— На! — он протянул Салаге АКСУ с деревянным цевьем, — Заряжен бронебойными. Особо им ни перед кем не тряси, стрелять буду я. Даю просто на всякий случай. А вот из него, — в руки Салаге перекочевал травматический револьвер, — Стреляй смело. Имел уже дело с такими?

— Ага. — кивнул Салага, — У отца было что-то похожее.

— Ну и славно. — Сыч подмигнул, — Как там Лизавета? Хороша, как всегда?

Салага напрягся, и Сыч это почувствовал:

— У-у-у. Прошла любовь — завяли помидоры?… Ничего, не ссы. — он подбадривающее хлопнул напарника по плечу, — Дай бог, не последняя.

Из подвала появилась половина Дубровского:

— Щит взял?

— Да нахрен он нужен? — попробовал, было, возразить Сыч, но Дубровский не послушал:

— Положи. Сколько тебе еще говорить, что НЗ никогда не бывает лишним?

— Ну так не тебе всю эту хрень в машину таскать! А у меня, между прочим, спина больная.

Дубровский махнул рукой и снова скрылся в подвале. Сыч плюнул, и потащил в фургон щит и сумку с НЗ, поминая перестраховщика Дубровского незлым тихим словом.

Выехали в десять вечера. Лето подходило к концу, и темнело уже рано. В городе пахло мокрой пылью и осенью. К месту сбора подтягивались с разных сторон. Салага сидел в машине с Анькой, которой предстояло подпереть машину генерала сзади, Дубровский и Сыч заехали за очень удачно подвернувшийся куст чуть дальше.

— Едут. — сообщила Анька по рации, когда мимо нее проехал черный БМВ с тонированными стеклами и выключенной мигалкой на крыше.

— Принял. — прохрипела рация в ответ, и, спустя пару секунд, послышался рев двигателя.

— Дава-а-ай! — неизвестно кому крикнула Анька, резко вырулила из арки между домами, и, нагнав подпертый спереди «БМВ», бодро «поцеловала» его в попку.

Из переднего фургона уже выскочил Сыч и дал очередь над крышей «бэхи», видимо, для того, чтобы сидящие там пригнулись. Следующая очередь была уже по стеклам — Салага на пару с Сычом в две секунды расстреляли их и услышали изнутри женский визг. Бросив автомат болтаться на ремне, Салага подскочил к окнам, выхватывая на ходу травмат и не успокоился, пока не расстрелял весь боезапас. В кого — он не смотрел, да и темно было.

Сыч, также успевший пострелять резиной, подскочил к заднему сиденью, открыл изнутри дверь, схватил генерала за шиворот, и вытащил из машины.

— Сыч!.. — послышалось вдруг с переднего сиденья, — Сыч, ё… твою мать!.. Ты что ж творишь-то, падла?… Ты… Ты что?…

Увидев говорившего, Сыч просто опешил, и, если б не Салага, потянувший его в сторону, то он так и стоял бы, ошарашенно глядя на сидящего впереди генеральского охранника.

— Давай-давай-давай! — кричал Салага, которому пришлось едва ли не в одиночку запихивать корчащегося от боли тучного и потного генерала в автобус, — Поехали! Жми! — это он уже кричал Аньке, которая, насилуя и без того убитую машину, резко развернулась и погнала по ухабам, что было сил.

— Что там случилось? — спросила она Салагу, оборачиваясь.

— Да я не знаю! — проорал Салага, защелкивая браслеты на запястьях генерала и вставляя ему в рот кляп.

Зашипела рация:

— Анька, говорит Сыч, прием… Анька, говорит Сыч, прием.

— Слушаю!

— Мы не едем в штаб, повторяю, в штаб не едем. — Салаге было не совсем понятно сквозь шум двигателя и помехи, что именно ей говорит Сыч, но Анька, видно, была привычна к таким переговорам.

— Что там у вас случилось?

Рация молчала секунд десять, а затем вновь ожила:

— Жора случился. Жора был в той машине.

Анька аж рот открыла. Она держала гашетку рации нажатой, и молчала, не в силах что-либо сказать.

— Ах ты ж ни х. я себе… — выдавила она, наконец, — Ок, куда едем?

— Давай за нами. — фургон с Дубровским и Сычом обогнал Аньку и свернул куда-то направо.

— Что там? — спросил Салага.

— Жора…

— Тот самый? — удивился Салага.

— Ага.

— Но вы ж говорили, что он на Кавказе!

— Да знаю я, что мы говорили! — взорвалась Анька, — Сегодня на Кавказе, завтра генеральский холуй! Сядь и сиди молча!

Салага не стал рисковать, и подчинился.

Дубровский увел машину куда-то за пределы МКАД, на север, туда, где Салага еще не бывал. Оживленная трасса сменилась какой-то проселочной дорогой, потом вообще начался натуральный лес, и, в итоге, машина остановилась возле небольшой лесной избушки.

— Хвала богам, не застряли. — сказал Дубровский, вылезая из машины, — Тут обычно только посуху можно проехать, чуть какой дождь — и все, каюк, только трактором вытащишь.

— Куда ты нас завез? — спросила Анька, оглядываясь и отбиваясь от полчищ комаров, которые облепили ее голые руки и плечи.

— Это охотничий домик. Тут, обычно, егеря живут, когда большие партии охотников водят — на кабана, там, или на лося.

— А сейчас?… — спросил, было, Сыч, но Дубровский его успокоил:

— Все нормально. Сейчас этот домик почти не используют. Подмосковье же — зверя почти нет.

— Ну, тогда я спокоен. — кивнул Сыч и направился к машине.

— Забери с собой на всякий пожарный стволы и броню. Генерала — вон в тот сарай.

— А от комаров ничего нет? — спросила Анька, обхлопывая себя со всех сторон. Над ней к этому времени собралась целая жужжащая туча.

— Погляди в доме. Там не закрыто.

Анька убежала в дом, Дубровский взял стволы, а Сыч волоком потащил генерала в сарай, где пристегнул его наручниками к столбу, а кляп не тронул.

— Слишком жирно будет. — сказал он в ответ на сердитый взгляд Гаврилова, — Пока так посидишь.

В избушке уже зажгли керосиновую лампу. Анька сидела, закутавшись в старое покрывало, а Дубровский разжигал печь.

Тишина и спокойствие. Будто и не было гонки по Москве, стрельбы, похищений и прочей грязи и мерзостей… Другой мир. Тихий и чистый.

— Ловко у тебя получается. — сказала Анька, убивая очередного комара.

— Опыт…

— Теперь менты точно узнают, что это мы… Того?

— Ну… будем считать, что да. Жора, конечно, свой парень, но мы в последний раз видели его шесть лет назад. Черт его знает, что у него теперь на уме. В штаб теперь нельзя, нас там ждать будут — это я тебе голову на отсечение даю.

— Пло-охо. — как то по-детски обиженно сказала Анька.

— Да уж, не хорошо… — Дубровский закрыл дверцу печки, — Спать надо, поздно уже. Я покараулю первым, Сыч вторым, ты — третья, Салага — под утро.

— Ага. — кивнула Анька, устраиваясь на узком диване и отворачиваясь. — Спокойной ночи.

— Спокойной…

Последнее, что она запомнила перед тем, как заснуть — это сидящий на низенькой табуретке Дубровский, неторопливо орудующий в печке кочергой, и шевелящий губами в неслышном разговоре с самим собой.

20.

Дубровский проснулся от того, что где-то недалеко, нарушая лесную тишину (которая на самом деле не тишина, а белый шум, создаваемый множеством звуков), играла музыка. Он поднялся, вышел из избушки, где прикорнул прямо на полу, лежа на одном бушлате и укрывшись другим, и увидел, что источником шума послужил Сыч, сидящий в «форде» и слушающий радио. Вид у него был — мрачнее некуда, и, очевидно, вовсе не холодный моросящий дождик был тому причиной.

— Мы в новостях. — сообщил он, заметив заспанного Дубровского, стоящего на крыльце.

— И что говорят? Неизвестные злоумышленники похитили целого генерала полиции?

— Неа. Все намного интереснее. Говорю же — речь именно о нас. Так что мы снова звезды. И генерала мы не похитили, а убили. Слышал, как Палыч интервью по телефону давал, сукин кот…

— Палыч?… — ошарашенно спросил Дубровский.

— Ага. Я тоже был удивлен, когда он назвал меня преступником и сказал, что за то время, пока он за мной присматривал, — так презрительно произнести слово «присматривал» Дубровскому никак не удалось бы, — Я вел себя, как асоциальный тип. Не мог, понимаешь, обойтись без убийств. И вся наша команда такая же. Сборище психопатов.

— У-у-у… — схватился за голову Дубрвоский, — Какие же мы идиоты… Какие же придурки!!! Мудаки же полные! Это ж надо придумать — поверить фээсбэшнику!!!