Волгин и его товарищи очень удивились, когда им сказали, что это сооружение не вся станция, а только одна из ее частей, один из узлов мощного комплекса. Точно такие же строились еще в пятнадцати местах, симметрично расположенных на всей поверхности Марса. И возле каждого из них был город, подобный Фаэтонграду, но меньшего размера.

— Здесь административный центр Марса, — пояснил Мунций. — Отсюда же осуществляется и связь с Землей. Другие города не имеют космодромов.

Население Фаэтонграда в подавляющем большинстве работало на гравиостанции. И только незначительная часть обслуживала начавшееся строительство заводов воздуха для будущей атмосферы Марса, детские комбинаты и «службу питания».

Рабочий день на Марсе был значительно длиннее, чем на Земле. Гравиостанцию нужно было как можно скорее ввести в строй, в ней остро нуждались «истребители».

Строители работали половину дня, а потом люди давали задания машинам, и те уже сами, без своих хозяев, продолжали работу. Она шла безостановочно, круглые сутки.

В утренние часы Фаэтонград казался необитаемым. В середине дня он оживал, а вечером его сады и улицы наполнялись веселой и шумной толпой.

Гостей поселили в первом этаже трехэтажного дома, расположенного в густом саду. Внутренняя обстановка ничем не отличалась от земной: комфорт, биотехника, вместо окон прозрачные стены.

Вечером, в день прилета, гости, сопровождаемые Мунцием, посетили, как и обещали, фаэтонцев. Беседа затянулась до глубокой ночи.

Переводчиком служила лингвмашина, вмонтированная в стол, за которым они сидели.

Мебель фаэтонцев, причудливых волнообразных линий, показалась всем некрасивой и неудобной. Кресел не было, их заменяли «табуретки» без спинок. Но для гостей фаэтонцы приготовили обычные стулья.

Мунций предупредил, что говорить надо очень тихо, почти неслышно, чтобы звук голоса не смешивался с переводом.

— Машина чувствительна и слышит прекрасно, — сказал он.

Работа лингвмашины просто ошеломила Волгина. Когда он заговорил первым, задав какой-то вопрос, послышался его же голос, отчетливый, достаточно громкий, произносящий незнакомые слова — тягуче-медленные, напевные.

А когда Ая совсем неслышно отвечал Волгину, раздался чистый современный язык, только с длительными паузами между словами, соответствующими медленности речи фаэтонцев.

Так и шел весь разговор — неторопливо и спокойно. И не только в речи, но и в движениях хозяев гости заметили явную замедленность.

На Мунция, Владилена и Мэри рассказы фаэтонцев производили такое же впечатление, как и на Волгина, Мельникову, Второва и Крижевского. Одинаково чуждый, одинаково непонятный мир вставал перед ними. Жизнь на Фаэтоне, отношения людей, их быт — все было глубоко отлично, все было иным, чем на Земле.

Глядя на сидевших напротив него фаэтонцев, рассматривая их мощные лбы и огромные глаза, Волгин испытывал почти страх. Какая чудовищная пропасть отделяет его от этих «мыслящих существ», как он привык называть про себя обитателей других миров, какая бездна между их умственным развитием! В сравнении с ними он был едва развившимся существом, только начинающим мыслить. Он не мог понять то, что для них было просто и ясно. А то, что оставалось непонятным, еще неизвестным для фаэтонцев, было вообще недоступно ему.

Когда они вернулись домой, Волгин поделился своими мыслями со Второвым. Тот признался, что сам думал о том же.

— Современные люди, может быть, способны сравняться с фаэтонцами, — сказал он в заключение, — но мы… никогда!

— Но почему же они обратились тогда за помощью к людям Земли?

— Для очистки орбиты? Что ж из этого! В твое время расчищали же землю с помощью примитивных тракторов.

— Ну, это уж слишком!

В минуты раздражения Второв был склонен к преувеличениям, и это хорошо знал Волгин.

Мельникова все же спросила о причинах замедленности жизненных процессов у фаэтонцев. Потом она говорила, что сама была не рада, что задала этот вопрос.

Ей отвечал Эйа. Биология фаэтонцев ушла очень далеко, гораздо дальше того, что мог знать даже Люций. И как ни старался Эйа говорить понятно, его объяснения опирались на знания, неизвестные еще на Земле. Тем более их не знала Мельникова. Она ничего не поняла. Эйа, очевидно, заметил это. Он внезапно прервал свою речь и заговорил о другом:

— Понятия о быстроте мысли и реакций весьма условны. Каждый принимает за норму то, что ему привычно. С этой точки зрения вы кажетесь нам слишком стремительными в поступках и мыслях. Нам даже трудно представить себе, как при такой быстроте может складываться в вашем мозгу законченная логическая цепь. А уж если мы заговорили о логике, то скажу следующее: мы с не меньшим основанием можем предложить вам замедлить темпы вашего мышления и вообще деятельности организма, чем вы нам.

— Я же не говорила ничего подобного, — попыталась возразить Мария Александровна, почувствовав в словах фаэтонца скрытый упрек.

Но Эйа, казалось, не обратил внимания на её реплику.

— Вы живете, — продолжал он, — около двухсот лет. Мы, если принять продолжительность вашего года, вдвое дольше. И наша жизнь так же полна, как и ваша. Вы можете возразить — ведь мы все же возвращаемся к Солнцу. Это сильный довод в споре. Но я попробую доказать вам, что вы не правы. Фаэтонцы сейчас расплачиваются за ошибку, которую допустили их предки, избравшие систему Веги новой родиной. Нам нужно достигнуть, вернее, вернуть то, что мы имели до этого переселения. Но не больше. Если вы думаете, что мы ставим своей целью сравняться с вами по быстроте мысли, то ошибаетесь. Вы не кажетесь нам идеалом. Мы даже думаем, что наша организация лучше приспособлена для жизни. Мы многое потеряли за время жизни у Веги. Люди Земли почти догнали нас, хотя прежде отставали. Нам жаль потерянного времени, но теперь, когда наша планета возвращается к Солнцу, мы миримся с этим. Так лучше. Будь иначе, не могло бы быть и дружной совместной работы обоих человечеств, которая возможна теперь. Сожалею, что не сумел ответить на ваш чисто биологический вопрос.

Эта речь, которая у земного человека заняла бы минуты три, продолжалась двадцать пять минут.

Мельникова слушала, опустив голову. Она ругала себя за то, что поверила Мунцию, который говорил, что фаэтонцы, конечно, не обидятся. Вышло, что обиделись.

— Извините меня! — сказала она, когда Эйа замолчал.

Оба фаэтонца наклонили головы, но ничего не ответили.

Вскоре беседа закончилась, и гости распростились с хозяевами.

Выйдя на улицу, Мельникова сердито сказала по-русски:

— Никогда себе не прощу этого. Вышло некрасиво, грубо. Он прав, что проучил меня.

— Не переводите! — поспешно сказал Второв Волгину, совершенно забыв, что Мунций прекрасно знает русский язык. — Ты не права, Мария! Мунций нисколько не виноват. Он судил со своей точки зрения. Да и обиделись ли они? Это очень сомнительно. Трудно судить, когда говорит человек, мыслящий иначе, чем мы. Высокая культура исключает мелочную обидчивость. Эйа просто высказал свое мнение.

— Бросьте! — Мельникова досадливо махнула рукой. — Неужели вы верите тому, что говорите? Они обиделись, это было совершенно очевидно.

— Я согласен с Марией, — сказал Мунций (Мельникова вспыхнула до корней волос, поняв свой промах), — и признаю, что ошибся в суждении о фаэтонцах. Но трудно было ожидать… Появилась новая для меня черта в их характерах. А то, что вы затронули этот вопрос, очень хорошо. Ответ Эйа интересен. Мы думали, что фаэтонцы стремятся к полной ликвидации своей медлительности, выходит, что нет. Что ж! Тем хуже для них. Мы их быстро нагоним и перегоним. Сама жизнь докажет им, что они ошибаются. И придется им догонять нас, — весело закончил Мунций.

Глава шестая

1

Снова пространство, снова черная бесконечность со всех сторон и бесчисленные огоньки далеких звезд.

Рабочий корабль летел к цели.