Маргарита привычно, икая от усталости, плакала. Сырцов погладил ее по плечу. Она зарыдала. Последний взрыв, после которого утихла.

— Эх, если бы эта пленочка у меня вчера утром была! — бессмысленно погоревал он.

— Я не виновата, Георгий Петрович! — взмолилась она. — Ведь так Николай Григорьевич приказал. Разве я виновата?!

— Ты ни в чем не виновата, Ритуля.

— Если бы я знала, если бы я знала!

Сырцов достал свой носовой платок, вытер ее глаза, заставил высморкаться. Она была послушна, как маленькая девочка. Глубоко вздохнула.

— Что собираешься сейчас делать? — спросил он.

— В морг поеду.

— Ни в какой морг ты не поедешь. Во-первых, тебя туда не пустят, а во-вторых, тебе надо уносить ноги, Рита. Сейчас ты возвратишься в контору, скажешь всем, что очень плохо себя чувствуешь, и уедешь из Москвы на неделю, а лучше дней на десять.

— Куда?

— К бабке в деревню, к тетке в Рязань, к черту на рога! — заорал Сырцов. — Но главное — в такое место, о котором твои друзья-сослуживцы слыхом не слыхивали.

— Почему, почему я должна уезжать?

— Не надо было слушать тебе эту пленку, Рига. — Сырцов извлек кассету из магнитофона и спрятал во внутренний карман пиджака. — Делай, как я велю.

Он открыл дверцу «фольксвагена», собираясь уходить. Она удержала его обеими руками, грустно поцеловала в щеку сухими губами и призналась:

— Я была влюблена в него, как кошка, Георгий Петрович. Как кошка.

Глава 35

Ферапонтов по-прежнему жил-поживал в кооперативном доме на Масловке. Смирнов подкатил на спиридоновской «Волге» прямо к подъезду, поближе к лифту. И зря: Глеб Дмитриевич Ферапонтов, благообразный и чисто по-лондонски элегантный старец, прогуливал отвратительного бультерьера в небольшом, но весьма зеленом дворовом скверике. Смирнов вылез из «Волги» и с немыслимым треском захлопнул дверцу. Чтобы Глеб Дмитриевич обернулся и увидел его, Смирнова.

Элегантный старец лет шесть-семь тому назад был одним из самых богатых людей Москвы. Да и сейчас, следовало думать, не из бедных. Но вряд ли вровень с нынешними нуворишами: и возраст не тот, да и специальность его уже, по сути, не нужна была при сегодняшней коммерциальной вседозволенности. Сорок пять лет из семидесяти восьми своей жизни Глеб Дмитриевич занимался посредничеством. Он сводил подпольного миллионера с другим подпольным миллионером — с противоположного конца нашей необъятной родины, он сводил производство со сбытом, он сводил запутавшегося дельца с нужным чиновником, он сводил добропорядочного директора передового и крупного предприятия с матерым уголовником, он сводил подследственного с будущим его судьей, он сводил осужденного на долгий-долгий срок зека с его тюремщиками. С его связями в высоких правительственных кругах, в подпольном бизнесе и уголовном мире он мог свести кого угодно и с кем угодно. За солидный гонорар, естественно.

К стыду своему, прошедший огонь и воды опытнейший муровский сыскарь Смирнов узнал о существовании Ферапонтова только в связи с его участием в нашумевшем деле Грекова, который за миллионные взятки организовывал подпольным воротилам фиктивную смерть в зоне. А потом умершие в заключении оживали на воле для веселого и полезного для себя времяпрепровождения. И в этих делах Ферапонтов был посредником, но таким незаметным, что суд с помощью очень хорошего адвоката, принимая во внимание незначительность его правонарушения, определил элегантному старцу чисто символический срок. И вот, пожалуйте, с бультерьером гуляет!

Обернувшийся на стук дверцы Глеб Дмитриевич, несмотря на годы, сразу узнал Смирнова.

— Александр Иванович! Сколько лет, сколько зим! — радостным и сильным голосом поприветствовал он нежданного гостя.

— Шесть зим и столько же лет, Глеб Дмитриевич! — откликнулся Смирнов и, при помощи палки преодолев низкую ограду, направился навстречу Ферапонтову.

— Осторожнее, — предупредил Глеб Дмитриевич. — Мой Боб — довольно злобный песик.

— Да и вы — не добряк, Глеб Дмитриевич, — не сдержался Смирнов.

Старец джентльмен посмеялся хорошей шутке и успокоил гостя:

— Я его сейчас привяжу, и мы с вами, как два старика, сядем на лавочку и поговорим. Вы ведь поговорить со мной приехали?

— Ага, — не по-джентльменски подтвердил Смирнов, наблюдая за тем, как Ферапонтов, с трудом наклонясь, привязывал поводок к сломанной детской железной карусели. Годики они и есть годики. Сдал, сдал миллионер.

Уселись на лавочку и, не таясь, рассматривали друг друга.

— Почему-то не молодеем,. — грустно удивился Ферапонтов.

— А зачем? — беспечным вопросом обнаружил свой неизбывный оптимизм Смирнов.

Ферапонтов опять рассмеялся. Сказал почти любовно:

— Нет, не изменило вас время. Коронный ваш прием: одним вопросом загнать собеседника в тупик.

— Ни Боже мой! — открестился от подозрений в таком коварстве Смирнов. — Да как же я могу позволить себе такое, если вы мне крайне необходимы!

— Я отошел от дел, Александр Иванович, — поспешил сообщить Ферапонтов.

— Так ведь не о сегодняшних временах пойдет разговор.

— А о прошлых я постарался забыть.

— Ой ли! Самую малость напряжемся и все вспомним. Я вам по старой фене отстучу, а вы вмиг вспомните по-свойски.

— О чем же это вы, Александр Иванович? — изобразил из себя целку Ферапонтов.

— Только восьмерить не надо, дорогой Глеб Дмитриевич. В мастерах же ходили.

— Тогда договоримся сразу. Липовать я не буду, но и действующих сдавать не собираюсь.

— Хоп, как говорят нынешние иностранцы узбеки! — обрадовался Смирнов. — Если о персоналиях, то только о тех, о которых поэт сказал: «Иных уж нет, а те далече». Если о делах, так сказать, тепленьких, то без каких-либо имен. Договорились?

— Договорились, — решил Ферапонтов. И вроде бы не стоило сведениями разбрасываться, а с другой стороны, гак приятно свою осведомленность обнаружить. — Задавайте вопросы, Александр Иванович. Я вас внимательно слушаю.

Слушал и бультерьер. Покорно и напряженно сидя у карусели, он безумными поросячьими глазками еще и на Смирнова смотрел: как ловчее тому в горло вцепиться. Встретились взглядами сыщик и пес. Смирнов подмигнул псу (бультерьер мгновенно отреагировал тихим и устрашающим рычанием) и задал первый вопрос:

— Вам что-нибудь говорит фамилия Ицыкович?

— А как же! — с удовольствием вспомнил Ферапонтов. — Ицыкович! Даже лучше — Ицыковичи, отец и сын. Крупнейшие воротилы того региона, который до революции назывался Новороссией. Одесса, Николаев, Херсон. Так ведь они лет десять тому назад упорхнули за бугор и, уж поверьте мне, с немалой толикой добычи в клювах. Вы даже себе не можете представить с какой!

— Уйти с добычей за бугор десять лет тому назад — задача весьма трудновыполнимая.

— Где очень большие деньги, там невозможных дорог нет.

— Греков? — четко спросил Смирнов.

— Греков.

— В посредниках — вы?

— В посредниках — я, — охотно признался Ферапонтов.

— Ваша доля?

— Обычная. Десять процентов со сделки.

— Я не о процентах, я о сумме.

— Миллион, — легко назвал сумму, полученную им, Глеб Дмитриевич.

Миллион в восемьдесят четвертом году. Смирнову захотелось ахнуть, но он не ахнул. Вслух прикинул только:

— Сколько же тогда Ицыковичи вывезли?

— О чем я и говорил, — напомнил Ферапонтов.

— Здесь одним Грековым не обошлось, — понял Смирнов.

— Скорее всего.

— Да, — задумчиво констатировал Смирнов, — недаром Греков до самого конца на веревочки надеялся.

Вы знали про его веревочки или, как он сам говорил,тросы?

— Знал. Знал, что вверх идут очень круто. Но к кому — об этом не осведомлен.

— Совершенно? — не очень поверил Смирнов.

— Совершенно. Поймите же, Александр Иванович, до такой связи третьих лиц не допускают.

— Да понимаю я, понимаю, — раздражаясь на себя, согласился Смирнов. — Но больно уж знать хочется!