Уже в течение ряда лет Э. Уилсон совмещает взыскательный труд писателя с нелегким трудом преподавателя высшей школы. Занять должность профессора Нориджского университета (Норфолк) его побудили разные причины. С одной стороны, острый интерес к литературе и неумение писать роман за романом, как делают многие из его английских собратьев по перу. Говоря о своем отношении к творчеству, Э. Уилсон подчеркивает, что каждая книга для него — не просто событие, а событие, уносящее много сил и душевной энергии. «Я не могу писать часто и торопливо», — говорит он в беседах с друзьями. С другой стороны, решение работать в одном из новых университетов Англии могло быть продиктовано и экономическими причинами. Неуверенность в завтрашнем дне, желание сохранить независимость и писать не спеша и не подчиняя свое перо коммерческим законам книжного рынка, конечно сыграли немалую роль в решении связать себя службой.

Рождению замысла книги о Диккенсе способствовали, видимо, тоже разные причины. Уилсон давно думает о Диккенсе и пишет о нем. Говоря о своем отношении к Неподражаемому, он в ряде статей указывал на то, что ежегодно перечитывает весь «диккенсовский канон». Так ли это и в какой мере это гипербола — не столь существенно. Важнее другое: «Писатель для всех времен», как Уилсон назвал Диккенса, перефразируя заголовок пьесы Р. Болта «Человек для всех времен» («A Man for all Seasons»), был и остается для автора «Англосаксонских поз» и «Ничего смешного» крупнейшим и наиболее значительным классиком отечественной литературы.

«Мир Чарльза Диккенса» — работа, где каждая строка говорит об огромной осведомленности ее автора, о тщательном изучении всех новейших материалов, понадобившихся Уилсону для наиболее объективного освоения сложного и противоречивого пути и сложной и противоречивой личности Ч. Диккенса. Очевидно и прекрасное знакомство с его творческим наследием. Уилсон действительно знает каждую строчку в романах своего учителя, а в данном случае той «натуры», с которой он пишет портрет.

Есть работы более профессиональные в анализе стиля и метода Диккенса, композиции его романов и решения в них характеров. Есть даже более тщательные биографические исследования: достаточно вспомнить двухтомный труд Эдгара Джонсона «Ч. Диккенс. Его трагедия и торжество», становящийся классикой[6]. Но Уилсон и не стремился к академической полноте. Его задачей было добиться полноты видения целого, порой ценой менее существенных, на его взгляд, деталей. Его целью было по-писательски воспроизвести облик Диккенса, притом не в статике, а в динамике, и этой цели им подчинялось все остальное. Отсюда неравнозначность отдельных частей — большие акценты на одних и меньшие на других книгах, большая яркость освещения одних страниц жизни писателя и меньшая других.

Можно соглашаться и не соглашаться с оценками, которые Уилсон дает тем или другим романам Диккенса, но трудно спорить с его трактовкой в целом: правильно оценить книгу можно, лишь верно поняв то, чего в данном случае добивался ее автор.

«Мир Чарльза Диккенса» не учебное пособие. Читая эту книгу, невозможно забыть, что пишет романист и что, как бы точны и проверены ни были факты, Диккенс выступает в ней «главным героем», а не объектом научного исследования.

Может быть, именно в силу специфики писательского подхода автора напрашивается раздельный разговор о биографической части его работы и интерпретации им романов Диккенса. Если, воссоздавая жизненный путь Диккенса, Уилсон, часто опирается и на документы, и на интуицию художника, то в разборе романов эта интуиция нередко ведет к субъективизму и спорности оценок и суждений.

Всегда интересные и свежие, наблюдения Уилсона в большинстве случаев фрагментарны: разбирая романы, он не стремится ни к полноте, ни к последовательности и отмечает лишь то, что вписывается в его задачу, то есть необходимо для портрета «героя» на том или другом этапе его жизненного пути или, если угодно, «житейского воспитания». Отсюда же, может быть, и преувеличенный интерес к прототипам, хотя этот интерес и присущ до сих пор большинству английских исследователей.

Итак, не будем пока касаться вопроса об интерпретации романов. Каков же Чарльз Диккенс и его мир, воспроизводимые Энгусом Уилсоном? Заметим, что слово мир (world), вынесенное в заголовок, явно имеет несколько значений: это и внутренний мир писателя, и мир викторианской Англии, в котором он жил и писал, и мир его образов. Наибольшая заслуга Уилсона в воспроизведении сложнейшей диалектической связи внутреннего мира Диккенса, человека и писателя (многое в нем было еще спрятано от глаз современников) и мира внешнего, против которого Диккенс восставал, будучи в то же время неразрывно с ним связан. Мастер психологического портрета, Уилсон с блеском показал формирование характера, вкусов, мировосприятия будущего художника с первых шагов его жизни. Он не ограничился констатацией разительных противоречий, уживающихся в Диккенсе, а тонко и в то же время с беспощадной правдивостью показал их возникновение и развитие. Он передал динамику развития характера своего героя и проник в самое существо тех перемен, которые в ходе лет в этом характере происходили.

Английская критика не без основания подчеркнула, что пониманию Диккенса в данном случае способствовала близость двух индивидуальностей: Диккенс очень рано стал для Энгуса Уилсона маяком, освещающим его собственный путь по дорогам литературы. Но не только маяком: его творчество было для Уилсона возможностью проецировать в прошлое тревоги и сомнения, одолевающие интеллектуалов современного Запада, владеющие и самим Уилсоном.

В редакционной аннотации к книге говорится: «Викторианская эра была предшественницей нашего века мучительного душевного разлада… Внешне самоуверенные, полные оптимизма и жизнерадостности, стойкие в своих этических нормативах, почти все викторианские художники испытывали в то же время глубочайшую скрытую тревогу и чувство вины… И пожалуй, никто не выразил противоречия своей эпохи с такой полнотой, как… Ч. Диккенс». В глубоком и убеждающем труде Энгуса Уилсона — говорится дальше — прослежен путь Диккенса: «Он (Уилсон) показывает житейский путь писателя, показывает и преследовавшие его идеи (obsessions), наложившие отпечаток на его творчество. Может быть, то, что получилось, так убедительно именно потому, что Диккенс всегда очень сильно влиял на пишущего его портрет…»

Немалая часть английских критиков испытала ощутимое влияние фрейдистской трактовки Диккенса, и в частности влияние работы известного на Западе американского ученого Эдмунда Уилсона «Диккенс и два Скруджа». Другие ее решительно отвергали, воспринимая как необоснованную и надуманную. Так, А. Дайсон назвал рассуждения американского критика о «преступных комплексах» Диккенса и владевшем им якобы всю жизнь желании убить своего отца «непростительной чепухой».

По мнению Джона Гросса, автора одной из рецензий на «Мир Чарльза Диккенса»[7]. Уилсон «отдал дань обеим точкам зрения». Вряд ли это так. Хотя Энгус Уилсон, как и большинство его английских собратьев по перу, не свободен от влияния идей Фрейда[8], едва ли они определили в данном случае трактовку личности Диккенса. Более того, первые главы книги Энгуса Уилсона, в сущности, содержат прямое опровержение теорий Эдмунда Уилсона. Утверждение автора «двух Скруджей», на основе которого строится фрейдистская интерпретация «криминальных комплексов», якобы владевших Диккенсом, объективно опровергается рассказом Э. Уилсона об отношении мальчика Диккенса к родителям и в детстве и на протяжении последующих лет. Главы «Детство» и «Юность» показывают теплую симпатию подростка к незадачливому отцу и совершенно несправедливую, но непреодолимую антипатию к матери, которую маленький Чарльз никогда не мог простить, считая виновницей своего унижения. Речь идет о кратковременной работе впечатлительного и слабого подростка на производстве ваксы, куда он был отдан по инициативе миссис Диккенс в момент тяжелых испытаний семьи и заключения ее главы в долговую тюрьму.