— А другое письмо от кого? — спросил тут Саша.

— Да оно… такое простое… Из Цивильского района…

— У вас там живут родные, да?

— Какие родные… Дядя с тётей живут в Канаше… Это так…

Будь на месте Саши кто-нибудь другой, Никон, наверное, вывернулся бы. Но Сашу он почему-то не может обманывать. Поэтому он взял письмо обратно и посмотрел товарищу в глаза.

— Саш, ты ведь знаешь, что я собираю гербарий?

— Слышал: такого, как у тебя, и в школе нет.

— Я с самого начала стал собирать два… И один потом… — Никон от волнения вцепился в руку Саши. — Ты только никому об этом не говори, ладно?

— Ну, чего ты, — пожал тот плечами. — Ну, ладно, ладно! Обещаю: никому ни слова.

— И смеяться не будешь?

— Да нет же. С чего ты взял?

— Тогда слушай — один гербарий я подарил Римме. На память…

Никон боялся, что Саша расхохочется, но тот опять только пожал плечами.

— Ну и правильно сделал. Она же вон как здорово нам тогда помогла.

Тут уж Никон без всякого страха вскрыл конверт. На двух листах плотной бумаги были аккуратно подшиты растения, под каждым — название. На третьем листе Римма описала, как добралась домой, передавала всем ребятам приветы, рассказывала о своей теперешней жизни. Красиво, чисто — буква к букве, как бусы на нитке — пишет племянница жены лесника.

Никон, стоящий ближе к окну, вдруг ткнул пальцем в конец письма:

— Саша!.. Саш, прочти-ка, что тут пишет Римма…

Римма писала, что недавно она ходила с девчонками в поле собирать колосья. Под вечер, когда уже собирались идти домой, к ним вместе с учителем пришел один интересный старик. Он поблагодарил пионеров за их старание, потом начал рассказывать о революции и о себе. Этот старик, оказывается, в семнадцатом году был заряжающим на крейсере «Аврора»! «Мы слушали его, разинув рты. Знаете, как он интересно рассказывал! Самим бы вам послушать», — писала Римма.

Ребята переглянулись.

— Заряжающий «Авроры»!

— Чуваш!

— Никон, сейчас же садись и пиши Римме письмо! — Пусть она еще раз поговорит с тем стариком, да?

Никон подбежал к портфелю, вытащил чистую тетрадь.

Но не такое, оказывается, легкое дело — написать письмо девочке. Они скомкали несколько листков, только еще начав их. Никон, слюнявя карандаш, измазал не только губы, но и нос. Но до наступления ночи письмо всё-таки написали. Помогло, может быть, то, что получилось оно не очень длинное. Они попросили Римму дойти до соседней деревни и поговорить с матросом-авроровцем, узнать, не из их ли пригородного посёлка переехал он в ту деревню? Сообщили, что их очень интересует жизнь сыновей этого старика. Не звали ли одного из них Аркадием? Не учился ли он в 1940 году в пединституте и не ушел ли со второго курса на фронт добровольцем? Написали так же: если понадобится, можно сказать старику, что о нём хотят узнать красные следопыты. Попросили Римму отложить все дела и сходить к заряжающему с «Авроры» сразу после получения письма, потому что они теперь с большим нетерпением будут ждать ответа. Потом передали привет от себя и всех ребят — участников операции «Треструб» — и подписались.

Ехать к Ядвиге Стефановне опять пришлось втроём, хотя Саша с Никоном, решив, что неудобно заявляться к ней шумной гурьбой, и не хотели никого брать с собой. Встретившись у дома Саши, они только было направились к автобусной остановке, как на крыльцо своего дома выскочила Лида.

— Эй, куда направились?

— Да так… В город вот решили съездить…

Зная, что от нее всё равно не отделаешься, остановились. Но пока Лида стремглав сбежала к ним, успели перешепнуться:

— Ничего не говори о том, что вчера мы написали письмо Римме, — решил почему-то Саша.

— Ладно.

— Потом скажем, когда ответ придет.

— Я так и хотел…

Лида подбежала к ним и, не переводя дыхания, требовательно спросила:

— Ну, что случилось?

Никон вместо ответа протянул ей письмо от польских ребят. Лида сразу же поняла, куда они держат путь.

— К Ядвиге Стефановне, да? Я с вами. Подождите, я мигом. Только денег возьму…

И через пару минут она уже бежала обратно, позвякивая мелочью в кармашке платья.

Сели в автобус. Никон, как обычно на людях, помалкивал, зато Лида, словно поддразнивая Сашу, без умолку рассказывала о том, что увидели и услышали они вчера в пединституте. И тут же принялась успокаивать его:

— Ты ничего, не расстраивайся. Мой отец очень хвалит работников адресного бюро. Они ему враз отыскали адрес врача, который лечил его в госпитале. И Мусим Мусимыча тоже найдут, вот увидишь!

— А если Мусим Мусимыч уже умер? Что тогда? — недовольно буркнул Саша.

Никон незаметно подтолкнул его в бок и подмигнул. Саша тут же перевёл разговор и сделал вид, что увлеченно смотрит в окошко. Так и не догадалась Лида, что мальчики что-то скрывают от неё.

На этот раз Ядвига Стефановна оказалась дома. Она обрадовалась, увидев ребят.

— А-а, следопыты! — сказала, улыбаясь, и повела их к столу, приобняв за плечи. — Я уже начала подумывать, что вы совсем забыли про меня!

— Не-ет, не забыли, — ответила Лида, чувствовавшая себя здесь как дома.

— Вот это хорошо, детки. Очень хорошо. Ну, как у вас идут дела? Вы уж поймите, что мне очень хочется узнать что-нибудь новое.

Никон подал ей письмо.

— Вот, получили мы… Но опять — по-польски…

Ядвига Стефановна усадила ребят, как и тогда, на мягкий диван. Потом взяла с круглого стола, стоящего в середине комнаты, свои очки, вскрыла конверт, вынула из него листки и принялась читать. Вдруг она прошептала: «Вон как, оказывается, было! Ах, изверги!..» Наконец она оторвалась от письма.

— Нерадостные вести пришли к нам, детки, — сказала тихо.

— Что они пишут, Ядвига Стефановна?

— Наш А. Мусимов тоже погиб вместе с другими партизанами…

— Они узнали?

— Да.

— А как узнали? Как?

— Помните, в первом письме польские ребята писали, что только на два своих письма не получили ответа? Так вот на одно из них ответил живой участник боя около Констанцины.

— Ну-у?!

Ядвига Стефановна усадила вскочивших было ребят снова на диван и начала подробно пересказывать содержание письма.

— Этого чудом спасшегося партизана зовут Юзеф Ендриховский. Сейчас он живёт на севере Польши, в городе на берегу Балтийского моря. На вопрос ребят — кого из партизан он помнит? — Ендриховский больше всех как раз написал про Мусимова. Звали его в отряде по-разному: одни — Аркай, другие — Аркаша.

— Аркаша! Конечно, его звали Аркашей! — вскричала Лида.

— Почему же? Могли звать и «Аркай». Ведь с чувашского это и есть Аркадий, — объяснил Саша.

— Ну, давайте слушать дальше, если это одно и то же, — прервал их Никон.

— Мусимов не был поляком. Он был советским солдатом, сбежавшем из концлагеря. Но не был он и русским. По его рассказам, он учился в одном из городов на Волге, хотел стать учителем… Партизаном он был очень храбрым. Командир отряда часто любовно называл его львом и всегда удерживал от лишней горячности в бою. За год, проведенный в партизанском отряде, Мусимов научился свободно разговаривать по-польски, шутил и пел, как настоящий поляк. Часто пел он партизанам песни своего народа, пересказывал легенды и сказки… Очень его любили польские партизаны…

Когда недалеко от Констанцины фашисты плотно окружили партизан со всех сторон, Мусимов не сразу согласился с предложением написать последнее письмо. Написать-то он его написал, но в бутылку не вложил. Но бой разгорался всё сильнее, положение становилось безвыходным. Тогда Мусимов, разъяренный действительно как лев, положил около себя по две гранаты с обеих сторон и велел троим оставшимся в живых товарищам прорываться в сторону болота, где фашистские цепи были реже. Среди них был и Юзеф Ендриховский. Польские друзья не соглашались оставлять его одного, но Мусимов сказал:

— От того, что умрем здесь все четверо, нет пользы. Прорветесь вы втроем — организуете другой отряд и отомстите за нас. А со мной, раненным, зам не прорваться. Идите! Я вас прикрою… до конца!