Эти стихи я списал из старого альбома. Они очень хорошо передают психологию любовной магии. Внезапное любовное чувство, охватывающее человека и глубоко потрясающее его, издавна поражало людей и ассоциировалось с колдовской силой, магическим напитком. Достаточно напомнить поэтическую легенду о Тристане и Изольде.
Народная поэзия полна любовной магии.
Эти стихи Константина Думитрашко давно уже стали украинской народной песней и народ дополнил:
Что это? Только поэтическая метафора, близкая сердцу каждого? Нет! Неразделенная любовь, активизируя мечты человека, часто способствовала усилению религиозного чувства и веры в любовную магию — возможность «приворожить» любимого или любимую.
Интересен следующий декрет французского короля Людовика XV, изданный им под влиянием религиозных ханжей:
— Та женщина, которая будет покушаться при помощи белил или румян, духов, разных эссенций, искусственных зубов и волос, ботинок с высокими каблуками и т. д. вовлечь в супружество подданного его величества, будет признана чародейкой и, как таковая, будет наказана. Брак же будет считаться недействительным и уничтоженным.
Во многих зарубежных городах на улицах нет домов под № 13, а в гостиницах нет комнат под этим номером. Чего здесь больше — предрассудка, суеверия, моды или привычки?
В начале нашего столетия пропуск 13-го номера был модой больше, чем предрассудком. Не так уж много людей верили в то, что 13 «приносит несчастье». Но стало модным отказываться от квартир в домах и от комнат в гостиницах под этим номером. Известно, что, когда строители сдавали дом для космонавтов, они в шутку (в шутку ли или в дань моде?) на дверях поставили номер «12», «12-а», «14».
В психологической сущности суеверий и моды есть общность: инертность, подражание, шаблон, легкость перехода в привычки. Даже в массовых «религиозных эпидемиях» средневековья и более поздних, типа «лурдских чудес», психологически был заложен большой элемент моды.
А что иное, как не мода, существующее кое-где стремление молодежи к венчанию в церкви? По крайней мере, подлинного религиозного чувства и предрассудка в таких явлениях несравнимо меньше, чем фрондерствующей моды.
За рубежом сейчас модной становится всякого рода модернизация религии. Иногда идеологическая, а иногда внешняя, идущая за модой. Например, совмещение в одном и том же помещении богослужения и светского концерта, танцев. Любую модернизированную религию В.И. Ленин называл «подчищением» религии, отмечая, что «подчищенная» религия даже более опасна. Замаскированный враг всегда опасней отчетливо видимого!
Яркий и глубокий ум современности английский философ Бертран Рассел, мысли которого я уже приводил, разбирая и показывая несостоятельность ряда аргументов в пользу существования бога, сказал о человеке, не менее глубоком и умном, немецком философе Иммануиле Канте:
«Но стоило ему опровергнуть эти аргументы (в пользу существования бога: а именно первопричины, естественного закона и целесообразности. — К.П.), как он тут же сочинил новый аргумент, нравственного порядка, и совершенно уверовал в него. Кант был похож на многих людей: в интеллектуальных вопросах он был человеком скептического склада, но в вопросах нравственных он безоговорочно принимал на веру все понятия, усвоенные с молоком матери…»
Моя мать, которую я рано потерял, была очень религиозной. И мои детские воспоминания о ней связаны с церковным хором и лампадой у иконы. Где бы я до сих пор ни услышал церковный хор и ни увидел лампаду, я по ассоциации всегда и неизменно вспоминаю свою мать и свое детство.
Поэтому я хорошо понимаю сложный душевный конфликт атеиста, не желающего наносить обиды старушке матери, перевоспитать которую он иной раз бессилен.
Но поэтому я хорошо понимаю и страшную силу традиции в сохранении религиозных верований.
— Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых, — сказал Маркс, призывавший к борьбе с ними.
Силу традиций понимал и Пушкин:
Так писал он, принимая традиции только на словах, а в жизни страстно борясь со многими из них, как и со всяким деспотизмом.
«Понять — значит простить» — гласит пословица. Но здесь она неприменима. Понимать страшную силу традиций, и в особенности религиозных традиций, — никак не значит оправдывать их. Нельзя оправдать, когда в современной советской семье в угоду старухе матери молодежь венчается или крестит ребенка, разрешает ему ходить с бабушкой в церковь. Незачем калечить душу ребенка.
Поступки человека определяются результатом борьбы мотивов в волевом акте. Оскорблять религиозное чувство матери нельзя. Но это не значит, что надо подпадать под влияние ее мировоззрения.
Полку, в который я приехал, было присвоено гвардейское звание, и ему вручалось гвардейское знамя. Настроение у всех было приподнятое, торжественное. Весь личный состав стоял в строю. Командир полка подошел к знамени и, став на одно колено, поцеловал его край. Каждый из солдат и офицеров тоже стал на одно колено и стал повторять за командиром полка слова гвардейской клятвы.
— Как в церкви! — шепотом сказал один из посторонних, стоявших в стороне.
«А ведь он прав на две трети», — подумал я.
Во-первых, по форме вручение гвардейского знамени является обрядом. Венчание или крещение — тоже обряды.
Во-вторых, психологически они кое в чем также близки, так как участникам этих обрядов свойственны чувства большой значимости события, радости за его свершение, ответственности за его последствия; известная условность, даже театральность, создает торжественную обстановку и способствует приподнятости настроения и продуктивности (точности, яркости, длительности) сохранения памятью события.
И только в третьем компоненте каждого обряда — в его идеологическом содержании — между этим воинским и церковными обрядами нет ничего общего.
Но и это только теперь. А ведь воинские знамена — это рудимент изображений святынь, которые носили в походе древние египтяне. Ведь первые знамена — византийский лабарум, древнерусские хоругви, мусульманское «знамя пророка» — все они отражали религиозную идеологию. Все они создавали у воинов настроение, отлично выражавшееся словами:
— С нами бог, — кто против нас?
Религиозные корни воинских традиций очень глубоки и вместе с тем сразу бросаются в глаза. Так, большинство старых орденов, как правило, кресты. Все русские ордена были посвящены святым. Достаточно вспомнить георгиевский крест в честь Георгия Победоносца.