В ходе процессии она останавливала карету всякий раз, когда бедняк пытался подарить ей цветы или какую-нибудь мелочь, и она выслушивала просьбы бедных по мере продвижения. Когда секретарь Лондонского суда подарил ей кошелек с 1000 золотых марок, она пообещала, что будет заботиться о своем народе:
«И пока вы просите меня, чтобы я оставалась вашей доброй госпожой и королевой, вы можете быть уверены, что я буду так стараться для вас, как никакая королева не старалась. У меня хватит воли и, я думаю, хватит власти. И верьте мне, что для безопасности и спокойствия вас всех я не пожалею, если надо, пролить свою кровь. Да отблагодарит Господь вас всех!»7
Это все опьяняло — и народ этому верил. Может быть, верила и Елизавета.
Точно так же вела себя королева и в поездках, когда она намеренно хотела возбудить любовь своих подданных при помощи публичных и широко рекламируемых действий. Испанский посол, который сопровождал ее в путешествии по Беркширу в 1568 г., докладывал, что королева направляла свою карету в самую гущу толпы, вставала и махала рукой и благодарила за теплый прием: «Ее принимали с великими выражениями и признаками радости, как принято в этой стране; это ее чрезвычайно радовало, и она сказала мне об этом, давая понять, насколько ее подданные ее любят». Елизавета сообщила послу, что «она объясняет все это чудесной Божьей милостью»8, но на самом деле этот энтузиазм был результатом ее собственной неустанной работы и работы ее пропагандистов. В 1572 г. в поездке по Оксфордширу Елизавета спряталась от дождя в амбаре; там старуха ей сказала, что арендные права на маленькую семейную ферму скоро заканчиваются, и королева добилась, что ее Совет обратился к землевладельцу с просьбой продлить аренду. История вскоре распространилась — с помощью Совета. Королева старалась, чтобы все люди, с которыми она встречались, почувствовали свою значительность, как будто именно им присущие качества заставили ее обратить на них внимание. Хозяева в усадьбах, куда она заезжала по дороге, и мэры и секретари городов, которые она посещала, получали какой-нибудь маленький знак внимания, и от этого они светились от гордости — некоторая компенсация, несомненно, за расходы, необходимые, чтобы должным образом принять коронованную гостью. Кроме того, она так себя вела, как будто каждый город, в который она заезжала, был ее самый любимый во всей Англии, и когда она выезжала из городских ворот, люди плакали — так было в Вустере в 1575 г., а в Норидже в 1578 г. она сказала мэру: «Я уношу в своем сердце такую доброжелательность, что никогда не забуду Норидж». «До свидания, Норидж», — в слезах воскликнула она, выезжая из города9, — она умела проливать слезы как никто в ее профсоюзе, и она была не из тех, кто позволяет своему таланту погибать.
Елизавета старалась продемонстрировать, как она заботится о бедных, при помощи тщательно срежиссированной благотворительности. Ее служба по раздаче милостыни каждый день давала по 5 пенсов тринадцати беднякам у дворцовых ворот; приблизительно 130 фунтов раздавалось беднякам на Пасху, а также обязательные подарки на Страстной неделе. Кроме того, она раздавала в среднем 240 фунтов в год случайным беднякам, особенно в поездках — может быть, потому и собирались преданные толпы вокруг ее кареты, что часто пахло деньгами. Елизавета также шла на контакт с народом и буквально, прикасаясь к больным золотухой, «королевской болезнью», в надежде излечения. Вероятно, она начала это делать в 1570-х гг., может, чтобы показать, что несмотря на папское отлучение, она все же на самом деле оставалась королевой. Она выбросила из церемонии несколько типично католических молитв, перевела ее на английский, но в основном сохранила старый обряд. Возможно, она прикасалась к больным на Уайтхолле на Пасху и в поездках; известно, что она касалась больных золотухой: в Кенильворте в 1575 г. девять, в 1596 десять, а на Страстную Пятницу в 1597 тридцать восемь раз. Однако этот обычай не всем нравился, и в 1597 и в 1602 гг. были опубликованы книги, в которых ее хвалили и защищали этот обычай как знак Божественного одобрения ее правления.
Это были практические приемы, при помощи которых Елизавета старалась продемонстрировать любовь к своим подданным, и взаимная любовь между королевой и ее народом была обычной темой в ее собственных речах и в работе ее имиджмейкеров. Похоже, она действовала на основе предположения, что если она будет достаточно часто хвастаться своей преданностью народу, то по этому поводу можно будет ничего не делать — и если она будет говорить своему народу достаточно часто о том, как он любит ее, он и в самом деле ее полюбит. Тема любящей заботы была запущена лордом-хранителем Бэконом в первой парламентской речи после воцарения: королева будет править не эгоистично, но так, чтобы удовлетворить нужды своего народа — она была монархиней, «которой ничто — что значит ничто? — ни одна, ни одна вещь или дело под солнцем не являлось таким дорогим, как сердечная любовь и расположение ее знати и ее подданных». В 1563 г. сама Елизавета пообещала быть «настоящей матерью» для своего королевства; в 1589 г. она рассказывала парламентской делегации о своей «великой и неизмеримой, заботливой любви к своим любящим подданным: да, она их любит больше, чем себя, больше о них заботится, чем любой из них заботится о себе»10. В 1588 г. она говорила лондонской толпе: «У вас может быть более великий монарх, но никогда — более любящий», и в 1593 г. она называла себя самым любящим монархом, какого англичане когда-либо имели — с благоговейным исключением ее собственного отца. Говорили, что в 1601 г. она сказала, что «может, у них будет более мудрый монарх, но никогда не будет более заботливого и любящего, ибо для нее безопасность и счастье ее добрых подданных дороже и ценнее всего остального на земле»11.
Поскольку ими правил такой образец монарших добродетелей, неудивительно, что англичане отвечали Елизавете такой же любовью — или, по крайней мере, им регулярно сообщали, что они ее любят. На закрытии парламента в 1576 г. королева была в восторге: «Я все еще вижу тот уверенный энтузиазм среди моих преданных подданных, о котором они, к великой моей радости, заявляли в первую очередь». Через десять лет она публично возблагодарила Господа за великое чудо: «Оно даже в том, что как я взошла на трон благодаря сердечному согласию моих подданных, так и сейчас, двадцать восемь лет спустя, я наблюдаю не меньшую доброжелательность, без которой я если и смогу дышать, то не смогу назвать это жизнью»12. И вне парламентских стен подданным Елизаветы напоминали о взаимной любви королевы и народа. Ее речь, обращенная к войскам в Тилбери в 1588 г., по праву считается знаменитой:
«Я всегда поступала так, что, по воле Господа, считала своей главной силой и защитой верные сердца и расположение моих подданных; и вот я пришла к вам и нахожусь среди вас, как вы видите, в это время, не для отдыха и забавы, но в решимости, в гуще жаркой битвы, жить и умереть среди вас, и повергнуть ради моего Бога, и моего королевства, и моего народа, свою честь и кровь даже во прах».
Выступая перед оксфордскими студентами в 1592 г., она восхищалась мерой народной преданности, заставляя свою аудиторию прийти к выводу, что они принимают участие в каком-то чуде, ниспосланном свыше:
«Ваша любовь ко мне такого рода, о каком не было известно или слышно доныне в памяти людской. Любви такого рода не испытывают родители, ее не знают друзья или даже влюбленные, чье счастье не всегда включает верность, как учит опыт. Это такая любовь, какую не могут разрушить ни уговоры, ни угрозы, ни проклятия. Время над ней не властно. Время, которое разъедает железо и разрушает скалы, не может уменьшить эту вашу любовь. Именно в этом состоит ваше служение, и оно такого рода, что я думаю, оно было бы вечным, если бы мне дано было быть вечной»13.