Лорд Питер опять охотно с ней согласился.

— А как мистер Плант обращался с людьми, которых он считал ниже себя! — продолжала мисс Твиттертон. — Уверена, расскажи вам все, как есть, вы бы просто закипели. Если бы мистер Ормеруд хоть раз послал меня к нему с поручением, я б только и думала, как поскорее унести оттуда ноги. Оскорбительно — вот как он с вами разговаривает. Мне все равно, мертвый он или нет; если человек умер, это не делает его поведение в прошлом лучше, лорд Питер. И не то чтобы он говорил грубости, нет. Вот мистер Биркетт, например, он действительно грубый, но никто на него не обижается. Он как большой неловкий щенок, скорее даже ягненок, правда, правда… Но мы все ненавидели злобные насмешки мистера Планта.

— А его портрет? — спросил Уимзи. — Он хоть немного на него похож?

— Очень даже похож, — выразительно сказала она. — Поэтому он ему и не понравился. Он и Краудера не любил. Но, конечно, он знал, что Краудер рисовать умеет, вот и заставил его нарисовать себя, думал, что приобретет ценную вещь задешево. А Краудер не мог ему отказать, потому что тогда Плант уволил бы его.

— Не думаю, что для человека таких способностей, как Краудер, это было так уж важно.

— Не скажите. Бедный Краудер! Мне кажется, ему никогда не везло. Хорошие художники не всегда умеют продавать свои картины. Я знаю, он хотел жениться. Он рассказывал о себе довольно много. Не знаю почему, но мужчины часто делятся со мной.

Лорд Питер наполнил стакан мисс Твиттертон.

— О нет, нет, прошу вас! Больше ни капли! Я и так наговорила лишнего. Не знаю, что скажет мистер Ормеруд, когда я приду к нему за письмами. О-о! Мне действительно пора. Вы только взгляните на часы!

— Время еще есть. Выпейте черный кофе — как нейтрализующее средство. — Уимзи улыбнулся. — И ничего лишнего вы не сказали. Знаете, у вас очень живая манера изложения. Вы так образно нарисовали картину жизни вашего офиса… Теперь я хорошо понимаю, почему мистер Плант не пользовался любовью.

— Во всяком случае, на работе, как бы там не было где-то еще, — туманно сказала мисс Твиттертон.

— Неужели?

— Неужели! Это был еще тот тип, — пояснила мисс Твиттертон. — Мои друзья встретили его как-то вечером в Вест-Энде и кое-что о нем порассказали. Знаете, в офисе это даже стало шуткой — старик Плант и его красотка. Мистер Каули — тот самый Каули, который участвует в мотогонках, — всегда говорил: кому-кому, а уж ему хорошо известно про Планта и его автомобильные путешествия. Как-то мистер Плант сказал, что ездил по Уэльсу, и мистер Каули спросил его о дорогах. А тот ну ничегошеньки не мог сказать. Вот мистер Каули там действительно путешествовал и поэтому знал, что весь отпуск мистер Плант провел в гостинице в Аберистуите в очень тепленькой компании.

Мисс Твиттертон покончила с кофе и энергично поставила чашечку на стол.

— А теперь мне действительно надо бежать, я ужасно опаздываю. Большое за все спасибо.

— Хэлло! — сказал инспектор Уинтерботтом. — Так вы купили этот портрет?

— Купил, — ответил Уимзи. — Прекрасная работа. — Он задумчиво посмотрел на холст. — Садитесь, инспектор. Я хочу рассказать вам одну историю.

— А я хочу рассказать вам одну историю, — сказал инспектор.

— Тогда давайте сначала вашу! — с напускным пылом предложил Уимзи.

— Нет, нет, милорд. Сначала вы. Приступайте. — И он с довольным смешком опустился в кресло.

— Хорошо, — согласился Уимзи. — Должен сказать, моя история — это что-то вроде волшебной сказки. И, обратите внимание, я ничего не утверждаю и ни на чем не настаиваю.

— Вперед, милорд, не теряйте времени.

— Жил-был… — вздохнув начал Уимзи.

— Прекрасное начало для волшебной сказки, — одобрил инспектор Уинтерботтом.

— …жил-был художник, — продолжал Уимзи. — Это был хороший художник, но муза Финансового Успеха не стояла у его колыбели…

— Такое часто случается с художниками, — согласился инспектор.

— И поэтому ему пришлось стать художником по рекламе — ведь никто не покупал его картин, а ему, как и многим героям волшебных сказок, захотелось жениться на робкой застенчивой красавице.

— Многим хотелось бы того же, — заметил инспектор.

— Его начальник, — продолжал Уимзи, — был подлым низким человеком. Неважный работник, он сумел пробиться к руководству в годы войны, когда лучшие люди ушли на фронт. Обратите внимание, я некоторым образом даже сочувствую ему. Он страдал комплексом неполноценности (инспектор фыркнул) и считал: единственный способ возвыситься над другим человеком — это унизить его. И он стал этаким тираном в миниатюре, к тому же бесстыдным лгуном. Пользуясь своим положением, он приписывал себе чужие заслуги и третировал своих подчиненных до тех пор, пока они не начинали страдать еще большим, чем он, комплексом неполноценности.

— Я таких знаю, — перебил инспектор, — удивляюсь только, как им удается выходить сухими из воды.

— Очень просто. Думаю, этому молодчику и дальше все сходило бы с рук, если бы однажды ему не пришло в голову заставить художника написать его портрет.

— Чертовски глупо заставлять художника-собрата любоваться собой! — сказал инспектор.

— Вы правы. Но, видите ли, у этого маленького тирана была очаровательная возлюбленная, которой и предназначался этот портрет. Он хотел почти задаром получить хорошую вещь. Но, к несчастью, забыл, что если в обыденной жизни настоящий художник и может с чем-то смириться, то в своем искусстве он лгать не может. Это единственное, чем он не может поступиться.

— Осмелюсь заметить, — прервал его инспектор, — о художниках я знаю мало.

— Тогда поверьте мне на слово. Итак, художник нарисовал портрет так, как счел нужным, он явил перед всеми жадную, дерзкую, двуличную душонку своей модели.

Инспектор Уинтерботтом взглянул на портрет, тот ответил ему насмешливой улыбкой.

— Да, художник ему не польстил, — согласился инспектор.

— Видите ли, для художника, — продолжал свой рассказ Уимзи, — лицо человека, которого он рисовал, никогда уже не будет таким, каким он видел его раньше. Как бы это объяснить?.. Ну, допустим, на какой-то пейзаж смотрит пулеметчик, который собирается разместить там огневую позицию. Он не видит его волшебной красоты, полной мягких линий и чудесных красок. Он рассматривает его только как надежное или ненадежное укрытие, намечает ориентиры, по которым можно целиться, определяет места, удобные для установки огневых точек. Но вот война окончена. Однако, мысленно возвращаясь к прошлому, он по-прежнему будет видеть этот пейзаж как укрытие, как место ориентиров и огневых точек. Для него теперь навсегда это не пейзаж, а карта.

— Верно, — подтвердил инспектор, — я сам был пулеметчиком, и знаю.

— Так и художник. Его уже никогда не покидает чувство беспощадного прозрения и острого видения того лица, которое он однажды нарисовал. А если это лицо он ненавидит, то начинает ненавидеть его с новой, все нарастающей силой. Это как испорченная шарманка, которая исторгает из себя одну и ту же мелодию, надоевшую, доводящую до бешенства, и к тому же при каждом повороте ручки издает фальшивую ноту.

— Бог мой! Как красиво вы говорите! — воскликнул инспектор.

— Вот так чувствовал художник, видя перед собой ненавистное лицо. А он должен был смотреть на него изо дня в день. Понимаете, он не мог уйти, его держала работа.

— И все-таки ему нужно было ее бросить, — сказал инспектор. — Ничего хорошего не получается, если работаешь с неприятными тебе людьми.

— Во всяком случае, он сказал себе, что сбежит хотя бы ненадолго — на время уикенда. Он знал на Западном побережье прелестное тихое местечко, куда никто не добирался. Он бывал там раньше и рисовал его. О, вспомнил… У меня есть еще кое-что.

Он подошел к бюро и вытащил небольшой написанный маслом этюд.

— Я увидел его два года назад в Манчестере и случайно вспомнил фамилию торговца, который его купил.

Инспектор Уинтерботтом уставился на полотно.