И верно, Топка была очень похожа на своё деревянное изображение. Даже то, что у неё были короткие ноги и лохматый маленький хвост, меня не удивило. Именно такой я и представлял себе Топку.
Я сказал об этом хозяину Топки и, видимо, обрадовал его.
- Мне это приятно слышать. Кажется, работа удалась, - сказал он и тут же весело добавил: - А вот Топка по-своему мои труды оценила…
- То есть как по-своему? - не понял я.
- Да вот как. Когда сделал скульптуру, отошёл я в сторону, чтобы на неё взглянуть. А Топка, негодница, цап в зубы свой же портрет и давай с ним по всей мастерской гоняться. Рычит, лает, никак отдавать не хочет. Весь искусала, конец левого уха оторвала. Пришлось потом всё подправлять, подклеивать…
Пока мы разговаривали, Топка смотрела на нас одним прищуренным глазом. Вид у неё был довольно смущённый, словно она хотела сказать: «Очень глупо вышло - сама себя покусала».
КТО КАК РАДИО СЛУШАЕТ
Весной попал я на Камчатку - в дальний Корякский округ - в село Ачай-Ваям. Весна и тут чувствовалась, но снега лежали на три, если не больше, метра, а то и пурга задувала.
Тут совхоз, тут разводят оленей. Но олени пасутся, конечно, не в самом селе, а за сотни километров - в тундре.
Мы полетели туда на вертолёте «Ми-4», в верховья реки Аггки. Там я и остался.
- Правильно, - оказал мне бригадир Василий Иванович Кияв, когда улетел вертолёт. - Однако, у нас поживёшь. Посмотришь, что и как. А моя юрта - твоя юрта.
Я бросил вещи в юрте.
- Ну вот и хорошо, - сказал мне Василий Иванович. - Однако, не пожалеешь!
Он вышел со мной из юрты, захватив вместе с хлыстом «Сцидолу» - радиоприёмник.
Я не успел удивиться, как из соседней юрты вышел его друг Николай Егорович Илькани - тоже со «Спидолой».
Здесь я спросил:
- И вы с радиоприёмником?
- А как же без последних известий? Никак, однако, нельзя, - сказал Николай Егорович Илькани. - Надо знать, что и где происходит. Мы, коряки, очень любим радио. А когда в Петропавловск прилетаем, то и телевизор. Интересно!
У коряков фамилии свои - коряцкие, а имена русские: вот и Василий Иванович, и Николай Егорович. Раньше коряков звали только по фамилии. Имён у них вообще не было.
Сейчас коряки гордятся, что их называют по имени-отчеству.
Мы вышли из юрт, и олени, оказывается, уже ждали нас.
Сотни, а может быть, тысячи оленей. Одни с рогами - ветвистыми и очень красивыми, другие - с подобием маленьких рогов.
Олени внимательно и чутко смотрели на нас.
Мне показалось, что глаза у них были влажные и чуть грустные. Но сколько глаз я мог увидеть! У двух-трёх оленей, а их было - море. И море это задвигалось, зашевелилось, увидев своих хозяев.
- Х-х-хы! - взвизгнул Василий Иванович и взметнул своим хлыстом.
- Э-о-а! Х-х! - повторил Николай Егорович.
Олени рвались в тундру и только ждали сигнала.
Мы пошли с оленеводами вслед за стадом. Два оленевода работали, а я, увы, брёл за ними. Никакой власти над оленями у меня не было.
Потом мы не раз садились отдыхать. Олени копытами, рогами и просто мордой разгребали снег. Его было много, и олени порой закапывались в снег до ушей, чтобы добыть мох.
Мы шли с Василием Ивановичем и Николаем Егоровичем вслед за оленями.
Наконец Василий Иванович сказал:
- Однако, и нам поесть надо.
- А как же олени? - спросил я. - Не уйдут?
Бригадир хитро улыбнулся и включил свой приёмник
«Спидолу» на полную мощность.
- Смотрите, однако. Теперь не уйдут!
Мы сидели, подстелив оленьи шкуры, на каком-то снежном бугорке. Рядом - кусты непонятной растительности, а дальше - сопки, а где-то олени, которых даже не видно…
Николай Егорович тоже включил свою «Спидолу» на полную мощность.
Такой музыки я ещё не слышал. Два радиоприёмника гремят.
- Олешки сейчас придут, - сказал Василий Иванович.
- Обязательно придут, - добавил Николай Егорович. И ещё сказал: - Да вы, однако, смотрите…
Со всех сторон к нам двигались олени. И с рогами, и без рогов. И совсем молодые. Теперь я уже понимал, что олень с большим деревом красивых рогов над головой - это самец, олень с малым кустом - самка. Ну, а детей отличить было несложно: ростом поменьше и рога короче…
Олени шли на нас и смотрели удивлёнными ласковыми глазами.
- Однако, радио, ох как любят, - сказал Василий Иванович.
- Неужто именно радио? - спросил я.
Николай Егорович сказал:
- Они музыку, однако, любят, а слова не очень. Когда слова свои, людей, которых они знают, - одно. Когда по радио - никак не принимают…
Мы сидели на оленьих шкурах на снегу. Обед так обед. В тундре гремела музыка - два радиоприёмника. Олени стояли рядом и подходили к нам, и губами, большими тёплыми губами облизывали наши руки. Но главное - смотрели на два маленьких серо-чёрных ящика, из которых лилась музыка.
- Николай, - сказал Василий Иванович своему другу, - ты, однако, свою «Спидолу» выключи. А то две музыки сразу…
Илькани выключил свой приёмник. Княв прибавил громкости в своём.
Олени ещё ближе подошли к нам и стали лизаться, как ласковые кошки.
- Однако, правильно, Николай, - сказал Кияв, - я тебе говорил.
Мы обедали. Ели сырую оленину и рыбу. Пили чай.
- Пурга начинается, согреться надо, - говорил Василий Иванович.
Теперь уже один радиоприёмник передавал музыку.
- Я свой спрячу пока, - сказал Илькани. И положил большую «Спидолу» в вещевой мешок.
А олени бродили возле нас, слушая радио. Олени с большими рогами - целыми деревьями над головой - и с малыми. Глаза у них были влажные, грустные. Мне так казалось, когда по радио звучала музыка Чайковского.
- Они любят радио? - спросил я Василия Ивановича.
- Любят музыку мои олешки, - сказал Кияв. - Такую, как сейчас. Хорошая музыка! Однако, смотрите…
Он переключил свою «Спидолу» на другую программу. Кто-то что-то говорил по этой программе.
Олени вроде бы удивились. Посмотрели на нас. Глаза были всё те же - большие, влажные и чуть грустные. Посмотрели и постепенно стали отходить от нас.
В тундру побрели - по своим делам. Мох искать… Потом я много раз проверял: любят олени музыку, но только хорошую. А слов не терпят, даже если эти слова нам, людям, кажутся важными.
БЛАГОРОДНЫЕ ЯКИ
Было это в декабре в Монголии. В декабре в Монголии ясно и очень холодно. Небо голубое, без единого облачка, а мороз за тридцать - только без ветра.
Мы возвращались из далёкого путешествия.
Нас трое - шофёр, старенькая «Волга» и я.
Друзья задержали нас. Стало уже темнеть. Звёзды выступили на посиневшем небе. Мы торопились. До селения - районного центра - добрых двести километров.
Дорога хорошая. По припудренному снежком песку, прихваченная моровом, она не хуже асфальта. Песок, снежок и сопки. То подъём, то спуск. То опять подъём и опять спуск.
Пятьдесят, сто, сто пятьдесят километров, прыгая и трясясь, проехали благополучно.
Но вот машина встала, и мотор её заглох.
Кругом степь, сопки и звёздное небо над головой. Месяц - в стороне.
Шофёр сбросил меховые рукавицы и открыл дверцу.
Лютый морозный воздух обдал нас.
- Сейчас посмотрю… Заело что-то…
Монголы хорошо говорят по-русски.
Он открыл капот машины и долго возился в моторе, и дул на руки, и вновь возился.
Я вышел из машины.
Шофёр почти окостеневшими от мороза руками продолжал копаться в моторе, наконец сказал:
- Пошли назад, погреемся! Холодно!
Мы нырнули в кабину, совсем уже остывшую, и тихо дрожали.
- А до селения далеко? - спросил я.
- Не очень, - сказал шофёр. - Пятьдесят или чуть больше километров, а если по сопкам, то покороче можно… Тридцать будет. Сейчас согрею руки, опять попробую. Заведётся!