Я откровенно признался:
— Да, я боюсь!
Она продолжала подстрекать меня:
— Ты не бойся! Ты выкрикни то, что я сказала, разве они смогут вытащить тебя из вагона?
Подумавши, я понял, что если крикнуть так, как она предлагает, то действительно мне не будет грозить никакая опасность. Однако не хотел так просто повиноваться ей, и спросил:
— Тогда почему ты сама не выкрикнешь?
Это ее рассердило, на лице обозначилось неудовольствие. Ничего не говоря, она выдернула свои горячие маленькие ручки из-за моей поясницы и отгородилась ими от меня, да еще с силой оттолкнула и энергично отстранилась сама, пытаясь отделиться от меня подальше. «Букашка захотела раскачать большое дерево, да не рассчитала силы», — промелькнула поговорка в моей голове. Легко сказать, а вот попробуй сделать. Действительно не знает свои возможности. Про себя я забавлялся этим, на короткое время забыв об опасности, которая оставалась за окном вагона в виде «сфинкса» и нескольких сот бойцов.
Вдруг поезд резко дернулся и медленно пошел назад.
В вагоне по-прежнему стояла гробовая тишина.
— Все пропало, нам нечего думать о Пекине! — сказала она как бы самой себе, многозначительно глядя на меня и давая понять, что она крайне недовольна мною.
В этот момент я наконец осмелел и что есть силы закричал:
— Мы решительно поддерживаем революционных боевых друзей из Чанчуньской коммуны!
Вслед все, кто был в вагоне так же громко прокричали:
— Мы решительно поддерживаем революционных боевых друзей из Чанчуньской коммуны!
Потом уже кричал весь поезд:
— Мы решительно поддерживаем революционных боевых друзей из Чанчуньской коммуны!
Один из бойцов, стоявший на перроне, взмахнул сигнальным фонарем, и поезд остановился. Есть надежда! Обрадовавшись, я стал выкрикивать все приходившие мне в голову лозунги:
«Учиться у боевых революционных друзей из Чанчуньской коммуны!». «Привет боевым революционным друзьям из Чанчуньской коммуны!». «Клянемся до конца жизни вести борьбу вместе с революционными боевыми друзьями из Чанчуньской коммуны!». «Вместе к победе!».
«Чанчуньская коммуна велика и могуча! Чанчуньская коммуна легко сметет с лица земли любую силу!».
«Да здравствует, да здравствует, да здравствует Чанчуньская коммуна!». Ну и льстил же я им, ну и мудрствовал, чтобы добиться расположения. Весь вагон, весь поезд следом за мной орали то же самое.
В обстановке наступил переломный момент.
Шух! Шух! Шух!
Несколько сот бойцов Чанчуньской коммуны с дубинками в руках, в ивовых касках, как бы повинуясь беззвучной команде, ровными рядами на три шага приблизились к поезду, дружно подняв руки, отдали честь. Они тотчас как бы стали специальной стражей по нашей защите или почетным караулом, приветствующим нас.
Снова заговорил «сфинкс», мужской голос, в котором недавно чувствовалось величие и непоколебимая твердость, сменился на женский голосок, полный героики, пафоса и энтузиазма:
— Самые, самые любимые боевые соратники хунвэйбины! Большое вам спасибо за поддержку Чанчуньской коммуны! Революционная справедливость на нашей стороне... и на вашей! Марксистская истина на нашей и вашей стороне! Отправляйтесь в Пекин на смотр, проводимый многоуважаемым председателем Мао, сообщите красному солнышку о нашей преданности. Великое революционное шествие в эту ночь, в этот момент соединили вместе наши сердца! Красный дождь по нашему желанию превратится в водяной вал, зеленые горы обратятся мостами! Рядом с тонущими кораблями поднимутся тысячи новых парусов, вместо больных деревьев вырастут десятки тысяч Дереьев и Весен. А теперь давайте вместе громко провозгласим следующие лозунги:
«Да здравствует революционное великое шествие!».
«Все истинные левые хунвэйбины, объединяйтесь, доведем до конца великую пролетарскую культурную революцию!».
«Разгромим «небесных»! разгромим, разгромим! Решительно разгромим!!».
«Разгромим «земных»! Разгромим, разгромим! Решительно разгромим!!». Все ясно! Оказывается они поклялись вести до конца жизни борьбу с «небесными» и с «земными»! Если бы я, проявив инициативу, высунулся с выкрикиванием призывов и ошибся, то нам без сомнения пришлось бы испытать массу неприятностей.
Еще не так давно город Чанчунь и Чанчуньская коммуна были под единым управлением. Теперь там уже верховодили три противостоящих главаря, готовых перевернуть небо и опрокинуть землю. Возможно, когда мы будем снова проезжать Чанчунь, возвращаясь со смотра у многоуважаемого председателя Мао, у них будет такая же обстановка, какая была в эпоху Воюющих царств.
Когда прекратились выкрики лозунгов, которыми с энтузиазмом руководила героиня, бравые рыцари опустили свои дубинки, в каждое окно вагонов стали забрасывать листовки, наказывая, чтобы мы ради них отвезли их в Пекин и разбросали по всем улицам столицы. Они крепко и горячо пожимали руки тем, кто стоял у окон, выражая чувства нежелания расставаться с боевыми друзьями, отправляющимися в дальний поход.
— От нашего имени передайте многоуважаемому председателю Мао наши пожелания вечного долголетия!
— Возьмите эту повязку хунвэйбина Чанчуньской коммуны и прикрепите на рукав многоуважаемого председателя Мао!
— Передайте руководителю Центрального комитета по делам культурной революции нашу непоколебимую волю к борьбе, скажите, что бойцы Чанчуньской коммуны клянутся до конца жизни сосуществовать с городом Чанчунь.
То были очень трогательные чувства. То были очень трогательные слова. Для хунвэйбинов великой культурной революции, особенно зеленых юнцов из средних школ со своими крайне искренними чувствами, было достаточно трех минут, чтобы в корне преобразиться. Пяти минут хватило для того, чтобы подъем достиг высшего накала. А за семь минут они раскалились докрасна.
Их можно сравнить с тонометром: ему была бы только рука, неважно, чья, знай накачивай резиновую грушу и ртутный столбик будет постоянно ползти вверх. Но стоит освободить руку, как этот столбик сразу упадет.
— Бойцы Чанчуньской коммуны... равняйсь! Смирно! Обе фары «сфинкса» осветили вагоны поезда. Почетный караул и «сфинкс» четко выполнили единую команду.
Наконец, состав медленно стал набирать скорость.
— Боевые друзья хунвэйбины, до свидания! Вдали от дома заботьтесь друг о друге, берегите друг друга, как близкие соседи! Позвольте нам включить для вас «Песнь хунвэйбинов»...
«Сфинкс», который десять минут назад готов был растерзать наш поезд, стал очень любезным.
Паровоз под звуки «Песни хунвэйбинов» дал длинный прощальный гудок и ускорил ход.
Мы красные бойцы председателя Мао,
В огне борьбы закаляем сердца,
Нас вооружают идеи Мао,
В вечной борьбе пойдем до конца!..
Во всех вагонах слышались слова этой песни.
Как только поезд вышел за пределы станции, парень-хунвэйбин, державшийся одной рукой за багажную полку и стоявший, как петух на насесте, громко заговорил:
— Прошу тишины! Прежде всего прекратите пение! Слушайте, что я скажу! Ни одной листовки Чанчуньской коммуны не должно оставаться в нашем вагоне! Так как следующая станция Шэньян, а мы не можем предвидеть какая там обстановка и что нас ждет. Если вдруг шэньянская группировка является смертельным противником Чанчуньской коммуны? И тоже контролирует станцию? И если они обнаружат у нас в вагонах такую массу листовок Чанчуньской коммуны, то нам несдобровать!
Все сочли, что его обеспокоенность не напрасна, поэтому без споров и пререканий собрали все листовки, которые везли для того, чтобы разбросать по улицам Пекина, и через окна вагона отправили в ночную темноту.
— А как поступим с повязкой хунвэйбина, которую они поручили нам надеть председателю Мао?
— Какой вопрос, тем более надо выбросить?
— Это, наверно, не очень хорошо?
— Почему не очень хорошо!
— Выбросить, выбросить!
— Согласны, выбросить! Она тоже полетела за окно.
— Это еще не все! — снова заговорил тот же хунвэйбин, — кто в Чанчуне возглавил выкрики? Кажется... ты? — его взгляд пошарил по вагону и, наконец, остановился на мне.