— А ты что скажешь?
— Скажу «да», если выгодна.
Про себя она думала, что ей нужно поскорее доделать сотню метров соломенной плетенки, потому что теперь пять лир особенно пригодятся, это не трудно предвидеть. Год назад строители также объявили забастовку и продержались две недели. Теперь снова настал май, и они опять хотели попробовать добиться своего.
Метелло сказал:
— Прежде всего нужно убедиться, действительно ли с нами большинство. На этот раз мы должны довести забастовку до конца. — И как бы оправдываясь, добавил: — Мы-то с тобой еще кое-как перебиваемся. Но знаешь, сколько рабочих на нашем строительстве получают по двадцать пять лир в неделю, как я? Человек десять из пятидесяти. Остальные и двадцати лир не вырабатывают, а ведь почти у всех по трое-четверо детей. Ну а работы теперь хватает, сейчас не такой момент, чтобы нам могли угрожать безработицей.
Эрсилия сказала, чтобы он поскорее одевался, и спросила:
— Ты серьезно думаешь, что мы могли бы и дальше так жить? Ведь надо отдавать деньги ростовщице, да и в бакалейную лавку я давным-давно должна одну лиру и десять чентезимо. И потом нам все никак не удается купить детскую кроватку. Ребенку скоро два года, и пора уж ему спать отдельно. Как ты думаешь?
Метелло поднялся, держа ребенка на руках. Тот тянулся к матери, ухватившись за нее одной рукой, а другой продолжая цепляться за отца.
— Мама, папа, Либелино, — залепетал он.
Родители осыпали малыша поцелуями, потом поцеловались сами, и все трое повалились на кровать, смеясь как дети. Кто-то постучал в неплотно прикрытую входную дверь. Это Олиндо Тинаи зашел за Метелло.
Глава XI
В последний раз Метелло получил известия и поздравления от Тинаи по случаю нового 1895 года, когда находился в Неаполе. Вскоре его уволили в запас. Он не раз писал им, да и они как будто писали, но в те времена его адрес часто менялся — то это была каморка Пестелли, то барак строительной конторы, — так что под конец все нити оборвались. Все, кроме ниточки, которая держится в памяти и хотя со временем делается все тоньше и тоньше, но, случись нужда, превращается в канат, в трос.
Два месяца назад Олиндо постучался в дом на виа делл’Уливо, представился Эрсилии и узнал, где работает Метелло. Он даже не присел, а сразу пошел на строительство и стал ждать там. Новости, которые Олиндо сообщил, когда они покончили с объятиями и бутылкой вина, были не из утешительных. Шахта, куда, следуя примеру отца, спускались все четверо братьев, лишила одних здоровья, а других и жизни. Первым погиб папа Эудженио. Последнее время он, правда, уже не работал под землей: несколько лет назад он начал терять зрение и вынужден был батрачить у тамошних крестьян. Земля в тех местах скудная, еще похуже нашей, в Ринчине. Он задел серпом бедро около паха. Сначала это казалось пустяком, а потом рана загноилась, и три дня старик метался в агонии. В бреду он говорил о Ринчине, винил стражника, что тот ранил его, а перед тем как умереть, вспомнил также и о Метелло. За Эудженио последовал Витторио. В страстную неделю 1898 года он оказался вместе со своими товарищами заживо погребенным в шахте во время взрыва рудничного газа. В Бельгии это обычное явление, и если авария не очень велика, то газеты о ней даже не пишут.
Витторио было двадцать три года, и он только что женился на венецианке, тоже из семьи шахтеров-эмигрантов Теперь вдова вышла замуж за другого брата, Карло, третьего по старшинству: между ним и Витторио было два года разницы.
— Понимаешь, она с ребенком осталась у нас в доме и работала по хозяйству. Два рта, которые так или иначе надо было прокормить. Теперь у нее с Карло еще двое детей. Они живут в Шарлеруа, и мама с ними.
И еще был Асканио. Метелло помнил его в детском платьице, а теперь ему уже должно быть около двадцати лет. После смерти Витторио парень и слышать не хотел о шахте. Он покинул рудник, семью и Бельгию и лишь изредка подавал о себе вести. Последнее Время — из По[39].
Попытав счастья повсюду, он, хоть и не писал об этом, очевидно, снова стал шахтером. В письмах своих он ничего толком не объяснял, порой посылал маме по десяти франков, а из По запросил свои бумаги, потому что решил переменить подданство. До него Витторио и Карло уже совершили этот шаг. После натурализации на них стали смотреть иначе и платить немножко больше.
— Вот тебе и результат! Распростившись с Ринчине, мы стали кто бельгийцем, кто французом. И хоть бы что-нибудь при этом нажили!
Наконец Олиндо дошел до себя:
— Нет, нет, я остался итальянцем!
Если судьба его братьев и отца была простой, настолько простой, что нечего было даже копаться в подробностях, то его собственная, на первый взгляд, более сложная судьба, на самом деле тоже оказалась самой обычной.
Олиндо не перешел в другое подданство потому, что ему отказали. Он решил это сделать первым из братьев, но как раз в это время бельгийское правительство приостановило натурализацию. А когда позже он хотел попытаться вторично, ему отсоветовал итальянский консул, напомнив о родине. Только что произошла битва под Адуа[40], и менять подданство в такой момент казалось предательством.
— Если б я тогда не сдался на уговоры, не пришлось бы мне об эту пору кланяться тебе: «Устрой меня, Метелло, чернорабочим, замолви за меня словечко».
Олиндо уже десять лет работал в шахте, женился тоже на итальянке, и у них родилось двое детей. Однажды при выбросе рудничного газа, что чуть не каждый день случалось в этих шахтах, — маска отказала или, может, была плохо надета, но только он успел так надышаться метаном, что, едва выбравшись в другую галерею, рухнул как подкошенный. Шесть месяцев он пробыл в санатории и вышел оттуда «с заштопанными легкими». Это дало ему право на увольнительное пособие. Пустяк, конечно, но, как говорится, «с паршивой овцы хоть шерсти клок»! В его распоряжении оказался маленький капитал. О возвращении в Италию — хотя мама и мечтала о Ринчине и Лонда, как заключенный о воздухе и солнце — и речи быть не могло: что бы они стали там делать? Их жизнь уже была связана с Бельгией, они пустили здесь корни.
Произошло это всё три года назад. На деньги, полученные в качестве пособия, они арендовали маленькую харчевню.
— Мы готовили там макароны с сыром, риболлиту[41] и другие наши блюда. Вино мне присылала тетка из Контеа, за деньги, разумеется. Это папина сестра — ты ее помнишь? Ее муж уже давно стал фатторе. Они сколотили неплохое состояньице.
Обедать в харчевню к Тинаи ходили даже десятники и бригадиры, и не только из итальянцев. Казалось, наконец-то они смогут вздохнуть свободно. Но не тут-то было!
Стало известно, что в заднем помещении харчевни шахтеры играли в карты на деньги, и у Олиндо отобрали патент. Чтобы избежать тюрьмы, ему пришлось уплатить штраф, поглотивший весь его капитал.
— Все это была грязная кляуза, все из зависти, потому что они там видеть не могут, если итальянец хоть немножко выбьется из нищеты.
Вернуться в шахту он не мог. Его бы не взяли, да и здоровье не позволяло. Тем временем у них с женой родилось еще двое детей, а старшему сынишке исполнилось только восемь лет.
— Что мне было делать? Через несколько месяцев у меня не осталось ни одного франка и мы все шестеро оказались на шее у Карло.
Олиндо решил вернуться на родину в надежде, что тетка в Ринчине поможет ему устроиться, даст немного земли и с ее помощью они смогут начать все сначала. Но поскольку они опасались, что тетка может им отказать, то нагрянули неожиданно, не написав ей об этом ни слова.
— В первую минуту дядя Асканио хотел донести на нас карабинерам, так как мы вернулись с временными удостоверениями вместо паспортов. Потом они дали нам комнатушку на задворках имения, где мы спали все вместе — я, жена и дети. Сейчас жена работает в имении, ее с первого же дня заставили выполнять всю тяжелую работу. А я при моем здоровье уже через какой-нибудь месяц почувствовал, что не в силах ходить батрачить от двора к двору и жить на правах бедного родственника. Нужно было найти какой-то выход, и, поскольку я видел, что многие из Контеа и Лонда снова начали работать на стройках во Флоренции… Помоги мне, Метелло. Мне до зарезу нужна работа. Мама тоже просит об этом. Когда мы уезжали из Бельгии, она без конца повторяла: «Разыщи Метелло. Ты увидишь, что в беде он тебе всегда поможет. Я вскормила вас обоих одним молоком, и у него доброе сердце. Скажи ему, что мне так хотелось бы его повидать!» Она считает тебя своим сыном, одним из Тинаи. А что, Метелло, ведь, оставшись здесь, ты оказался самым счастливым из всех нас!