На III съезде партии, на котором представлены были только большевики, формулировка Мартова по пункту устава была заменена формулировкой Ленина. Жизнь показала, какое значение имел весь этот спор.

Начиная со II съезда всё дальше и дальше расходились дороги большевиков и меньшевиков. И чем более боевой был момент, тем более обострялись разногласия. Когда в 1917 г. встал вопрос о строительстве социализма, меньшевики ушли в лагерь контрреволюции, большевики же шаг за шагом, преодолевая громадные трудности, идут к великой цели, к построению социалистического общества. Партия 1903 г. и партия 1933 г. на первый взгляд несравнимы, но именно правильность отправных установок большевиков в 1903 г. поставила партию на путь побед.

2.6. Третий съезд партии

В этом году мы будем праздновать 30-летие революции 1905 г., явившейся неоценимым опытом коллективной революционной борьбы российского пролетариата с самодержавием, борьбы, проводившейся в условиях наступившей эпохи империализма.

III съезд открылся 25 апреля нового стиля и продолжался по 10 мая, происходил он за границей, в Лондоне. Большевики созвали этот съезд вопреки меньшевикам и колеблющимся. К этому времени высоко уже поднялась волна революционного движения в России, партия рабочего класса должна была руководить движением, нельзя было оставлять его на волю стихии.

Съезд необходимо было созвать, потому что необходимо было партийцам сообща обсудить ряд неотложных вопросов, надо было организовать руководство. Каким жалким, мелким выглядит сейчас на фоне живой истории отказ меньшевиков участвовать в этом съезде!

Вождь меньшевиков П. Б. Аксельрод писал, что на восстание способны лишь «одичалые массы», а из России шли вести, что массы вооружаются, готовятся к борьбе, во «Вперёд», заграничную газету большевиков, сыпались корреспонденции со всех сторон о том, что делается в рабочих массах, как то тут, то там вспыхивают забастовки, столкновения с полицией.

1 Мая в 1905 г. проходило в России с большим подъёмом. Везде рабочие мобилизовались, старались обмануть полицию. На юге прокатилась волна забастовок. В большинстве городов происходили столкновения с полицией. Особенно неистовствовала полиция в Варшаве, в Ревеле, на окраинах местами наготове держали войска. В тяжёлых условиях проходило везде 1 Мая. Настроение рабочих хорошо выразила бакинская листовка, где говорилось: «Последний раз встречаем мы 1 Мая рабами!» Подъём в массах был большой, но чувствовалось отсутствие единого партийного руководства.

Собравшийся в это время III съезд партии показал, как слаба была ещё партийная организация, как мало ещё партия сплочена, как разношёрстен её состав, как мало подготовлена она ещё к тем задачам, которые во весь рост поставила перед ней нарастающая революция.

На III съезде были только большевики — один лишь был официальный меньшевик — Камский (Обухов), — но и среди большевиков-то не было в то время ещё договорённости по многим основным вопросам. Примиренцы после долгих колебаний только решились пойти на съезд. Стоит только вспомнить предсъездовский период, чтобы понять, из какой организационной неразберихи приходилось вылезать. Организационный вопрос был одним из основных вопросов, разбиравшихся на III съезде. Надвигалась революция. Партия должна была быть боевой, сплочённой, а на II съезде партии был принят пункт 1 устава в формулировке Мартова, согласно которому членом партии мог стать всякий сочувствующий либерал. Член партии мог работать или не работать и только сочувствовать, мог работать под руководством партии, а мог работать и без этого руководства, как ему вздумается. Это не могло не ослабить боеспособности партии, и за два года, которые прошли со времени II съезда, формулировка Мартова немало повредила.

Без особых споров мартовская формулировка пункта 1 устава была отменена и принята формулировка Ленина.

Партийные организации также жили, как говорится, на всей божьей воле. ЦО «Искра» стал меньшевистским, перестал быть руководящим. Мало того что «Искра» не руководила — она дезориентировала. Это ясно было большевикам всех оттенков. За два года, прошедшие со времени II съезда, за два года отсутствия единого партруководства партийные организации привыкли жить самостийно. Комитеты состояли из революционеров-профессионалов, проделывавших большую самоотверженную работу и пользовавшихся среди масс большим авторитетом. Но комитетчики в своём громадном большинстве были интеллигенты. Они-то и были представлены на III съезде, на котором был лишь один рабочий. Комитеты руководили массами, давали директивы, выпускали листки, но связь с массами, как ни странно это теперь звучит, была у комитетчиков слаба. Приходилось соблюдать конспирацию. С ней перебарщивали часто. Дело доходило до того, что в комитеты избегали брать рабочих. Это вызывалось также и тем, что они менее были подкованы по части внутрипартийных разногласий. В Питере, например, в комитет входил один рабочий. Это никуда не годилось. Этим особенно возмущался Ильич. По этому поводу он буквально бил посуду. Во время прений он всё время бросал сердитые «цвишенруфы», настоятельно требовал, чтобы в комитет вводились рабочие. В своей речи по этому вопросу Ильич говорил: «…Борьба из-за отстаивания комитетов вредно отразилась на практической работе… Я думаю, что надо взглянуть на дело шире. Вводить рабочих в комитеты есть не только педагогическая, но и политическая задача. У рабочих есть классовый инстинкт, и при небольшом политическом навыке рабочие довольно скоро делаются выдержанными социал-демократами. Я очень сочувствовал бы тому, чтобы в составе наших комитетов на каждых 2-х интеллигентов было 8 рабочих. Если совет, высказанный в литературе, — по возможности вводить рабочих в комитеты, — оказался недостаточным, то было бы целесообразно, чтобы такой совет был высказан от имени съезда»[60].

Специальной резолюции в этом отношении не было принято — меньшевики около этого вопроса разводили очень большую демагогию, но мнение съезда по этому вопросу было крепко зафиксировано в резолюции о пропаганде и агитации, где в пункте 2 сказано: «…исключительную важность приобретает привлечение к роли руководителей движения, — в качестве агитаторов, пропагандистов и особенно в качестве членов местных центров и центра общепартийного, — возможно большего числа сознательных рабочих, как людей, наиболее непосредственно связанных с этим движением и наиболее тесно связывающих с ним партию, — и что именно недостатком таких политических руководителей среди рабочих объясняется наблюдаемое до сих пор сравнительное преобладание интеллигенции в партийных центрах…» и далее указывается, что «…необходимые при таких условиях кадры партийных работников может дать партии только значительно расширенная и улучшенная постановка агитации и пропаганды»[61].

Отсутствие рабочих в комитетах сказалось и в том, что комитетчики плохо знали то, что делается в различных слоях рабочих, какие там настроения. Сообщения об этом комитетчиков были сугубо неконкретны. Говорили: «настроение пёстрое». Одни преувеличивали революционность настроения масс, другие преуменьшали. Помню выступление орловского делегата — Петрова. Он развивал пессимизм. У него выходило, что среди рабочих ещё очень сильны монархические настроения, что разговоры рабочих о вооружённом восстании — простое бунтарство и т. д. и т. п. Понятно, что при такой осведомлённости конкретное руководство было весьма проблематично.

Ильич ставил во весь рост вопрос о конкретности руководства, и это отразилось в резолюциях III съезда, в постановлении об агитации и пропаганде, в постановлении о ЦО. И ещё, что возмущало Ильича, — это чрезмерная опека, которую проявляли комитетчики по отношению к рабочим. Сам Ильич умел замечательно слушать массы, улавливать, что их волновало в данный момент, говорить с массами «всерьёз», как говорили рабочие. Об этом его умении все знают. Это умение сделало его тем, близким массам, любимым вождём, каким он был. После III съезда Ильич написал на эту тему статью «О смешении политики с педагогикой»[62], но потом решил не печатать её, чтобы не давать в руки меньшевикам возможность развить около этого вопроса демагогию.