По мере того как ширилась пропасть между образом и реальностью, распространялось недовольство, ибо англичане никогда не любили реальную Елизавету — они любили образ, который она создала, и обещания, которые она давала. Когда военные и экономические обстоятельства в годы после Армады оказались такими трудными, старый образ потускнел и старые обещания оказались пустыми. Но не было новой модели королевы, нового взгляда на ее вклад в благосостояние нации. В новом жестоком мире 1590-х Елизавета оказалась политическим банкротом. Единственный ответ, который могли предложить она и близкие к ней, оставался «тем же самым». Для ее политического стиля это означало, что она все больше использовала дурное настроение как способ управления, чаще не хотела тратить деньги на необходимые политические действия, все чаще полагалась на немногих политиков, которым доверяла и которых награждала. Для ее политического образа это значило все более расточительные похвалы несуществующим качествам, все более натянутые изображения идеализированной красавицы, все более частые повторения старых лозунгов. Мир, в котором Елизавета так старательно построила свою модель женской монархии, изменился — но Елизавета жила в соответствии со своим лозунгом «Semper idem» — «Всегда то же самое». Она была правителем, отставшим от событий — «дама, которую время озадачило», как заметил Рэли1.
Только в двух отношениях изменился стиль ее правления в последние годы. Во-первых, она позволила сделать себя заложницей фракции. На протяжении большей части своего правления она пыталась сохранять равновесие среди советников и оставляла открытым выбор политической линии — она даже одновременно следовала противоположным тактическим схемам. Но в 1590-х гг. она связала свою судьбу со сторонниками Сесила — или была ими захвачена: она продвигала их союзников и в общем принимала их политику. Эссекс и его последователи имели реальные причины для недовольства, а также Рэли и Кобем, после того, как они порвали с лагерем Сесила. К 1597 г. у Елизаветы остался Тайный совет всего из одиннадцати членов, и пятеро из них были сыновьями предшествующих советников (и еще один — пасынком). Самим своим консерватизмом, своей преданностью семьям старых служителей и своим нежеланием сделать новые назначения королева сузила основу своей политической поддержки. Таким образом она довела группировку Эссекса до восстания в 1601 г., как довела северных графов в 1569 г. тем, что исключила их. Провал мятежа во главе с Эссексом еще больше усилил контроль над ней Роберта Сесила: он управлял ее дворцовыми развлечениями, как и ее политикой — он даже пытался указывать ей, когда ложиться спать.
Во-вторых, Елизавета стала реже появляться на публике; в 1602 г. Харингтон описал ее как «даму, которая заперлась в своих покоях от своих подданных и большинства своих слуг и которую редко видно, разве что по святым праздникам»2. Правда, она снова выезжала в летние поездки в 1599–1602 гг., но только на короткие расстояния, не заезжала в города и не делала настоящих попыток повстречаться со своим народом. Своими последними поездками Елизавета доказывала самой себе, что она еще на это способна даже больше, чем доказывала своим подданным, что она все еще королева. Снова перепечатывались старые баллады ко дню воцарения, а картины и гравюры воспроизводили старый образ (молодой королевы), но сама Елизавета мало занималась своими собственными отношениями с общественностью. Она произнесла свою «золотую речь» представителям Палаты Общин в 1601 г. — но это была вынужденная попытка восстановить себя в качестве заботливого правителя после поражения в вопросе по поводу монополий, и эти темы, как и сама королева, были опустошены. С точки зрения пропаганды, Елизавета не смогла предложить ничего нового — она определенно не собиралась выступать в качестве бабушки нации. Громадная популярность Эссекса и симпатии к Камберленду и Маунтджою отражают на просто поиски нового героя, но и невысокое мнение о старой героине.
При дворе и в графствах снова пробудилось политическое женоненавистничество первых лет правления. Беды времени были приписаны правлению женщины. Генри Уоттон утверждал: «Королева сдает — далее по отношению к себе самой она становится все более обидчивой и подозрительной», а Эссекс жаловался на «затяжки и непостоянство» правительства, «что является результатом пола королевы»3. Это объяснение половой принадлежностью было привлекательно, так как содержало в себе посылку, что все будет хорошо, как только старая дама умрет. Привлекательность шотландского короля Якова была во многом в том, что он был мужчиной, хотя, в данном случае, не настолько мужчиной, как можно было надеяться. При дворе во всю издевались над королевой лично: ее фрейлины злобно над ней хихикали, иностранные послы докладывали о ее своеобразном поведении, и Джон Харингтон, ее крестный сын, писал пером ее портреты в образе глупой старухи. Она была женщиной; она определенно была стара, но если она казалась глупой, то только по контрасту между идеей и реальностью. Елизавете не удалось разработать новую роль: постаревшая актриса действительно выглядела глупо, продолжая играть роль, которая когда-то сделала ее знаменитой.
В последние годы Елизавета раздражала и приводила в недоумение своих ведущих подчиненных: они «в общем устали от управления старухи» и хотели короля. Джон Харингтон смеялся над своей крестной матерью и с нетерпением ждал Якова — но разгульные празднества в честь визита датского короля Кристиана IV в 1606 г. убедили его, что, в конце концов, старушка была не так уж плоха. Празднования с 17 ноября были перенесены на 24 марта, день вступления на престол Якова. Но, писал епископ Гудмен,
«после нескольких лет, когда мы испытали, что такое шотландское правление, тогда — при пренебрежении к шотландцам и при ненависти и отвращении к ним — казалось, королева ожила. И тогда память о ней возросла: такой колокольный звон, такая всеобщая радость и проповеди в поминание о ней, и картина ее гробницы нарисована во многих церквах; и на самом деле все более торжественно и радостно в день ее коронации, чем в день прихода короля Якова»4.
В действительности это было нечто большее, чем враждебность к шотландцам. Елизавета Тюдор быстро превратилась в палку, которой били шотландцев, сначала Якова, а потом Карла.
Фулк Гревилл, бывший друг Филиппа Сидни и сторонник Эссекса, вскоре представил анализ успеха Елизаветы, который был зашифрованным комментарием к недостаткам первых лет правления Якова5. Приблизительно к 1610 г. Гревилл хвалил те качества Елизаветы, которые при жизни казались недостатками — ее бережливость, ее нежелание создавать новых пэров. Ее одели в одежды, которые она сама вряд ли узнала бы, чтобы она служила образцом для своего преемника: идеалистка, желающая поставить религию на первое место, образец активного деятеля, протестантская внешняя политика. В непосредственном сравнении с Яковом ее хвалили за то, чего она не делала — она не искала прецедентов, чтобы расширить свои привилегии: она не провоцировала парламент на защиту своих свобод; она не изобретала гнетущих финансовых уловок; она не предоставляла фаворитам независимости; она не устрашала сенаторов твердыми заявлениями о своей собственной позиции. Кое-что в этой картине было верно, кое-что было грубым искажением — но большей частью это было зеркальное отражение Якова, а не портрет Елизаветы. Создавался новый образ Елизаветы как инструмент политики Стюартов первых лет.
Краткий очерк Фулка Гревилла о королеве дополнил деталями и содержанием Вильям Камден, чья история ее царствования была написана между 1608 и 1617 гг. Темы во многом оставались те же самые: Елизавета — образец соответствия конституции, финансовой честности и протестантской энергии. Первые три части «Анналов» Камдена были опубликованы на латыни в 1615 г. и на английском в 1625: в них показано, что Елизавета решительно стремилась к чистоте религии, национальной безопасности и экономическому процветанию — она тратила деньги на оборону и союзников, а не на фаворитов. Четвертая книга этого труда, опубликованная на латыни в 1625 г. и на английском в 1629 г., рассматривала период от 1588 до 1601 г.: сделав ударение на сухопутных и морских военных успехах против Испании, она показала контраст беззубой и неэффективной внешней политики Стюартов. Чтобы сравнение было ясно всем, английское издание 1625 г. вышло с иллюстрированным титульным листом, показывающим морскую славу Елизаветы: нападение Дрейка на Кадис в 1587 г., победу над Армадой 1588 г. и сожжение Кемберлендом Сан-Хуана в Пуэрто-Рико в 1591 г., а также экспедицию в Кадис в 1596. Елизавета, крайне не расположенная к боевым действиям, теперь стала протестантской героиней, использующей морское владычество Англии, чтобы поставить на место католическую Испанию — как раз этого хотели от Стюартов.