Все это породило уйму суеверий.

«Сном пользовались боги, чтобы сообщить людям свою волю», — говорил Гомер.

В древней Спарте особые чиновники — эфоры при обсуждении трудных государственных дел ложились спать в храмах, чтобы во сне к ним пришло правильное решение.

Во всех этих случаях мозг во сне не только продолжал начатую во время бодрствования работу, но и выполнял ее даже лучше. Работа продолжалась потому, что яркие очаги возбуждения в коре головного мозга, связанные с нею, не были заторможены во время сна. Работа выполнялась даже лучше, потому что мозгу не мешали лишние внешние раздражения.

Народная пословица гласит: «Утро — вечера мудренее». Это верно в силу сказанного: утром у человека нередко появляются ответы на вопросы, которые накануне он не мог решить. Но основа пословицы не только в этом. Вечером уставшему мозгу свойственна инертность нервных процессов, отсутствующая по утрам.

Для психологической науки в явлениях сновидений неизвестного уже осталось мало. Но непонимание причин и нейрофизиологических механизмов сна и сновидения до сих пор приводит к многим предрассудкам и суевериям.

Я стоял на аэродроме рядом с командиром авиационного полка, когда летчик-истребитель Н., не успев оторваться от земли, прекратил взлет, круто развернулся и отрулил в сторону. Когда мы подъехали, он уже успел вылезти из самолета. Бледный, с заметно дрожащей рукой, приложенной к шлему, он доложил:

— Товарищ полковник! Прекратил взлет, так как заяц перебежал дорогу. Понимаю, что глупость. Но примета ведь плохая. Разрешите взлететь вторично?

Я не знал, как поступит командир полка. Нельзя было поощрять суеверие и отменять вылет. Но не следовало и посылать летчика на боевое задание (дело было во время Великой Отечественной войны): его воля была подорвана, он явно растерялся. Это значило не только обречь летчика на верное поражение, но и, кроме того, укрепить суеверие, заставить и других поверить в примету: а вот Н. сбили как раз после того, как заяц перебежал ему дорогу.

И командир полка, задумавшись (как потом выяснилось, над тем же, что и я), быстро нашел правильное решение. Окинув летчика взглядом, полным презрения, он приказал:

— Полет отставить! Вы его не заслужили! В наказание за ваш поступок назначаю на пять суток в наряд на кухню, картошку чистить. На лучшую работу вы сейчас не годны. Там у вас будет время подумать о приметах.

Войну Н. кончил Героем Советского Союза.

Слова «Понимаю, что по глупости» показывают, что в поступке летчика было больше суеверия, чем предрассудка. Обычно тесно связанные в своих проявлениях, они различны психологически. В предрассудке преобладает неверное, ошибочное мышление, в суеверии — эмоция.

«Невежество менее удалено от истины, чем предрассудок», — сказал Ленин. Но бороться с суеверием иногда бывает еще труднее, чем с предрассудком.

«Страх есть причина, благодаря которой суеверие возникает, сохраняется и поддерживается», — говорил Спиноза.

Почему прием, который применил командир полка в данном случае, оказался психологически наиболее правильным? Да потому, что одна эмоция была вытеснена другой, одно переживание — страх — другим — обидой, стыдом за свою слабость.

Испуганного человека трудно успокоить уговорами. Но если заставить его рассмеяться или рассердиться, страх его, как правило, проходит. Переживания и раздумья летчика, которому вместо боевого задания пришлось заняться чисткой картошки, помогли вытеснить эмоции, на которые опиралась его вера в приметы.

— Черный кот перебежал мне дорогу, хоть возвращайся! Знаю, что это глупости, а вот не люблю, и на душе сразу плохо становится. Я в школе всегда, как черный кот перебежит дорогу, двойки получала. Один раз и на экзамене срезалась… Вам, наверное, профессор, смешно? — говорившая была взволнована и смущена.

Нет, мне не было смешно. Ведь я врач, а над больными врачи не смеются, они лечат их. Суеверие — это тоже своего рода общественная болезнь. Иногда маленькая, как у моей собеседницы, вроде насморка, а порой страшная, от которой погибло много людей.

Одна из психологических причин веры в приметы — избирательность памяти. В школе мы с вами не раз получали двойки, не встречая кошек, и еще чаще встречали кошек, хотя потом приносили домой пятерки. Но последнее проходило, не останавливая внимания, а вот когда кошка и двойка совпадали, то это обязательно запоминалось.

Но дело тут не только в избирательности памяти. Встречая кошку, суеверный человек терял веру в свои силы. Поэтому и школьник хуже отвечал, чем мог, забывал, что помнил раньше. А потом всю вину сваливал на встретившуюся кошку, как говорится, с больной головы на здоровую.

Происхождение суеверий хорошо понял английский философ-материалист Фрэнсис Бэкон, который в 1620 году писал, говоря о «призраках», которые осаждают умы людей:

«Разум человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что он однажды принял — потому ли, что это предмет общей веры или потому, что это ему нравится. Каковы бы ни были сила и число обстоятельств, свидетельствующих о противном, разум не замечает их, или пренебрегает ими, или отводит и опровергает их посредством различений — с большим и пагубным предубеждением, — чтобы достоверность тех прежних заключений оставалась ненарушенной. И потому правильно ответил тот, который, когда ему показали повешенные в храме изображения спасшихся принесением обета от опасного кораблекрушения и при этом добивались ответа, признает ли теперь он могущество богов, спросил в свою очередь: „А где изображения тех, кто погиб после того, как принес обет?!“

Таково основание почти всех суеверий — в астрологии, в сновидениях, в предзнаменованиях, в божественных определениях и тому подобном. Люди, услаждающие себя подобного рода суетой, отмечают то событие, которое исполнилось, и без внимания проходят мимо того, которое обмануло, хотя последнее бывает гораздо чаще…»

Когда Бэкон писал: «люди, услаждающие себя подобного рода суетой», под услаждением он, надо думать, понимал не только удовольствия, но и самоутешение, играющее весьма большую роль в происхождении суеверий.

Случай с изображением спасшихся, о которых писал Бэкон, был заимствован им у Цицерона (106-43 гг. до н. э.). Это говорит, что и в те далекие времена прогрессивным умам уже была понятна психологическая сущность суеверий.

Я знал школьника, который перед экзаменами, даже готовясь к ним, не писал цифр 2 и 3, а заменял их точками. Он верил, что это плохая примета. Правда, двоек и троек он от этого получал не меньше, но в примету верить продолжал.

Если поискать в карманах наших школьников, то кое у кого можно найти разные амулеты и вообще предметы, хранимые «на счастье». Это очень не простое явление, так как от сувенира, напоминающего о приятном событии, до амулета, в «силу» которого школьник глубоко верит, переход постепенный и незаметный.

«Вдруг подполковник увидел палку, на которую опирался Мересьев, и даже побагровел:

— Опять? Дать сюда! Ты что, на пикник собрался с тросточкой! Ты где находишься, на бульваре? На губу за невыполнение приказа! Двое суток!.. Амулеты развели, асы… Шаманите. Еще бубнового туза на фюзеляже не хватает. Двое суток! Слышали?

Вырвав палку из рук Мересьева, подполковник осматривался кругом, приглядываясь, обо что бы ее сломать.

— Товарищ подполковник, разрешите доложить: он без ног, — вступился за друга инструктор Наумов…»

Так пишет Борис Полевой в «Повести о настоящем человеке».

С амулетами на боевые задания летали многие летчики всех национальностей, в том числе и наши, советские. У нас с амулетами боролись путем мобилизации общественного мнения. И это делалось не только и даже не столько с целью борьбы за передовое мировоззрение. Была и практическая причина. Амулет повышал уверенность летчика в благоприятном исходе боевого полета и тем в какой-то мере снижал его бдительность при подготовке к полету и осмотрительность в воздухе.