Поэтому нет ничего удивительного в том, что начало «Пиквикского клуба» носит журнальный характер и распадается на отдельные эпизоды: ведь единственное, что объединяет повествование, — путешествие пиквикистов в почтовой карете, а одного этого, следует думать, маловато. Диккенс, как видно, и в самом деле хотел сделать каждый выпуск чем-то самостоятельным. Однако после первой же бессмысленно-шутовской главы стиль автора и манера повествования становятся гораздо более уверенными, оставляя далеко позади «Очерки Боза»; Диккенс явно ощущает, что у него впереди еще сколько угодно времени, чтобы развить сказанное, и что на сей раз он пишет не какую-нибудь случайную зарисовку для журнала.

Роберт Сеймур был известен своими спортивными картинками, и ему нужен был текст для них. Но в позднее написанном предисловии Диккенса мы читаем: «…я возразил, что хотя я родился и рос в провинции, но отнюдь не являюсь великим знатоком спорта, если не считать передвижения на всех видах транспорта… И что мне хотелось бы идти своим собственным путем и с большей свободой выбирать людей и сцены из английской жизни… С моим мнением согласились, я задумал мистера Пиквика и написал текст для первого выпуска». Это слишком просто, чтобы полностью соответствовать истине. Диккенс, бесспорно, понял, что перед ним открываются огромные возможности, и он взял верх над своим иллюстратором, да так, что этого трудно было ожидать от молодого, сравнительно еще неопытного писателя.

Дилижанс Лондон — Дувр.

Самоубийство Сеймура уже в самом начале их совместной работы объяснялось, конечно, врожденным депрессивным психозом, которым тот страдал, однако здесь, возможно, сыграло роль и властное обращение с ним Диккенса. Последнее и побудило критиков обратить внимание на то, как Диккенс подчинил себе иллюстратора, но они упустили при этом из виду, насколько сам Диккенс оказался связан избранной темой. Дело не только в том, что, взявшись за «Пиквика», он принял систему ежемесячных выпусков, и не в обилии явно навязанного ему спортивного материала (здесь и крикетный матч, и катание на коньках, и поездка на охоту в Саффолк); дело в изображении провинции, известной ему лишь по воспоминаниям детства, по репортерским вылазкам и редким экскурсиям, которые он предпринимал, будучи уже лондонцем с головы до ног.

Если учесть, сколь мало он знал свою страну за пределами Лондона, то достойно удивления искусство, с каким он, меняя обстановку и, главное, замечательно передавая атмосферу путешествия, добивается того, что читателю начинает казаться, будто он и впрямь исколесил всю Англию и узнал ее жизнь во всех подробностях. А между тем основную часть книги составляет газетный материал, почерпнутый Диккенсом из его журналистского опыта, — это выборы в Итенсуилле, деятельность Ипсуичского мирового суда и провинциальных газет и многочисленные, выступающие на передний план сцены на постоялых дворах; остальная же часть книги — особенно сцены в Рочестере, Дингли Делле и Магльтоне — это наверняка не более чем приукрашенные фантазией воспоминания детства. Он меньше понимает в сельской жизни, чем в городской, — здесь у него нет настоящей меткости взгляда, и в своем восприятии деревни, как в жизни, так и в литературе, он типичный лондонец, выехавший на воскресный пикник. Ему не удается по-настоящему захватить нас, он порой рисует какие-то пасторальные картинки, но в то же время он преисполнен радости жизни, беззаботности и душевного покоя. Деревенская жизнь, оказывается в его книгах условным, но при этом достаточно выразительным символом простодушного счастья. Впрочем, никогда больше автор не сумел использовать этот символ так полно и так успешно, как в «Пиквике», где он адекватно выражает диккенсовское восприятие жизни и тем самым служит основой всего романа.

Вряд ли Диккенса сразу же увлекла подобная тема. Первая глава «Пиквика» — одна из самых слабых и самых шутовских им написанных — повествует о заседании Пиквикского клуба, и, как всегда, когда ему приходится давать отчет о дебатах, столь ему ненавистных, столь презираемых им со времени недавней работы в парламенте, его обычно такой тонкий слух ему изменяет. Но тема спора между мистером Пиквиком и мистером Блоттоном окажется одной из главных для Диккенса, и в течение многих лет в его книгах будет развертываться спор между Правдой — то есть воображением и фантазией, и Кривдой — то есть фактами и цифрами. А поскольку эта анти-интеллектуальная тема будет, начиная со следующего романа «Оливер Твист», развиваться во многих его произведениях, мы можем только порадоваться, что здесь он не слишком ею заинтересовался. Во второй главе «Пиквика» рассказ приобретает уверенность и легкость, и пиквикисты отправляются из Лондона в провинцию, где жизнь, при всей ее нескладности, — бесконечная вереница праздничных сцен, которые дышат простодушным весельем.

Победивший кандидат. Рисунок Физа.

Мистера Пиквика, ушедшего от дел обеспеченного буржуа, сопровождают пожилой Лотарио^{43}, мистер Тапмен и молодой мистер Снодграсс, натура поэтическая; оба они, очевидно, люди со средствами — иначе откуда бы у них столько досуга? Четвертый их сотоварищ, мистер Уинкль, — спортсмен, а вернее, обманщик, с таким же основанием рассказывающий о своих спортивных подвигах, с каким Диккенс пишет о спорте; это сын бирмингемского дельца, снабдившего сына деньгами, чтобы тот, прежде чем войдет в отцовское дело, хорошенько успел оглядеться в свете. Все это люди, о которых Диккенс вряд ли мог много знать. Досуг был для него непозволительной роскошью, а постоянное безделье утомило бы его до смерти; ни один джентльмен никогда б не поверил, что Диккенс достаточно хорошо представляет себе, что значит быть джентльменом. Но что до непредвиденных случайностей, выпадающих на долю странствующих пиквикистов, то этого Диккенс вволю насмотрелся в своей семье; если ему где-то и не хватало житейских примеров, то лишь в тех случаях, когда речь шла о порядке и дисциплине. Следует также добавить, что знакомый Диккенсу с детства мир бедняков и отверженных и его социальные проблемы оказываются за пределами внимания странствующих пиквикистов; нет у них и одержимости проблемами зла и преступления. Если вспомнить, как была показана лондонская жизнь в некоторых из «Очерков Боза», то в этом отношении охват действительности в «Пиквикском клубе» сужается.

Принято считать, что подобные мрачные и даже похоронные ноты привносятся в роман за счет довольно безвкусных, плохо написанных мелодраматических вставных новелл, которыми особенно богата первая половина романа. Я никак не могу с этим согласиться. Теневая сторона жизни, тучи, что постепенно сгущаются вокруг мистера Пиквика до тех пор, пока его по ложному обвинению в неуплате долга не бросают в беспросветную тьму Флитской тюрьмы, — все это в разных формах присутствует в романе изначально, и тем ощутимее и приемлемее становится для нас радостное настроение первых трех четвертей романа и его счастливый, солнечный конец.

Мистер Джингль, хоть он и представлен нам как комик из мюзик-холла, олицетворяет собой многое из мрачной правды лондонской жизни; этой правде, предстающей перед нами в засаленном, истертом по швам платье, с жалким свертком в оберточной бумаге, суждено сопровождать нашу идиллическую компанию горожан, выехавших в провинцию. Джингль кажется нам негодяем, поскольку он позволял себе играть романтическими чувствами несчастной старой девы мисс Рейчел Уордль, но сам Диккенс, очевидно, считал это происшествие чем-то вроде обычной мюзик-холльной шутки над старыми девами. К счастью, впрочем, женщины не играют большой роли в «Записках Пиквикского клуба», ибо стоит им там появиться, как в романе начинают звучать самые что ни на есть язвительные интонации молодого Диккенса. С кем мы будем дальше отождествлять себя, так это с удалившимся от дел буржуа, мистером Пиквиком, но он не сразу, а лишь постепенно завоюет нашу симпатию. Начнем с того, что, хотя он безмерно легковерен во всем, что выходит за пределы его банковской конторы, он отнюдь не является олицетворенной наивностью; по временам он изрекает какую-нибудь житейскую истину, и тут обнаруживается, что истина эта не из тех, каких можно ждать от достойного и смелого человека, почти уже завладевшего нашим сердцем; что она, скорее, под стать человеку низменному, прозаичному, циничному и духовно неразвитому. Таков, в частности, его знаменитый совет всегда поступать, как другие. Опять же это он, а не кто-нибудь другой предлагает подкупить Сэма Уэллера, чтобы тот открыл местонахождение сбежавших Джингля и Рейчел Уордль. «Я воспользовался аргументом, который, как подсказывает мне мое знание людей, является наиболее убедительным во всех случаях жизни», — заявляет он. Но постепенно мистер Пиквик завоевывает нашу привязанность своим постоянным оптимизмом (мистер Уордль тоже всегда весел, но порой изрядно нас утомляет), своей предупредительностью (помните, как он обходителен со старенькой миссис Уордль), своей неисчерпаемой учтивостью и галантностью, своей готовностью попасть впросак, лишь бы только помочь человеку в нужде, своей решимостью идти против того, что ему кажется несправедливым, а главное — своим романтичным складом души и полным нежеланием подчиняться властям. Из пожилого, дородного, благоприличного рантье он почти сумел превратиться в странствующего рыцаря с детским и благородным сердцем. Наше отношение к мистеру Пиквику начинает меняться уже в саффолкских сценах романа. Когда он просыпается в тачке посреди загона для скота и толпа кричит ему: «Какие еще друзья, ура!» — нам хочется, словно мы присутствуем на пантомиме, освистать подлых обидчиков. У мистера Пиквика есть друзья, это мы — его читатели. Когда вскоре после этого мистер Пиквик раскрывает всю подноготную Джингля перед мистером Напкинсом, мировым судьей Ипсуича, нам в общем-то безразлично, удастся ему или нет предостеречь Напкинса и спасти его от мошенника, скорее, нам даже жалко Джингля; но когда Джингль на прощание покровительственно говорит нашему герою: «Славный малый Пиквик — доброе сердце — крепкий старикашка — но горячиться не следует — вредно — весьма», в нас уже нет ни капли сочувствия Джинглю — представителю бедности и реальности; если реальность заявляет, что мистеру Пиквику не следует горячиться, значит, она не права. Ибо мы тоже научились лозунгу «Пиквик и принцип!».