Михайловский повсюду с первых дней войны таскал с собой «Дневник хирурга», в который записывал самые важные, на его взгляд, мысли. Безошибочный инстинкт подсказывал ему, что записи пригодятся после войны. Он вынул из помятого чемоданчика толстые самодельные книжицы, полистал сероватые листы газетного срыва, пошарил в карманах в поисках карандаша. Написал число, день, месяц. Секунду-две глядел мечтательно в пространство. Затем мелким, убористым почерком, почти сливая слова, быстро сделал несколько записей.
«К-во, 26 лет. Ранение таза. За три дня прошел 3 этапа.
Щ-й, 19 лет, ОПБ (огнестрельный перелом бедра). За 4 дня прошел 4 этапа. Снята гипсовая повязка. Газовая. Высокая ампутация. Скончался. Увлечение сульфамидом в МСБ 107 с. д. Над гипсовой повязкой хирург должен стоять с ножом в руках, чтобы вовремя снять!
Г-с, 48 лет. Огнестрельный перелом разрывной пулей. За 12 дней прошел 5 этапов. По пути в ХППГ смерть.
С-дзе. 31 год. Пулеметчик. Везут. Перевязывают. Везут. Перевязывают. Когда будут лечить?
Как мало знают о баллистике! Степан Нечипоренко — «чемпион». Если вовремя не остановить — конченый человек».
Он представил себе речь, с которой к нему обратится Верба.
— Что ты предлагаешь вместо многоэтапной системы лечения и эвакуации по назначению раненых? Из медсанбата эвакуировать самолетами на Урал, в Азию? Нет такого количества самолетов! Из полкового пункта медпомощи — на автомобилях в госпитали фронтового тыла? Бездорожье. Раздолбают и раненых и машины! Пустить курьерский товарняк из армейских госпиталей в Куйбышев — Казань — Свердловск? Безумие! Нет специализированных госпиталей для раненных в голову, ноги, руки, живот и грудь? Тут ты прав. Разумно! Уже хоть и поздновато, но создаются! А госпитальные палатки? Дороже золота. Без них в разоренных областях худо, очень худо. Всякие планы хороши, когда войска наступают, а когда драпают, сидят в «котлах»? Вспомни эвакогоспиталь, прибывший из Челябинска в феврале. Что с них возьмешь? Стоматологи, гинекологи по мановению пера военкомов стали хирургами. Наш Степан, по сравнению с ними профессор. Рентгенаппарат привезти? А чем его питать? Электродвижок где?
Оторвавшись от своих нерадостных мыслей, Михайловский погрузился в чтение писем, полученных от раненых.
«Теперь, когда я вернулся в свою часть, я понял, каким дурачком вам казался, когда требовал, чтобы меня, как боевого летчика, направили на долечивание в Москву. Каким нытиком, я был тогда! Поздравьте меня, дорогой Анатолий Яковлевич, — получил вчера Героя, — в сущности, исключительно благодаря вашей железной настойчивости: «Качай, милок, качай левый локоть сто тысяч раз в сутки. Во сне качай. В уборной, в кино, обнимая девушек, — повсюду, всегда и везде». По секрету, вам скажу, как раненые вас называли: «Султан!» Теперь я понял, как велики были ваши деликатность и долготерпение. Недавно я сбил 2-х «мессеров»: мне их как раз не хватало для круглого счета. Не соображал, что рвался в бой с хреновым, простите за грубость, локтем. Не смейтесь над 22-летним молокососом».
Держа в руках фотографию летчика, Михайловский раскрыл второе письмо, написанное детским почерком на страничке из школьной тетрадки.
«Родился сын, назвал в Вашу честь Анатолием. К протезам привыкаю, хожу пока, как аист. Послал сухую воблу. «Семен в квадрате». Привет Виктории Невской».
Михайловский рассмеялся, вспомнив мурманского рыбака Семена Семеновича. Широкое лицо, пухлые губы, темные брови над большими серыми настороженными глазами, ноги с удивительно тонкой, белой, как у женщины, кожей. Вспомнил его последние слова: «Все выдюжу! Была бы цела голова и советская власть!»
Дальнейшее его раздумье прервал сильный взрыв.
Перепрыгивая через свежевзрыхленные воронки, он мчался к приемно-сортировочному отделению. Левое крыло здания дымилось. Еще раза три грохнуло у железнодорожной станции, и все, как по мановению руки, разом стихло.
На счастье, бомба упала рядом с госпиталем, пожар начался от печек, которые расшвыряло по сторонам. Больше всех пострадал Гришуня: осколок оконного стекла пробил ему сосуд; кровь била фонтаном. Михайловский быстро прижал пальцами общую сонную артерию.
Он отчетливо понимал: как ни старайся осторожно перенести Гришуню в ближайшую операционную, все равно не удастся непрерывно прижимать шею. Своими последующими действиями он был более обязан безошибочному инстинкту, чем размышлениям.
— А ну, назад! — гаркнул он. — Все назад! Понятно?
Раненые, санитары и сестрички расступились. Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем прибежала Невская, неся тазик, полный инструментов. Словно издалека, до него донеслись испуганные перешептывания, потом он услышал, как кто-то сказал дрожащим голосом: «Ребята, он же мертвый!» А Михайловский все накладывал один за другим зажимы.
Остановив кровь, он подхватил Гришуню на руки и быстро понес его в операционную.
Когда все уже было позади, Анатолий Яковлевич, хлопнув Гришуню по плечу, пробормотал:
— Черт возьми! Ты, кажется, на этот раз здорово напугал меня! Да-да! Завтра ты обязательно расскажешь мне, что тебе снилось! Хорошо, мой мальчик? Вообще-то ты молодец! А теперь — спать! Мы с тобой завтра потолкуем о твоем высоком предназначении, ладно?
ГЛАВА ПЯТАЯ
Самойлов никак не хотел согласиться с Анатолием в том, что тяжелое состояние некоторых раненых связано с переживаниями до ранения, неблагоприятной погодой, неправильным питанием, переутомлением, тоской по семье. Все эти мотивы казались ему несостоятельными.
— Если так рассуждать, — говорил он, — то почему, спрашивается, переживания и невзгоды не помешали героизму солдат в битвах под Москвой и под Сталинградом? Нет лекарства более могучего, чем надежда. А малейшая мысль о плохом исходе может стоить жизни.
— Все это очень мило, и тем не менее пули и осколки убивают сразу и наповал. А если есть дырка в кишке, то никакой дух не возьмет верх, пока мы не залезем пятерней в брюхо. Как кому повезет.
— Похвальные рассуждения!.. Какого же рожна ты сам не раз говорил во всеуслышание, что жирных труднее оперировать и у них чаще случаются всякие осложнения.
— Совершенно верно, но если уж быть точным, я говорил не о жирных, а о толстых. Это подмечено не мною, а задолго до моего рождения. Только и в этом важное значение имеет материя, молодой или бывший в употреблении товарец… Приходится все учитывать и рассчитывать.
— Понятно! — не сдавался Самойлов. — А еще что?
— А что ж еще?
— Психическое настроение. Ведь есть различные темпераменты…
— Четыре основных типа, повторяю, основных! Сангвиники: люди с устойчивой нервной системой, жизнерадостные, увлекающиеся. Быстро впадают в состояние аффекта, но после этого не теряют способности напряженно работать. Флегматики: трудно разрушающиеся, трудные на подъем, терпеливые, хладнокровные, спокойные: что бы ни происходило, они из всех ситуаций выходят победителями. Холерики: желчные, быстро возбуждающиеся, горячие, энергичные. Пикники: тучные, с короткой шеей, большим животом, ленивые, чересчур раздумчивые, боязливые. Но не всегда по внешнему виду можно определить, кто есть кто.
— А к какому типу я принадлежу?
— Ну, как тебе сказать, — ответил за Михайловского Верба, до того молча сидевший в углу. — Нечто среднее между холериком и сангвиником. А вот Анатоль почти классический флегматик. Какой тебе прок постигать эти премудрости? Влюбился? Хочешь по наружности угадать характер?
Самойлов посмотрел на него неодобрительно, с упреком.
До сих пор Нил Федорович никогда не касался семейных отношений Самойлова. Вернее, он знал, что жена Самойлова и дочь эвакуировались и живут где-то в Казахстане. Он спрашивал несколько раз, что нового пишут из дома, и получал постоянный ответ: «Все в порядке. Не жалуются». На том все и кончалось. Впоследствии, по разным мелким фактам, Верба убедился, что Самойлов не только скрытен: он относился с явной неприязнью ко всем, кто пытался проникнуть в его личную жизнь. Про себя Верба часто называл Самойлова ханжой, гордым пуританином, монахом. Ему иногда становилось даже жаль Леонида, который, по его мнению, имел какой-то природный изъян, мешающий границы дозволенного. Сам Нил Федорович никак не мог похвастаться такой добродетелью. Он не притворялся перед собой и дамой сердца. Не прибегал к обычным мужским уловкам, не клялся в том, что несчастлив в браке. Да и не давал никаких обязательств и векселей на будущее.