— В тот вечер я был в отличной форме, — отозвался Питер первый.

— Счастливая случайность, — рассмеялся Питер второй.

— Испытание, которое я предлагаю, — продолжил граф, — такого же рода, хотя потребует несколько меньшего напряжения. В сегодняшнем ужине будет шесть перемен. С каждым из этих блюд мы будем пить другое вино, которое дворецкий принесет с закрытой этикеткой. Вы по очереди назовете какого урожая каждое из этих вин. Возможно, что таким путем мы к чему-то придем, поскольку даже самый замечательный мастер перевоплощения, каковых, полагаю, по меньшей мере двое за этим столом, едва ли в состоянии подделать способность различать вкус вин. Если слишком большое смешение разных вин скажется в виде неприятных последствий завтра утром, надеюсь, вы охотно стерпите эту неприятность, на этот раз во имя истины.

Оба Уимзи склонили головы.

— Истина в вине. In vino viritas, — сказал мистер Брендон со смехом. Он-то был достаточно подготовлен и предвидел для себя большие возможности.

— Случай и мой дворецкий поместили вас по мою правую руку, мсье, — снова заговорил граф, обращаясь к Питеру первому. — Прошу вас начать, определив по возможности точно, какое вино вы только что пили.

— Это трудно назвать тяжелым испытанием, — улыбаясь, ответил Питер первый. — Я могу твердо сказать, что это очень приятное, зрелое шабли-мутон, а поскольку десять лет — прекрасный возраст для шабли, настоящего шабли, я голосую за 1916 год, может быть самый урожайный в ваших краях за всю войну.

— Можете вы что-нибудь добавить, мсье? — любезно обратился граф к Питеру второму.

— Я не хотел бы показаться педантом, если речь идет об одном или двух годах, но вынужден решиться: я бы сказал, что это вино урожая 1915 года, несомненно 1915-го.

Граф склонил голову и обернулся к Брендону.

— Быть может, и вы, мсье, хотели бы высказать свое мнение, — предложил граф с особой вежливостью, какую обычно демонстрируют по отношению к профану в обществе знатоков.

— Я бы не хотел подниматься до уровня, на котором не смогу в дальнейшем удержаться, — ответил Брендон с некоторым злорадством. — Я знаю, что, это 1915 год, потому что случайно увидел этикетку.

Питер второй несколько смутился.

— Мы исправим нашу ошибку, — сказал граф, — прошу прощения. — Он отошел и несколько минут беседовал с дворецким, который как раз появился, чтобы забрать со стола тарелки от омаров и внести суп.

Следующий кандидат для опознания прибыл завернутым по самое горлышко в салфетку.

— Теперь ваша очередь начинать, мсье, — сказал граф, обращаясь к Питеру второму. Позвольте предложить вам оливку, чтобы отбить вкус первого вина. Прошу, не торопитесь. Даже в самых замечательных политических целях не следует проявлять неуважение к хорошему вину.

Предупреждение оказалось не напрасным, потому что Питер второй, едва пригубив, сразу же сделал большой глоток опьяняющей густой влаги. Потом он явно заколебался под испытующим взглядом Питера первого.

— Это… это сотерн, — начал он и остановился. Затем, ободренный улыбкой Брендона, продолжил с большей уверенностью: шато-икем 1911 года, ах, король белых вин, сэр, как кто-то его назвал. — Он демонстративно выпил свой бокал до дна.

На лицо графа стоило посмотреть, когда он медленно отвел взгляд от Питера второго и остановил его на Питере первом.

— Если бы кто-нибудь решился выдать себя за меня, — негромко сказал Питер первый, — мне было бы более лестно, если бы этим человеком оказался некто, для кого не все белые вина на один вкус. Что ж, сэр, это изумительное вино, конечно, монтраше урожая… дайте подумать, — он еще раз попробовал вино на язык, — 1911 года. И это очень хорошее вино, хотя при всем уважении к вам, господин граф, мне кажется, что оно несколько излишне сладко для того, чтобы занимать именно это место в меню. Верно, что с этим превосходным консоме сладковатое вино не совсем неуместно, но, по моему скромному разумению, оно еще больше подошло бы к сладким блюдам.

— Ну вот, — невинно заметил Брендон, — все это доказывает, как легко можно впасть в заблуждение. Если бы я не услышал мнение знатока лорда Питера — ведь никто не может спутать монтраше с сотерном, если решается называть себя Уимзи, — я сказал бы, что это не монтраше-старшее, а шевалье-монтраше того же урожая, которое чуточку слаще. Но, несомненно, как сказал милорд, из-за того, что мы пили его с супом, оно мне показалось немного слаще, чем на самом деле.

Граф бросил на него быстрый взгляд, но ничего не сказал.

— Съешьте еще одну оливку, — почти ласково сказал Питер первый. — Трудно распознать вино, если у вас во рту другой вкус.

— Премного благодарен, — ответил Брендон, — это напоминает мне… — и он пустился в довольно беспредметные рассуждения по поводу случаев с оливками, и продолжал говорить, пока ели суп, и заполнил антракт до появления изумительно приготовленного рыбного блюда — морского языка.

Граф задумчиво следил за янтарной струей, поочередно наполнявшей бокалы. Брендон, как и раньше, поднес свой к носу, и лицо его озарилось. Сделав первый глоток, откровенно взволнованный, он повернулся к хозяину.

— Боже правый, сэр…

Граф движением руки попросил его молчать.

Питер первый отхлебнул глоток, втянул воздух, снова отхлебнул и нахмурил лоб. Питер второй к этому времени, по-видимому, отказался от претензии подтвердить звание знатока. Он жадно выпил вино с блаженной улыбкой и очевидной потерей контроля над происходящим.

— Итак, господа? — негромко спросил граф.

— Это безусловно рейнвейн, — сказал Питер первый, — и лучший из рейнвейнов, какие мне довелось пробовать, но должен признаться, что в данный момент я не могу точно сказать, какого он урожая.

— Не можете? — сказал Брендон голосом, похожим на дикий мед — сладким, но с горчинкой. — А другой джентльмен? А я все же надеюсь правильно определить, откуда это вино, может быть, с погрешностью в одну-две мили, хотя я не ожидал встретить его во французском винном погребе в наши дни. Это рейнвейн, как вы сказали, милорд, при этом рейнвейн из Иоханнесберга. Не его плебейский кузен, а самый настоящий рейнвейн из подвалов замка Иоханнесберг. Вам, милорд, конечно, не довелось его пить (о чем я весьма сожалею) в военные годы. Мой отец заложил несколько бутылок в наши погреба за год до своей смерти, но, по-видимому, в герцогских подвалах Денвера его не было.

— Я должен восполнить этот пробел, — решительно заявил оставшийся Питер.

Следующее блюдо — пулярку — сопровождал спор относительно лафита. Милорд отнес его к урожаю 1878 года, а Брендон утверждал, что вино — несколько перезревшая реликвия знаменитых семьдесят пятых, однако, оба оппонента согласились, что это старое вино благородного происхождения.

С другой стороны, оба знатока пришли к полному согласию в отношении кло-вужо. После первого предположения об урожае 1915 года, Питер первый пришел к окончательной дате — урожаю 1911 года, давшему вино столь же прекрасное, но немного более легкое. Последнее блюдо — пикантная баранина — было унесено под дружные аплодисменты, и на столе появился десерт.

— Нужно ли, — спросил Питер первый, с легкой улыбкой в сторону Питера второго, который радостно бормотал «чертовски хорошее вино, чертовски шикарный обед, чертовски интересный спор», — нужно ли продолжать эту комедию?

— Но, милорд, надеюсь, вы не откажетесь продолжать соревнование? — возбужденно спросил граф.

— По-моему, дело достаточно ясно.

— Но кто же откажется продегустировать вино, — сказал Брендон, — особенно, милорд, будучи таким авторитетом, как вы?

— Только не это вино, — ответил Питер первый, — честно говоря, я его не люблю. Оно сладкое и грубое, эти качества обрекают его на забвение в глазах — вернее во вкусах — знатоков. Что, ваш достопочтенный отец заложил и его в свои подвалы?

Брендон покачал головой.

— Нет, — сказал он, — нет. Боюсь, что настоящий императорский токай выходит за пределы возможностей Граб-стрит, хотя я согласен с вами, что его сильно перехвалили, — со всем моим уважением к вам, господин граф.