическим представлением, смонтированным специалистами. Выдержки из эротических описаний в «Молитвенном коврике» прошли перед моими закрытыми глазами...

Только недавно я узнал, что те четыре желтых брошюры, которые были найдены в куче конфискованных книг и, как величайшее богатство тщательнейшим образом прочитывались каждым из моей команды братьев-хунвэйбинов, относятся к одной из четырех так называемых великих литератур Китая.

Если мои мысли, которые возникли по отношению к ней, сравнить с моими действиями, то эти действия можно отнести к разряду сдержанных, целомудренных и скромных, когда обнимая девушку, мужчина остается спокойным. Для молодого семнадцатилетнего юноши, если он, как я, «имел счастье» во время великой культурной революции от корки до корки прочитать один из четырех шедевров китайской литературы, если он, как и я, прижимал к себе молодую, свежую, как вишенка, девушку, а она понимающе нисколько не возмутилась моей близости, а, наоборот, почувствовала некую радость, переживания этих действий были в десятки, в сотни раз сильнее греха, родившегося в мыслях!

 Я сильней и сильней сжимал ее разгоряченную кисть. Все плотнее обнимал ее гибкую, как тростинка, талию. Моя грудь все теснее сдавливала ее полные шары на груди.

Если бы позади меня не было жирной спины человека, о которую я опирался, как о стену, мне кажется, что я ни за что не выдержал бы испытания и рухнул от такого мощного напора. Если бы в вагоне были только я и она, я думаю, что способен был бы, как разбойник, силой лишить ее целомудрия, если бы она даже сопротивлялась.

А теперь хочу поговорить о полах. Поговорить о взглядах на моральные принципы и нравственные нормы хунвэйбинов насчет противоположных полов во время великой культурной революции.

В условиях всеобщей смуты в стране, когда хунвэйбины с помощью Цзян Цин получили поддержку председателя Мао, став «маленькими красными солнышками», в дни, когда хунвэйбины еще почти ничего не сделали, чтобы претендовать на место в истории, взгляды на традиционные китайские моральные принципы и нравственные нормы твердо сохранялись в неизменном виде, будучи прочно законсервированными со времен создания двенадцати заклинаний. Несмотря на то, что весь мир бурлил и клокотал, а пять материков сотрясали громы и молнии, они почти ничуть не пострадали. Они целиком и полностью сохранились и жили в головах поколения хунвэйбинов. Если бы у кого-то родилась мысль о страстном желании и его оправдании, то большинство, в том числе и я, способны были задушить эту «греховную» мысль и вынести себе строгий приговор. Нашлась сила, которая опрокинула хунвэйбинов как героев, не имеющих себе равных на земле, но никто не набрался смелости запустить руку под корсет девушки, которую он любит и которая любит его. Это было бы похоже на то, как без суда и следствия тащат человека к месту казни и расстреливают, как за вопиющее преступление. В этом деле хунвэйбины по отношению к своим боевым друзьям были тверды и бескорыстны. В дни самой блестящей славы хунвэйбинов я не слышал о их причастности к каким-либо любовным событиям, кроме случая с моим соучеником Ван Вэньци.

Представим себе, какое огромное число юношей и девушек хунвэйбинов отправилось в великое шествие по всему Китаю, сколько им пришлось сидеть, соприкасаясь коленями, преклонять головы на плечи других, чтобы подремать, а уж кивков, рукопожатий было несравнимо больше чем сейчас, и тем не менее случаи «схода с рельсов» возникали крайне редко. Я не знаю, была ли в этом деле какая-то взаимосвязь между строгим соблюдением канонов хунвэйбинами и их вдохновением, которое росло с каждым днем.

Однако одно явление все же существовало. В то время, когда хунвэйбины бунтовали, как одержимые, как бешеные проводили культурную революцию, те бродяги и стиляги, которых они враз разгромили, снова постепенно сгруппировались, распоясались и от души занимались развратом. Чем глубже развивалась культурная революция, тем больше хунвэйбинам приходилось распылять «революционные силы» на проведение карательных операций против них. Некоторые многоэтажные дома, сожженные огнем артиллерии во время великой культурной революции, стали пристанищем для бродяг и стиляг. Им не было никакого дела и они совершенно не интересовались «делами государства», нисколько не задумывались над предназначением великой культурной революции. В своих райских кущах они бесшабашно проводили свое время, любовные свидания, там удовлетворялись любовные страсти. Дни, когда хунвэйбины громили старые обычаи и законы, уже ушли в прошлое, теперь им нечего было бояться. Особенно в больших, средних и малых городах, где и революция была на подъеме, и половая жизнь шла своим чередом. Одни — хунвэйбины — как роботы, не наделенные половым инстинктом, клялись довести до конца революцию, а другие — обладающие этим инстинктом — подонки человечества — неслыханно веселились и наслаждались. Позже хунвэйбины принесли свой макрокосм традиционные китайские моральные принципы и нравственные нормы в том виде, в каком они существовали со времен создания двенадцати заклинаний. Эти неизменные принципы они сделали своими. Они боялись нарушать их так же, как и родоначальники человечества, боялись божьего наказания. Если они среди своих людей выявляли нарушителей то могли так же, как говорил Лэй Фэн, воспитывать их «в духе весеннего тепла», воздействовать морально. Но если между двумя людьми возникали половые связи, то независимо от того, кто они — или уже давно полюбившие друг друга — или те, у кого это случилось как моментальный порыв — все равно их рассматривали, как носителей неизлечимой заразы. Обычно их ждала всеобщая изоляция и презрение. Только обладая огромным мужеством, сильным характером, они могли выстоять в условиях такой отверженности, изоляции, равнодушия и презрения к себе. Поколение хунвэйбинов в своих взглядах на пол было само верховным владыкой Неба по отношению к своим «Адамам» и «Евам», всегда были более строги и беспощадны чем библейский всевышний. Некоторые «Адамы» и «Евы» за то, что тайно вкусили «запретный плод», поплатились жизнью. Я не собираюсь давать этому толкование, пользуясь учением Фрейда. Сегодня многим это кажется очень модным. Я лишь хочу сказать, что самая радикальная революционная теория и самый феодальный взгляд на пол как бы связаны одной нитью, связаны с помощью струны, находящейся в голове хунвэйбинов.