Согласитесь, назвать второстепенными приведенные выше выводы никак нельзя. Отвергались представления, считавшиеся фундаментальными и в вирусологии, и в микробиологии, и в иммунологии, и в теории рака, и как следствие — в ветеринарии и многих других практических дисциплинах. Объявлялись безусловно ошибочными заключения армии ученых — биологов и медиков, и в их числе Луи Пастера и Феликса д’Эрреля — столпов науки, признанных во всем мире, и не просто признанных, а сформулировавших правила, положенные в основу современной медицины.
О всех открытиях Бошьян повествовал легко и непринужденно. Собственно, никаких аргументов в обоснование своих тезисов он не приводил. В книге отсутствовали такие разделы, как описание методов работы, не приводился список литературы, хотя автор сыпал фамилиями коллег и предшественников, и многие из этих ссылок были столь интригующими, что специалисты наверняка захотели бы посмотреть сами источники, на которые опирался Бошьян. Текст сопровождали неясные микрофотографии, сделанные с помощью слабенького микроскопа, с изображением мелких пятнышек, кристалликов, каких-то темныx частичек. Пояснения под снимками гласили, что это — микробные клетки, образовавшиеся из вирусов или еще находящиеся в процессе такого преобразования. На многих фотографиях вообще ничего нельзя было разобрать, но в подписях утверждалось, что перед нами «общий вид кристаллов микробной культуры, выделенной из вируса ящура», или «зернистая форма возбудителя инфекционной анемии лошадей». Обязательные для научной монографии (а книга Бошьяна именовалась именно так!) детали, методики обследования животных, отбора проб, приготовления препаратов, микроскопической техники, постановки соответствующих контролей и т. п. не сообщались[23]. Естественно, сколько-нибудь изощренных методов автор избегал. Например, в его работе вообще не предусматривалось применять обязательные для вынесения столь ответственных выводов методы физико-химии, электронной микроскопии[24], типирования форм с применением сложных методов иммунохимии.
Однако столь явные огрехи не помешали Бошьяну в спешном порядке добиться получения степени доктора наук — высшей в СССР ученой степени. Его выводы были объявлены в советской печати совершенно правильными и, сообразно их значению, — выдающимися.
Начало восхвалениям было положено публикацией статьи самого Бошьяна в «Литературной газете» с добавлением «От редакции»176 (в это время отделом науки редакции заведовал «без лести преданный» Лысенко полуфилософ Марк Борисович Митин — обладатель высокого титула академика АН СССР, приобретший большую силу благодаря участию вместе с П. Н. Поспеловым и другими в составлении биографии И. Сталина177). В этой вводной заметке книгу Бошьяна аттестовали высоко, она якобы и
«…вызвала живой интерес… Положения, выдвинутые в этом труде, заставляют коренным образом пересмотреть существующие представления о природе фильтрующихся вирусов и микроорганизмов, об изменчивости микробов»178.
Панегирик был опубликован в «Литературной газете» 20 апреля 1950 года, 6 мая восхваления Бошьяна в этой газете были продолжены, а уже 22 мая на совещании по живому веществу Лепешинская назвала Бошьяна среди тех, кто, по ее мнению, развил и расширил «учение о живом веществе». Лепешинская рассматривала его как революционера в науке, истинного продолжателя славных традиций, настоящего марксиста-ленинца. Она так усердствовала в прославлении Бошьяна, что не боялась ставить свое и бошьяновское имена в опасной близости от имен классиков марксизма-ленинизма:
«Учение Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина помогает исследователю предвидеть возможные изменения в природе, строить те или иные гипотезы и предположения, проверять их и превращать в доказанную теорию.
Руководствуясь учением этих великих гениев науки, мы реализуем теоретические положения Энгельса в повседневной экспериментальной работе. Мы работаем над проблемой происхождения клеток из живого вещества более пятнадцати лет, и до сих пор наши данные еще никем экспериментально не опровергнуты[25], подтверждения же, в особенности за последнее время, есть (работы Сукнева, Бошьяна, Лаврова, Галустяна, Макарова, Невядомского, Морозова, Гарвея, Гравица[26])»179.
Еще через две недели, 8 июня 1950 года, в газете «Медицинский работник» была опубликована статья профессора Е. П. Калины — автора сходных с бошьяновскими представлений о превращении микробов. В ней Калина называл книгу Бошьяна «выдающимся явлением в научной жизни нашей страны, да, пожалуй, и в мировой науке»180. В июле о работах этого специалиста с большим воодушевлением писал в «Огоньке» корреспондент Н. Иванов181[27], а в августе в журнале «Новый мир» появился очерк кандидата биологических наук Ю. И. Миленушкина «Новое в науке о жизни»182.
В этом же году благожелательные рецензии на книгу Бошьяна появились в нескольких научных журналах. В превосходных тонах о его якобы огромном вкладе в науку писали медики (И. С. Грязнов), микробиологи (Я. И. Раутенштейн, Н. Д. Иерусапимский), и другие183. Правда, некоторые замечания в адрес разбираемой книги, как это всегда делается в научных рецензиях, были высказаны. Раутенштейну, например, не понравились рассуждения Бошьяна об антибиотиках как живых существах; Иерусалимский попенял Бошьяну за некритичность и «преждевременную канонизацию еще не вполне разработанных положении»; Ф. Гринбаум нашел несколько мелких недочетов. В целом же Бошьян мог купаться в лучах славы.
Однако решающим было то, что высочайшая оценка книге Бошьяна была дана в главном партийном журнале «Большевик»184. Все, о чем говорилось в этом издании, должно было рассматриваться как директива, как принципиальная установка. Поэтому как приказ звучали слова о срочной необходимости
«…мобилизовать микробиологов на интенсивное изучение связей между миром вирусов и миром клеточных форм бактерий, отделенных до сих пор в науке друг от друга глухой стеной»185.
Авторы статьи высказывались вполне определенно о том, что провозглашенные Г. М. Бошьяном закономерности незыблемы и навсегда вошли в сокровищницу научных знаний. Они утверждали:
«Нет сомнений, что теперь… окончатся робкие блуждания вокруг этого вопроса»186,
и выражали убеждение еще в одном — чрезвычайно важном для всех людей вопросе — скором изменении практики лечения людей и сельскохозяйственных животных на основе открытий Бошьяна:
«Дальнейшее изучение этих (неклеточных. — B.C.) форм жизни имеет исключительное значение для практики здравоохранения, для изыскания новых методов профилактики, диагностики и лечения инфекционных болезней»187.
XIII
Разрастание лепешинковщины
Мы переживаем время, которое несомненно представляет самое полное осуществление ликующего бесстыдства. Бессовестность, заручившись союзом с невежеством и глупостью, выбросила на поверхность целую массу людей, которые до того упростили свои отношения к вещам и лицам, что, не стесняясь, возводят насилие и хищничество на степень единственных жизненных регуляторов.
Сегодняшним читателям трудно, наверное, понять, зачем понадобилось людям типа академика С. Е. Северина восхвалять Лепешинскую и ее идеи, которые они, конечно, наедине с собой иначе как бредовыми называть не могли. Чтобы понять их, нужно объяснить, как слаб бывает человек, как влияла атмосфера тех лет на поступки людей и учила их уму-разуму, как страх потерять работу или, хуже того, оказаться в лагере диктовал многим из них соответствующий «модус вивенди». Кое-кто, оглядевшись внимательно вокруг, понимал, что для того, чтобы преуспеть в занятии «тепленьких» мест и в получении жизненных благ, нужно ловко, без особого нажима, но и планомерно приторговывать совестью, идеалами, знаниями Из среды таких людей отбирались директора институтов, заведующие кафедрами, которые потом уже сами присматривались к молодым, искали покорных и исполнительных. Так шел социальный отбор под присмотром партийных начальников. Так получалось, что находились люди, вполне готовые к тому, чтобы без раздумий и копания в душе восхвалять бредовые идеи.
23
В описываемое мною время Бошьяну была предоставлена почетная возможность выступить с публичной лекцией в самой большой по тем временам аудитории — Центральном лектории Политехнического музея в Москве. Лектору было прислано много записок с вопросами, и в одной из них, подписанной весьма уважаемым ученым, имя которого Бошьяну, конечно, было хорошо известно, задавались каверзные вопросы о методических промахах его исследования. Бошьян пытался что-то возразить, но породил этим только еще большее число вопросов, выкрикиваемых теперь прямо с места. Кончилось это комично. Бошьян в сердцах произнес: «Что вы ко мне придираетесь? У меня есть официальная бумага с печатью министерства, в которой мои методы одобрены!»
24
Первые просвечивающие электронные микроскопы были построены в 1938 воду фон Арденне в Германии и в 1942 году В К Зворыкиным в США. В начале 50-х годов их успешно использовали для изучения вирусов. Ссылки на то, что у Бошьяна могло не оказаться доступа к таким микроскопам, несостоятельны, ибо без использования методов, абсолютно необходимых для того, чтобы сделать данный вывод, никто не в праве говорить о нем, как о доказанном.
25
Эта фраза «ЕЩЕ НИ КЕМ экспериментально не опровергнуты» наводит меня на мысль, что Лепешинская в глубине души отлично знала истинную цену своим открытиям и жила в ожидании минуты, когда разоблачение наступит. Не отсюда ли проистекала ее неуемная страсть к постоянным ссылкам на классиков марксизма-ленинизма, которые, по ее мнению, никогда не будут отвергнуты и потому могут считаться лучше всякой палочки-выручалочки: соответствуют внешне твои высказывания марксизму-ленинизму — значит, ты прав во веки веков. Невдомек ей было, что и пяти лет не пройдет, как главного из ее защитников — Сталина вычеркнут из числа классиков марксизма-ленинизма вполне официально.
26
Кое-кто из упоминаемых Лепешинской ученых вначале выступал против ее «открытий». Так, подпись профессора П. Макарова стояла первой в «Письме 13-ти» в газете «Медицинский работник» в 1948 году (см. прим.61). По П. В. Макаров, так же как и другой упомянутый Лепешинской цитолог и гистолог Ш. Галустян, вывернулся на 180 градусов. Легко представить, с какой радостью Лепешинская вписывала их фамилии в перечень тех, кто солидаризировался с ней, отступив от правды. Силен же был напор, если так ломались души, забывалось понятие о принципиальности ученого, наконец, о чести и незапятнанном имени.
27
В своей статье Иванов рассказывал о том, что Геворг Бошьян до 14 лет не был обучен грамоте, лишь в 20 лет закончил девять классов средней школы, затем четыре года учился в Ереванском ветеринарном институте, а потом какими-то хитрыми путями пробился в аспирантуру ВИЭВ Но все-таки по-русски выражался складно и внешне производил вполне благоприятное впечатление (личное сообщение профессора Н. А. Магасаника): говорил спокойно, мог без видимого труда формулировать достаточно длинные предложения и вообше хищиком не выглядел.