Кабыздох-Бобик все еще думал.

— Пойдем к Паше, а? — уже просил Сырцов.

Собачка, предварительно вздохнув, двинула тяжелой рысью. Кабыздох-Бобик трусил себе по прямой, а Сырцову приходилось исхитряться, чтобы не быть замеченным из дома. Пробежав примерно двести метров, Кабыздох остановился у забора, ожидая Сырцова, отрабатывавшего свои пятьсот. Приблизившись к забору, сыщик увидел малозаметную калитку, закрытую на щеколду. Он открыл ее и выпустил собачку, которая, ощутив волю, аж подпрыгнула.

Вероятно, когда-то здесь была площадка для совместных развлечений знатных обитателей четырех дач, чьи заборы образовывали гектарный квадрат, на котором находились и теннисный крытый корт, и волейбольная площадка, и танцевальная веранда, и три живописно озелененные беседки, интимный уют которых прямо-таки располагал к важным государственным беседам.

Кабыздох уверенно бежал к самой отдаленной из беседок. Следуя на ним, Сырцов не столько увидел, сколько ощутил, что все это — и корт, и площадка, и веранда, и беседки — давно заброшено и находится в запустении.

Добежав до дальней беседки, Кабыздох присел, ожидавшим одобрения взором глядя на приближающегося Сырцова. Сырцов устроился рядом, спросил негромко:

— А дальше что, Бобик?

Кабыздох лениво повернул башку и, уставясь в некую точку на траве, глубоким басом гавкнул один раз.

— Тихо! — свистящим шепотом приказал испуганный Сырцов. Но собачка и не желала больше гавкать. Минут десять неподвижно сидели при полной тишине. Сырцов решился наконец: осторожно подошел к месту, на которое гавкнул Кабыздох. Присел, внимательно рассматривая травяной ворс. Вот он, четырехугольник, очерченный линиями чуть пожелтевшей, привядшей травы. Крышка люка. Везло сегодня Сырцову на пещеры. Он осторожно вытянул из ножен на голени большой нож и попытался его лезвием приподнять крышку. Со второй попытки удалось слегка зацепиться и под толстым дерном увидеть ребро крепкой доски.

Совершенно некстати (а может, кстати) всплыла в памяти строчка стихов, которую прошептал ему на ухо узнавший о его странноватой половой связи со Светланой насмешливый Спиридонов. Замерев, Сырцов и сам ее прошептал:

— «Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды...»

Прошептал и начал тихо-тихо поднимать крышку.

Под крышкой были первые две земляные ступени и темнота. Сырцов обернулся, чтобы посмотреть на Кабыздоха. Пес выжидательно и смирно сидел в малом отдалении.

— Сидеть! — страховочно приказал ему Сырцов еле слышно и ступил на первую ступеньку. Всего ступенек было пять. Он спускался, придерживая левой рукой крышку над головой. Когда спустился и увидел перед собой довольно хлипкую дверь, крышку опустил. Полусогнувшись, ослепшим постоял недолго в полной тьме и могильной тишине. Решился.

Помня, где дверная ручка, Сырцов несильно дернул ее на себя. Дверь не поддалась. Тогда он нежно ладонью надавил на нее. Дверь беззвучно и мягко отошла сантиметров на пять. Он принял окончательное решение и вытянул из сбруи «байард».

Сырцов толкнул дверь и сделал шаг вперед. Сощурившись, чтобы не ослепнуть от яркого желтого света электрической лампочки под потолком, он увидел чуть внизу (еще три ступеньки) метрах в пяти перед собой стол с двумя скамейками по бокам, а за ним крытый ярким ковром топчан, на котором лежал Паша Рузанов и читал книжку.

— Здравствуй, Паша, — сказал Сырцов благожелательно. И это было единственное, что он успел сказать. Паша пропал. Пропал тусклый мир перед глазами Сырцова. И сам Сырцов пропал. Совсем пропал. Глава 39

Бидон в охотку, с удовольствием и даже весело отдал все и сдал всех: явки (их было пять в Москве), командиров команд-пятерок исполнителей (их тоже было пятеро), склады с оружием (их было два не считая квартиры Ростислава), связников, пароли, условные маяки и лиц, с которыми контактировал напрямую.

Махов несколько раз прерывал беседу: в цейтноте по телефону организовывал общегородскую операцию. Возвращаясь, продолжал внимательно слушать. Слушал Бидона и хорошенький диктофон, лежавший перед ним. Заливаясь наивным соловьем, Бидон умело обходил опасные для него рифы, напрочь выводя себя из руководящей элиты и представляясь скромным посредником, используемым Рузановым чуть ли не втемную.

Маховские молодцы уже смотались на конспиративную его квартиру, и поэтому в узилище повезли не бомжа Бидона  а элегантнейшего Андрея Робертовича Зуева, человека сугубо светского.

Лидия Сергеевна (слушали Бидона вчетвером: Махов, Смирнов, Лидия Сергеевна и диктофон) вздохнула и, понимающе глянув на мужиков, предложила:

— Малость выпить за успех и с устатку?

— В самый раз! — искренне обрадовался Смирнов, а Махов, при нынешних своих правах и обязанностях прикинув мысленно все «про» и «контра», промямлил неопределенно:

— Если бы такого, что бы не очень пахло...

— Смирнову водки, а тебе, Леонид, виски. По-моему, в спиридоновскоих погребах «Джонни Уокер» имеется. Подойдет? — поинтересовалась Лидия Сергеевна.

— Подойдет, — слабым голосом согласился с ней Махов. — Только потом каких-нибудь орешков — зажевать — и кофе, много кофе.

Лидия Сергеевна ушла к Варваре на кухню. Смирнов и Махов остались вдвоем.

— А вы его хорошо поднатаскали перед разговором со мной, — сказал Леонид.

— Иначе бы он так быстро не раскололся. Для вашей же конторы сейчас важнее всего выигрыш во времени, опережение, — ответил Смирнов.

— Но ведь уйдет от полной катушки эта мразь!

— Это уж пусть прокуратура и суд разбираются. А ты, Леня, такой у нас чистенький, что и осведомителей у тебя нет, которые работали бы за специально не намотанный им срок? — ехидно спросил дед.

— Есть такие осведомители, Александр Иванович, как без них обойдешься. Но эта паскуда отвратительней любого киллера. А отсидит он в крайнем случае пятерик, а то и меньше, выползет на волю и начнет гадить так ловко и умело, что повторно нам уже до него не добраться.

— Страшнее Бидона посуды нет! — изволил пошутить Дед, но вошедшая в кабинет с подносом Лидия Сергеевна не согласилась с ним: — Есть! — и, поставив поднос на письменный стол, а затем расставив на зеленом сукне бутылку «Смирновской» и бутылку «Джонни Уокера», укоризненно указала на них пальцем.

— И слава Богу, что есть! — возликовал беспринципный Смирнов.

Оформив и закуски, Лидия Сергеевна разлила по трем разным емкостям: Смирнову водки в старомодный стограммовый стопарь, Махову в длинный заграничный стакан со льдом (лед в тарелке тоже принесла) виски, а себе в рюмку коньяку из маленького графина.

— За первый׳ успех! — предложила Лидия Сергеевна.

— Нет еще успехов, — ворчливо возразил, жене, чтобы просто возразить, Дед.

— За почин! — примирил их Махов.

За это согласно и синхронно выпили. Дед тут же, перехватив инициативу, распределил по второй.

— Спешишь, — стальным голосом предупредила Лидия Сергеевна. Но Смирнов тут же усмирил ее, душевно и искренне сказав:

— Я хочу, чтобы мы, профессионалы, все втроем выпили за Жорку Сырцова, настоящего сыщика. За его здоровье и за его удачу.

Чокнулись и выпили до дна. А потом Дед спросил:

— Кстати, где он? Ты не знаешь, Леня?

...Возвратил его в сознание нестерпимо болезненный тик в башке чуть выше правого уха. Осторожно, чтобы не усилилась боль, слегка приподнял веки и увидел наверху и чуть в стороне нестерпимо яркую лампочку. С трудом перевел взгляд вбок. На струганой скамье за струганым столом сидели Паша Рузанов и бомж Малыш. Они пока не заметили, что он открыл глаза, и поэтому он вновь смежил веки, чтобы попытаться вспомнить, что же произошло. Вспоминалось поначалу кусками, рвано: Кабыздох, крышка люка, покрытая дерном, желтый свет лампы. А потом все соединилось, и он вспомнил все и понял все. Господи, какой идиот! Попался, как мальчишка, играющий героя Сталлоне. Кабы сразу, после того, как открыл дверь, рывком на бок и в перекат к пустой стенке. Тогда и Малыша за дверью под стволом держал бы. Если бы да кабы...