Страницы из стенографической записи Ч. Диккенса.
Диккенс всегда с гордостью говорил о тех днях, когда был репортером. В 1865 году он выступал на банкете в Газетном фонде. Отрывок из этой речи показывает, с каким удовольствием он вспоминал это время.
«Я пришел на галерею Палаты Общин в качестве парламентского репортера, когда мне не было еще и восемнадцати лет, а ушел оттуда… около тридцати лет тому назад. Я выполнял репортерскую работу в таких условиях, какие многие из моих собратьев здесь в Англии, многие из моих нынешних преемников не могут себе и представить. Мне часто приходилось переписывать для типографии по своим стенографическим записям важные речи государственных деятелей — а это требовало строжайшей точности, одна-единственная ошибка могла серьезно скомпрометировать столь юного репортера, — держа бумагу на ладони, при свете тусклого фонаря, в почтовой карете четверкой, которая неслась по диким пустынным местам с поразительной по тем временам скоростью — пятнадцать миль в час. …Я протер себе колени, столько я писал, положив на них бумагу, когда сидел в заднем ряду старой галереи старой Палаты Общин, я протер себе подошвы, столько я писал, стоя в каком-то нелепом закутке в старой Палате Лордов, куда нас загоняли как овец… и заставляли ждать… наверное, того времени, когда нужно будет заново набить мешок с шерстью{26}… Случалось мне и застревать в грязи на проселочных дорогах, посреди ночи, в карете без колес, с измученными лошадьми и пьяными форейторами, и все же я успевал вовремя сдать свои записи в машину, да еще удостаивался памятных похвал покойного мистера Блейка{27} с его незабываемым шотландским акцентом и столь же незабываемым золотым сердцем».
Я привел этот обширный отрывок из речи Диккенса отчасти потому, что он вполне характеризует его репортерскую жизнь с 1832 года до выхода в свет «Пиквикского клуба», успех которого позволил ему целиком посвятить себя литературе; но еще и потому, что тон, каким здесь рассказывается про «былые дни» и про лестные отзывы редактора Блейка, по-моему, вполне подтверждает следующее: годы репортерства, пусть и очень тяжелые; были сродни его счастливой школьной поре. То была Англия последних лет Регентства; Англия, где не существовало еще железных дорог. Для Диккенса эта Англия ассоциировалась с XVIII веком, и, хотя далеко не все из созданного тогда он любил, это был век Тома Джонса, Родрика Рэндома и Хамфри Клинкера — героев его детства.
После того как Диккенс побывал на задворках закона, положение его переменилось: на репортерской галерее, как мы видим из приведенного отрывка, ему явно повезло. Опять выручили родственники матери: помощь его дядюшки Джона Генри Бэрроу обеспечила молодому человеку хорошее место на новом поприще. Чарльзу не было еще и двадцати лет, когда он начал работать у своего дяди, издававшего «Миррор ов парламент», который в соперничестве с «Хэнсардом» печатал парламентские речи. Джон Диккенс уже успешно работал в этой газете, когда туда поступил его сын. Чуть позднее (в самом начале 1832 года) Чарльз благодаря своим способностям получил дополнительную репортерскую работу для вечерней газеты «Тру сан». Таким образом, свои первые репортажи он писал еще о дореформенном парламенте{28}, более того, он писал их в старом здании Палаты Общин, которое сгорело спустя три года. Характер речей и процедура послереформенного парламента уже не располагали Диккенса к работе. Он не любил перестраивавшего его архитектора лорда Грея, хотя в сентябре 1834 года и поехал в Эдинбург, чтобы написать отчет о торжественном присвоении ему там почетного гражданства; кстати сказать, это было первое морское путешествие Диккенса. Вместе с ним туда отправился Чарльз Берд — молодой репортер, его сотоварищ, который был шафером у него на свадьбе и навсегда остался его лучшим другом; это было самое долговечное приобретение его репортерских лет. Именно Берд сказал позднее, что не было стенографа лучше Диккенса. Именно Берд за месяц до поездки в Эдинбург раздобыл Чарльзу работу в «Морнинг кроникл» с жалованьем пять гиней в неделю. Эта влиятельная ежедневная газета обеспечила ему постоянное, бесперебойное занятие: теперь в период парламентских вакаций он разъезжал по стране; и одна из таких поездок на дополнительные выборы в Ипсуич и Садбери дала материал для известных интенсуиллских сцен «Пиквикского клуба». Это была первая работа, полученная без помощи материнской родни, хотя даже тут его дядюшка Джон Генри Бэрроу с редким бескорыстием потратился на обед, на котором он представил своего бесценного племянника-репортера редактору «Морнинг кроникл» Колльеру. Позднее Колльер рассказывал, будто, представляя племянника, Бэрроу сообщил ему, что многие из рекламных стихов на ваксе Уоррена принадлежат перу Диккенса. Если этот разговор действительно имел место, то нельзя не улыбнуться тому, какое применение нашел дядя самому тягостному для Диккенса периоду его детства; но тем легче понять, каково было на редкость правдивому и независимому от природы Диккенсу слушать всю эту явную ложь и как болезненно должен был он ощущать зависимость бедняка от поддержки влиятельных лиц.
Пожар в парламенте.
В 1835 году, будучи прославленным репортером, Диккенс уже полтора года и больше печатал свои литературные очерки, сперва анонимно, потом под псевдонимом, который в скором времени прогремел на весь мир. Еще в конце 1834 года его представили известному автору исторических романов Гаррисону Эйнсуорту{29}, посетившему редакцию их газеты, как молодого даровитого писателя «Боза». В феврале 1836 года, через несколько месяцев после успешной забастовки сотрудников «Морнинг кроникл», инициатором которой был Диккенс, вышла в свет его первая книга «Очерки Боза». Но только к ноябрю 1836 года, когда «Пиквикский клуб» окончательно утвердил его имя в литературе и он почувствовал, что у него не будет недостатка в издателях, он расстался с журналистикой. Ему было тогда неполных двадцать пять лет, и он уже был женат. Его письмо с просьбой об отставке, посланное владельцу «Морнинг кроникл» сэру Джону Истхопу, было чем-то вроде окончательного вызова работодателю (что позднее он не раз повторял по отношению к своим издателям, причем в качестве человека уже вполне независимого). Письмо это начиналось словами: «Дражайший сэр, не почтите за проявление намеренного неуважения к вам то, что я на днях не вернулся в редакцию…» — и заканчивалось следующим образом: «Поверьте, сударь, если вы считаете нужным поощрять тех, кто работает на вас… то избранный вами путь не способствует вашей цели». Так появился Неподражаемый.
Но прежде чем праздновать славную победу «Пиквикского клуба», нам следует обратиться к тем радостям и печалям, которые выпали на долю молодого Диккенса в эти десять трудовых лет после окончания школы, ибо его часы досуга и сердечные увлечения куда больше, чем отупляющее однообразие работы, помогают понять изображенные писателем нравы и отношения, его стиль и то сугубо личное, что за этим стилем скрывается, иными словами — проникнуть в многокрасочный мир, созданный им в первое десятилетие творчества.
Глава III
Любовь, женитьба, победы и утраты
в годы с 1827-го по 1840-й
