— Но они пойдут за свою религию, — усмехнулся Дюплейкс. — Мы пообещаем восстановление индусского правления в Тричинополи. Чанда с радостью уступит индусам Тричинополи.

   — Вы действительно верите, что он сможет победить Анвара уд-Дина? — спросил д'Эспремениль.

   — Без сомнения. А для гарантии можно послать с ним две тысячи наших обученных сипаев. Армия Анвара уд-Дина обратится в бегство, увидев французские мундиры.

Яркий свет, вливающийся в окно, слепил глаза де Бюсси, глядевшего на губернатора. «Я не могу предотвратить этого, — уныло думал он, — поэтому придётся участвовать в авантюре».

   — А что делать с Назир Джангом? — спросил он, вежливо опуская упоминание о полумиллионной армии низама.

   — Я ещё не знаю, — ответил Дюплейкс, пристально глядя на него. Но улыбка на его губах говорила об обратном, и де Бюсси видел, что его начальник солгал.

Хотя де Бюсси и задал этот вопрос, он тоже знал ответ на него. Эти планы шли вразрез с желаниями компании и короля Франции, а также с политикой низама, но Дюплейкс выкупит из плена Чанду Сахиба, претендента на набобство в Карнатике, и вместе они затеют переворот. Затем он приведёт Музаффар Джанга, племянника Назир Джанга, который был изгнан из Хайдарабада после смерти Асаф Джаха. Дюплейкс даст ему военных советников, подразделение пехоты и деньги для организации армии. Всё будет так, как англичанин Флинт неудачно пытался объяснить Назир Джангу.

В настоящее время армия Анвара уд-Дина собрана, к счастью, в Амбуре. Самое время напасть на неё и разгромить окончательно.

Поселения Амбура тянулись вдоль пути, проходящего в нагорье Джавати. Они располагались внутри древних стен, но пришедшие сюда стражи власти Моголов с презрением отвергли этот покой. Для людей Анвара уд-Дина достаточно комфортабельными были шатры их праотцев, беспечно возведённые на склонах каменистых холмов.

Великолепный шамианах властителя Аркота был набит сотнями людей. Шатры его знати, меньшего размера, были теперь пусты, стоя как острова среди моря людей под открытым небом. А далее, вплоть до границ лагеря, столь же опустелыми сейчас оставались и многие укрытия солдат.

Тусклый свет исходил из шатра набоба, куда, вытянув шеи, пытались заглянуть сидевшие поблизости. Внутри величественного шамианаха, на высоком месте, под яркими лампами, напряжённо сидел Анвар уд-Дин со своими советниками и тремя неуёмными сыновьями. Здесь же присутствовали казизы и мулла Веры, чтобы дать своё суждение по делу, которое им предстояло обсудить.

Мухаммед Али был молчалив, смягчённый на какое-то время покоем, который приносит салат; до молитвы же он был в гневе от оскорбления, когда Анвар уд-Дин использовал подарок английского купца, Стрэтфорда Флинта, удивительный медный прибор для определения квиблы.

   — Это пятнает нас! — кричал он, и многие из мудрецов согласно кивали. — Это святотатство — использовать устройство неверных для определения направления на Мекку!

   — Сын мой, это — искренний дар, посланный в благодарность за возвращение сына английского купца.

Мухаммед плюнул при упоминании этого имени.

   — Это — прибор компас, который направляет большие чёрные суда феринджи через океаны. Если прибор столь точно показывает направление, то почему он не может использоваться для определения квиблы?

   — Я требую, чтобы ты собрал суд! — возмущённо сказал Мухаммед. — Это — моё право!

   — С какой целью? — невозмутимо спросил Анвар уд-Дин, хотя знал, что это было лишь поводом. — Мы можем обсудить вопрос о квибле между собой.

   — Нет, отец. Это необходимо вынести перед всем лагерем. Это... и ещё один вопрос.

Набоб расправил складки своей спадающей мантии, разглядывая Мухаммеда. «Да, ты усмирил свой разум, — обращался он мысленно к нему, — но твоё сердце полно жестокости. Ты не успокоишься, пока не предашь жену публичному позору, а затем и смерти. Не успокоишься, пока не свергнешь меня и не приведёшь этот мир к неправедной войне. К сожалению, я мало что могу сделать, если тебе удастся привлечь на свою сторону духовных лидеров. Когда объединяются, они перевешивают мою власть».

Его глаза внимательно останавливались на каждом из судей, которые были приглашены для рассмотрения вопроса о квибле, но теперь, как требовала традиция, внимательно изучали прошение истца. Оно было всего лишь одно: дело Ясмин, жены Мухаммеда Али Хана, принца Карнатики.

Анвар уд-Дин сидел и думал, глядя на невестку: «Инш Аллах. Ясмин была рождена, чтобы жить, и она истинно жила. Будем благодарны за это и будем молить о ней Бога Небесного, ибо несомненно, если её найдут виновной в нарушении закона зина, никакая сила в мире не сможет предотвратить её смерти».

   — Знай, Ясмин-бегума, ты обвиняешься своим мужем, принцем Мухаммедом Али, в непристойном поведении, состоящем в том, что ты открывала себя перед мужчиной без позволения на то мужа. Кроме того, ты обвиняешься в том, что проводила время наедине с этим мужчиной, несмотря на то что он — неверный, и вступила с ним в связь, будучи замужней женщиной. Знай, что тебе необходимо противопоставить обвинению свои оправдания, и, если суд убедится в твоей виновности, нашим долгом будет определение соответствующего наказания. Понимаешь ли ты это?

Ясмин стояла, закутанная в одеяние, подобное сари, мрачного чёрного цвета. Она помнила о кривом кинжале, спрятанном у талии, её единственной поддержке в этот тяжёлый час. Она подняла голову, когда слова обвинителя наполнили мёртвую тишину в шатре Анвара уд-Дина. Сенсационные обвинения, которые Мухаммед выдвинул после молитвы, заставили прийти каждого, кто только мог. В дверях толпились мужчины, которые напирали на стражников; и когда прозвучали слова Мухаммеда, она почти ощутила присутствие множества подслушивающих женщин, прикладывающих ладони к ушам, чтобы расслышать происходящее за занавесью.

   — Понимаешь ли ты?

   — Да.

   — Принц Мухаммед Али Хан будет говорить.

Она смотрела на Мухаммеда, взволнованно произносящего свою обличительную речь, перечисляя даты и места, тайные встречи в Хайдарабаде, всё скрупулёзно записанное и отмеченное шпионами и произносимое обиженным тоном. «Я ранила тебя, — думала Ясмин. — Это — совершенная истина. Я ранила тебя, Мухаммед, потому что гордость — твоя слабость. Во мне не было ненависти к тебе, я лишь всегда жалела тебя. И этим оскорбила больше всего».

Она посмотрела на Анвара уд-Дина, который взглянул на неё в ответ, прежде чем отвернуться. Если он откажется вступиться, у неё не останется надежды.

   — Ты не скажешь ничего в свою защиту? — спросил наконец Анвар уд-Дин.

Она сохранила презрительное молчание, будто вопроса не было. Её пальцы потянулись к рукоятке кинжала, спрятанного за поясом.

   — Я приказываю тебе отвечать!

   — Тогда, господин, выслушайте следующее: я не прошу ничего, не признаю ничего и не отрицаю ничего. Если вы имеете силы и желание рассеять тьму перед глазами этого суда — ибо Бог видит, в какую тьму он погружен, — тогда вы должны сказать всё. Вы — Анвар уд-Дин, господин Карнатики, и все присутствующие знают, что ваше слово — закон.

Она уверенно читала его мысли. Повелительная команда говорить, какое притворство с его стороны! Истина была хрупка, как яичная скорлупа. А что, если бы она г решилась рассказать всю правду? Кем бы тогда предстал перед собравшимися могущественный господин, увязший в интригах? Если бы они знали, какие распоряжения отдавал ей Анвар уд-Дин! Если бы она рассказала, что именно он повелел стать женой сына ради единственной цели — контролировать Мухаммеда. Подобное скандальное признание могло бы сокрушить его; Мухаммед поднимался к своему зениту на волне религиозного рвения, да ещё имея здесь свою армию. Она могла видеть весь ход его рассуждений: переворот в лагере в Амбуре; кровавая ночь; затем триумфальное возвращение в Аркот Мухаммеда Али Хана, нового набоба, с окровавленной головой отца в мешке у седла.