Кристина пересекла оживленную, как всегда, Вильнюсскую улицу, направилась по Тропе Гилутиса, и когда перед глазами снова открылась площадь, неожиданно растерялась, будто заблудилась. У продуктового магазина стояла стайка людей, в основном женщины, и чего-то ждала. Рослый детина, прислонившись к столбу электропередачи, пил из горлышка пиво, то и дело рукавом рубашки вытирая лоб и губы. У автобусной остановки тоже ждали пассажиры, некоторые из них махали проезжающим мимо машинам, однако те не останавливались. Высоко поднявшееся солнце накалило булыжник площади, стоящий в стороне грузовик с красным кирпичом, проникало через высокие окна ресторана «Гилутис». Дверь ресторана открыта настежь. Почему бы не зайти? На людей посмотрит. Вдруг… На что она надеется все-таки, чего ждет?

Кристина уселась за свободный столик у окна. Отсюда видны дверь и вся площадь. Посетителей по пальцам можно сосчитать, куда меньше, чем она думала, хотя и обеденный час. Конечно, тут же спохватилась Кристина, в обед многие бегут домой — в хлевке поросенок хрюкает или гуси гогочут, а у многих и коровенка на пастбище километрах в двух, попробуй сбегай, переведи на новое место, подои, за всем присмотри. А если дети одни дома оставлены, за них переживаешь.

Кристина оттолкнулась вместе со стулом от столика, заложила ногу на ногу, откинула голову. Стеклянная дверь открыта. Вдруг войдет… вдруг увидит знакомое лицо… Поглядывала через плечо гордая, уверенная в себе. Неподалеку сидели три женщины. Одна, пожалуй, ровесница Кристины (странно, что не знает ее), две другие помоложе. На столике поблескивала бутылка водки, отпитая до половины. Лица женщин чуть раскраснелись, но они молчали, вертели в пальцах полные рюмки, заглядывали в них, словно в какую-то бездну. Наконец старшая мотнула головой:

— А ну-ка, женщины!

Все трое дружно подняли рюмки, минутку подержали их перед собой, наконец переглянулись и выпили.

Подошла официантка, швырнула на столик меню и повернулась. Кристина задержала ее:

— Что можете предложить?

— Написано, — ответила официантка с ледяным лицом.

— Все есть?

— Из вторых — только карбонад.

— Тогда карбонад.

Кристина заказывала, не спуская взгляда с лица юной официантки. Совсем еще юной, девчонки, это лицо казалось ей знакомым, она его где-то видела. А может, все родившиеся и выросшие здесь люди обладают каким-то неизъяснимым сходством? Ледяная маска, которую успела напялить эта девчонка, не может скрыть характерных черт продолговатого лица, унаследованных от отца или матери. Кто ее отец? Кто мать? Может, Кристина их хорошо знала, и эти глядящие мимо карие глаза, прямой крупноватый нос должны ей о ком-то напомнить.

— Наверное, в Вангае родились? — мягко, стараясь не обидеть, спросила она, однако официантка, словно не расслышав, пробурчала под нос:

— Все?

Кристина проводила девчонку взглядом. Даже ее вихляющая походка кого-то напоминает, подумала она, но глаза снова увидели открытую дверь и троих женщин. Младшая крепко держала бутылку пальцами, на которых блестели перстни.

— Не могу, дрожат. Нервы.

— Дай-ка мне, — сказала старшая и взяла бутылку. — А все-таки подвезло тебе, Владзя.

— Пускай ищет другую дурочку, — ответила Владзя и взъерошила поблескивающей золотом рукой мелкие кудряшки. — Спасибо, хорошие показания вы дали.

— Именно, — согласилась третья.

Старшая наполнила рюмки, и женщины снова уставились на них. И Кристина вгляделась… в свою рюмочку, хрустальную, на высокой тонкой ножке, янтарем сверкающую от грузинского коньяка.

…Оркестр исполнял тоскливую мелодию, танцевало несколько пар, между столиками, за которыми в основном сидела молодежь, лавировали кельнеры в пиджаках кирпичного цвета. Звуки музыки переплетались с гомоном речей, звяканьем вилок и ножей, звоном бокалов с шампанским. О многом поговорили, многое обсудили, Марте Подерене, виновнице этого вечера, сказали самые прекрасные слова, какие, конечно, только может найти женщина женщине. Марта казалась счастливой, она из последних сил занимала подруг, ни одну не обделяла вниманием: «Альбинуте, Криста, ешьте хоть что-нибудь… — напоминала, упрашивала. — Габия, и ты, Риманте… Я так рада, что мы все вместе. Хотела домой пригласить, да сами понимаете… ненавижу бегать по магазинам…» Они были давнишние подруги, как сошлись в юные годы, так по сей день неразлучны. Но так ли на самом деле?.. Дрожь пробежала по спине Кристины: остыли мы, выдохлись — словно шепнул кто-то ей на ухо. Бывало, даже с маленькими детьми собирались, если беда — среди ночи друг дружку будили, друг к дружке бегали, если для одной радость — радость и для всех. Мало ли дурачились, хихикали, фантазировали… верили, ждали… И с мужьями ходили, семьями дружили. Сейчас — все чаще одни. Ни Альбинуте, ни Габия о своих мужьях и не обмолвятся. Давно молчит и Кристина. Но и о детях — в полрта. Только Марта о своем внуке может щебетать не переставая, даже не чувствуя, что этими рассказами что-то отнимает у подруг. Встречаются все реже и реже, без приглашения не забегут. Остались дни рождения. Может, мы устали? Да, устали мы… постарели… Какой ужас, неужели Криста сказала вслух, о чем подумала?

— Постарели мы, — словно поддакивая ей, жалобно усмехнулась Альбинуте. — Раньше, бывало, только заиграет музыка, ноги сами поднимаются, а сейчас ничего. Ну, совсем ничего.

— Мужчины толпой накидывались, поделить не могли, — вспомнила Габия, затуманенным взором обводя ресторан. — Где теперь мужчины? Одни бабы да сопляки.

— Постарели мы, — повторила Альбинуте, уставившись в одну точку. Может, увидела своего Андрюса, бывшего певца и музыканта инструментального ансамбля, уже не один год подпирающего углы гастрономов. Альбинуте пасет его, приводит домой, такого тихого и покорного, и все удивляются, как она может это выдержать… — Постарели, — еще раз сказала Альбинуте.

Риманте, дородная, грудастая женщина, многозначительно подняла палец.

— Во! Вспомнила, — порылась в сумочке, нашла записную книжку, полистала засаленные странички. — Люблю кое-что записывать, а то понадеешься на память… Не в том смысле, что могу забыть, а в том, что люблю точность. Итак, Софи Лорен: «Я никогда не думаю о своем возрасте. Наверное, потому, что чувствую себя молодой. Моложе, чем тогда, когда мне исполнилось двадцать».

— Верно сказано! — восхищенно хлопнула в ладоши Марта. — Прочитай еще раз, хочу взять на заметку.

— Артистка, и все тут, — Альбинуте осталась равнодушной. — Каждое слово — игра. Самореклама гаснущей звезды.

— Софи Лорен — гаснущая звезда? — возмутилась Риманте.

— В нашем возрасте, увы.

— В нашем возрасте… Что такое — наш возраст?!

Марта Подерене, всегда любившая верховодить и, конечно, быть в центре внимания, важно склонила голову на плечо, прищурилась:

— Я считаю: женщину нашего возраста можно сравнить со здоровым спелым яблоком. Сочное это яблоко, ароматное.

— И в любой день готово упасть с ветки, — охладила ее пыл Альбинуте.

— А кто знает, может, в этом падении — пьянящая услада? Может, стоило ждать этой услады целое долгое лето?

— Ты хочешь сказать, что осень — самая прекрасная пора? — спросила Кристина.

— Ранняя осень, — уточнила Марта Подерене. — Ведь это зрелость, опыт, постоянство.

Кристина помолчала, поначалу не осмеливаясь сказать, что думает по этому поводу, но все-таки не выдержала:

— Для меня осень прежде всего — запахи увядания, гниения. И резкое убывание дня, наступление ночи. И холодный дождь, липкая грязь, свечечки на могилах…

Женщины замерли, казалось, даже задрожали от озноба, словно в ресторан ворвался ледяной ветер.

— Кристина… — Марта Подерене надула губы, мягко пожурила Кристину.

— Побольше оптимизма, Криста! — посоветовала Риманте.

— Подскажите, если знаете, где этот родник оптимизма, я тоже охотно из него почерпну, — наконец вставила и Габия, которую еще в молодости муж бросил с тремя детьми.

С пылом начавшийся разговор как-то увял, вспыхнувшее было пламя погасло, они снова поглядывали на оркестрантов, танцоров и на соседние столики. Время ползло ужасающе медленно. Кристина уже который раз украдкой бросала взгляд на часики. И ведь никуда она не спешила, никто ее не ждал. Наверное, просто разучилась сидеть спокойно, расслабившись.