Бормотание, похоже, достигло ушей Амико, ибо девушка вдруг задвигалась, задевая Ивана самым неприличным образом в самых неприличных местах. На чистом девичьем лбу появилась едва заметная морщинка, и Акеми вдруг резко развернулась на спину, стягивая с себя и русского куртку и откидываясь на ложе. У Ивана отлегло от сердца (и не только от него), но взгляд тут же упал на распростертую рядом японку, рубаха которой окончательно расползлась и демонстрировала все, что только можно демонстрировать. Не помогала в данном случае и смявшаяся на всю длину бедер юбка. И уж совсем нехорошо дело обстояло с отсутствием нижнего белья.

Амико тяжело и глубоко задышала, издав еле слышный стон. Болезненная морщина на ее лбу обозначилась сильнее. По щеке, без всяких шуток, скатилась настоящая слеза. Девушка беззвучно плакала во сне.

— Японская ваша мама… — выдавил Иван, со стоическим выражением лица снова укрывая Акеми курткой, и снова аккуратно прижимая к себе. — Вот оно, наказание за грехи, за триста тайтлов хентая!.. Глазами смотри, а руками не замай. Прямо, вашу мать, танталовы муки… Может, плюнуть на международную дружбу, да и?.. А-а-а-а-аццкий соблазн… губят, губят нас Евины дочки.

Его левая ладонь медленно поползла снизу, от талии укрытой курткой девушки, скользя в миллиметрах над камуфляжно-цифровой тканью, задержалась над волнующим возвышением… потом двинулась выше. Загрубелые, мозолистые пальцы с набитыми костяшками осторожно-осторожно коснулись нежной полупрозрачной щеки, перехватив и стерев катящуюся прозрачную слезу.

— Плачет, бедняжка. Снится, наверное, всякая гадость…Вот ведь, выпало девчонкам, натерпелись. Что бы вертолетам успеть на десять минут раньше… хотя что там говорить, другие-то пассажиры и жизни лишились. Блядский мир.

Амико почувствовала заботу, складка на лбу немного разгладилась. Девушка что-то неразборчиво шептала по-японски, прижимаясь к Ивану словно взятый из-под дождя котенок. Она снова заворочалась, вынуждая Ивана ослабить хватку, и теперь застенчиво лежала впереди, вновь волнуя мужчину прикосновением груди, но на этот предусмотрительно укрытые курткой формы не имели столь разрушительного эффекта.

— Гоменнасай, — произнесли вдруг отчетливо девичьи губы. — Ватаси…

Речь спящей девушки вновь сбилась на неразборчивое бормотание. Так и не уснувший до сих пор Иван различал отдельные слова:

— Я… не… мне… русский… не может… хороший… но….

— Ну вот, еще бреда нам не хватало, — пробурчал Иван, снова щупая лоб Амико. Температура явно спала. — Не иначе, как я там за ней гоняюсь с окровавленным ножом в зубах. Как очнется, наверняка или по морде настучит, или презрением обольет. Эх… в целом, есть за что — грязные мысли в ассортименте.

Маневры русского вызвали самые неожиданные последствия. Ощупываемая в области лба Амико вдруг протянула руки и обняла своего заботливого няня за шею. Да так и замерла, с новой силой прижавшись к мужчине. Теперь уж и вовсе никаких расстояний не осталось между устойчивым матросом и красивым личиком японки, продолжавшей невнятно говорить во сне с закрытыми глазами.

— Ски… — успел различить несчастный Иван перед тем, как свершилась самая вероломная атака на матросскую честь. В следующий миг русский ощутил, как его целуют нежные девичьи губы.

Не помогла никакая стойкость — он почувствовал, как краска заливает лицо, начинают гореть щеки и уши. Рука, лежащая на плече Акеми, крупно задрожала, отражая борьбу противоречивых устремлений. Прижать к себе?.. Отстранить?.. Мягкие, теплые губы, нежное дыхание, сводящий с ума аромат…

Усилие, которое ему потребовалось для того, чтобы справиться с неистовым желанием схватить, стиснуть до хруста, прижать к себе это нежное тело, впиться в эти бархатные губы, превосходило всякое воображение.

С трудом оторвавшись от полураскрытых губ Акеми, Иван осторожно подался назад, но разомкнуть кольцо ее рук, не разбудив девушку, было невозможно. Он лишь повернул голову, отчаянно ища помощи.

Совершенно забытый парнишка-бирманец, оказывается, тоже не спал, и его глаз любопытно посверкивал через щель в пальцах прикрывающей лицо ладошки.

Иван погрозил ему пальцем:

— Нет, малец. На фильмы для взрослых тебе еще рановато ходить. Мне… похоже, тоже. И куда эта ехидна Кейко подевалась? Ну, подставила, подруга, доставила проблем… Пусть идет и сама ее греет, я больше не могу — взорвусь, как триста тонн тротила. Виданное ли дело — кидаться с таким пылом на одинокого моряка. Тем более, что я же тут совершенно ни при чем — не могла же она и в самом деле меня видеть во сне. Наверняка ей тот ее парень привиделся… а чужое место нехорошо занимать… хотя и завидно, честно говоря. Ну, ладно, надо и честь знать. Эй, Амико-сан, пора просыпаться. Как самочувствие?

Громкий голос возымел действие, и японка медленно заморгала, вырываясь из объятий бога сна. Первым, что предстало перед ее взором, была мужественная физиономия Ивана в каком-то сантиметре от ее собственного лица. Неожиданно стало очевидным, что русский держит ее в объятиях, прижимая к себе. И тут вспомнилось все.

Матрос мог прекрасно разглядеть, как последовательно и стремительно лицо Амико становится ярко-алым от нахлынувшего румянца, затем только что целовавшие его губы болезненно кривятся. В следующий миг стройное тело яростно забилось в руках мужчины, вырываясь из объятий. Стремительно вскочив, Акеми невольно стукнула Ивана пяткой в живот и бросилась прочь.

Она остановилась в глубине пещеры, где-то у самой стенки, на границе тьмы и света, создаваемого костерком. Оттуда сразу де послышались глухие рыдания.

Иван уселся, утер, наконец, вспотевший лоб и пожаловался мальчишке:

— Вот, так и знал. Вместо спасибо пнули, хорошо, хоть не по яйцам. Как будто это я ее домогался. Нет, я, может, и подомогался бы с удовольствием, если бы по обоюдному согласию… а-а-а, ну, нафиг. Ладно, деваться некуда, пойду утешать. Вот вырастешь, пацан, будешь знать, как сложно с женщинами.

Подняв голову, он громко спросил:

— Акеми-сан, как все же самочувствие? Температура вроде спала, а горло не болит?

Все звуки со стороны убежавшей девушки немедленно прекратились. Амико затихла, скрытая темнотой. Секунд тридцать спустя до Ивана донеслось сдавленное:

— Я… я не знаю.

— Похоже, ты простудилась, пока мы брели по воде. Температура поднялась, так что ты тут была немножко не в себе, бредила и металась. Поэтому лучше раздетой не бегай, а присядь у костра и куртку надень. Хорошо?

Голос Ивана звучал мягко и успокаивающе, так говорят с диким зверьком, чтобы не спугнуть.

— Я… Нет! — прозвучал неровный дрожащий голос из темноты. — Нет… не хочу.

— Ну вот, мы с Кейко-тян старались, кормили тебя таблетками, лечили… хм… согревали — неужто зря? — Иван продолжал говорить сидя, видимо, понимая, что гоняться за напуганной девушкой на грани нервного срыва бессмысленно, а угрожающе нависать над ней — и подавно. — Слушай, я понимаю, что у нас тут конфуз небольшой вышел, но, ей богу, я же ничего плохого не хотел — просто чтоб ты не замерзла. А с температурой, да в полусне немало народу чудит. Вон, мне приходилось в кубрике одного матроса ловить, а ему черти снились и табуреткой отбивался. Не бери в голову, лучше сядь, согрейся и поешь чего-нибудь.

— Я… не могу… — снова донеслось до русского. — Ив-ван-сан, как же это… как же так? Я т-теперь не смогу на вас с-смотреть… Я… меня тошнит.

Он печально развел руками.

— Ну, вот так получилось. Нашей с тобой вины тут нет, а чтоб не тошнило… хочешь, тресни мне прикладом промеж глаз. Говорят, помогает пар стравить. Психоаналитики такого пациентам не предлагают, но средство действенное. На, держи, — он протянул ей прикладом вперед свой бесшумный автомат.

Из темноты на него посмотрели неестественно ясные девичьи глаза. Амико сидела на камнях, обняв себя за плечи, и походила на одну из печальных статуэток Эрнста Барлаха. Ее лицо было полно скорби, подобной той, что бывает у людей на похоронах. На щеках виднелись мокрые разводы, девушка шмыгнула носом и заговорила: