Он раскрыл журнал в том месте, где Дорофеев сделал последнюю запись, и ниже, обозначив текущий час, написал: «Стоим в ожидании разгрузки в пос. Временный. Капитан тов. Дорофеев К. Н. отбыл на берег по уважительной причине и всю ответственность за теплоход возложил на помощника капитана Ведерникова В. Т. Мной, помощником капитана, был отстранен от несения ночной вахты моторист Бурнин ввиду того, что он, опоздав к началу вахты на судно, явился в нетрезвом виде».

Ведерников вышел из рубки, не спеша обошел теплоход — небольшое суденышко со стопятидесятисильным двигателем. На Волге если такой и встретишь, то только в порту, на маневрах. Зимой, когда Ведерников был зачислен в экипаж «Ласточки» и пришел знакомиться с судном, «Ласточка» была вытянута на слип. Судьба трудяги буксира была запечатлена множеством заплат на днище — настоящее лоскутное одеяло! «Неужели такая калоша еще может плавать?» — в недоумении спросил он у Дорофеева. «Конечно, корпус надо менять, — с озабоченным видом ответил капитан. — Я говорил главному инженеру. Он согласен, да что толку! Нет стального листа. Придется еще одну навигацию в старом корпусе ходить».

И двигатель на «Ласточке» был старым. Но тут уж Ведерников показал, на что он способен, и к весне дизель был приведен почти в идеальное состояние. С надежным двигателем уже не так страшно… К тому же на других судах Гидростроя дела обстояли не лучшим образом. Те же стопятидесятисильные Т-63 в возрасте десяти, а то и пятнадцати лет. А ведь слава о виртуозах капитанах именно этих суденышек докатилась до Волги и позвала Ведерникова попытать счастья в Сибири, на знаменитой своими порогами и шиверами Реке.

«Что же, пока все идет нормально. Есть жилье для семьи, есть судно. Остается доказать, что и я на что-то способен. Дисциплина и порядок — вот мой курс. И поскорее запомнить фарватер, знать его не хуже Дорофеева. Тогда я сделаю из «Ласточки» настоящее судно!»

…Пробудила Ведерникова напугавшая его мысль о том, что он спит. И действительно, он спал, навалившись грудью на штурвальное колесо. Встряхнулся, вышел из ходовой рубки. В белом тумане скрылись поселок Временный, причал и баржа, к которой была пришвартована «Ласточка». Но туман, как часто по утрам бывало на Реке, лежал тонким слоем; подняв голову, Ведерников увидел голубое утреннее небо.

Дрожа от холода, он обошел судно. Ничего подозрительного. Тогда он перешел на баржу и, подойдя к бытовке, заглянул в оставшееся открытым оконце. На двух кроватях спали шкипер Сладков, пожилой хитроватый мужик лет пятидесяти, и рефрижераторщик Заварзин, лежавший на спине и по-богатырски храпевший. Еще какой-то незнакомый Ведерникову парень поместился на ватниках на полу, а на третьей кровати, как счастливые молодожены, спали в обнимку Бурнин и экспедитор Маргарита Чеченкова.

В свои двадцать семь лет Ведерников успел стать хорошим судовым механиком: у него были умелые руки и отчетливое представление о том, что происходит в дизельном двигателе во время работы. Однако и в представлениях Ведерникова о жизни было много от его специальности: жизнь рисовалась ему в виде какого-то огромного, сложного, но все-таки подчиненного определенным законам двигателя. И в такой картине мира не находилось места для безобразия, какое он увидел в окно. Он пережил в эту минуту чувство тоскливого высокомерия. «Пусть тебе холодно, — утешал его внутренний голос, — пусть ты уже две ночи не можешь по человечески выспаться, пусть тебя не любит команда, но зато единственный на судне волевой, серьезный человек — это ты. И еще настанет, скоро настанет такое время, когда всем этим развеселым артистам либо придется изменить свой образ жизни и подчиниться твоей воле, либо уйти!»

Было пять часов утра. Ведерников вспомнил о том, что пора было поднять флаг.

Вернувшись на теплоход, он отвязал тяжелое от влаги полотнище и стал дергать засаленный шнур, пока флаг, трепеща на ветру, не уперся в косую рейку флагштока.

Вот это ему всегда нравилось — поднимать утром флаг! И пусть здесь, на Реке, эта церемония совершалась весьма буднично, однако у Ведерникова, когда он смотрел на взбирающееся на высоту мачты красное полотнище, всегда что-то ширилось и поднималось в душе. Он видел глубокий смысл в требовании Устава, чтобы во все светлое время суток государственный флаг развевался на мачте. И пусть это был флаг маленького буксирного теплоходика, ходившего то вверх, то вниз по Реке в виду малонаселенных берегов, все равно поднятый флаг означал, что это не какая-то купеческая посудина тарахтит, а движется транспортное средство государства, и движется не ради прогулки, а в интересах строительства нового крупного гидроузла, следовательно, в интересах государства! И потому этот флаг должен был напоминать каждому из членов экипажа, что он не просто где-то и как-то вкалывает ради зарплаты, а трудится в интересах своей страны.

Бурнин явился в начале десятого, когда туман уже давно рассеялся и Река спокойно, величественно блистала. И Бурнин так же самодовольно, угнетающе сверкал смуглой кожей, красиво-мужественным лицом, всем своим крупным, здоровым, чуть утомленным телом. Только глаза его казались непросыхаемо мокрыми, полными темной пьяной влагой.

— Мое почтение, шеф! — громко, с иронией неустрашимого человека приветствовал он Ведерникова.

— Будь здоров, — сдержанно ответил Ведерников.

Бурнин присел рядом, и опять, как вчера, Ведерников, чувствуя отчаянно-насмешливый взгляд Бурнина и противный водочный запах, должен был напрягать все силы, чтобы сдержать бешенство.

— На остров надо идти, шеф, — напомнил Бурнин. — Парни там задубели.

— Надо, — терпеливо согласился Ведерников.

— Так я пошел.

— Куда же?

— На остров, шеф, за парнями. И сетку проверим.

— Лодку не трогай! — властно сказал Ведерников.

— А как же?

— Вот так. Брать лодку я тебе запрещаю.

— А как же быть с парнями? Они же там задубели совсем, голодные сидят! Ну хорошо, сам иди на остров.

— И сам не пойду.

— Да я посижу здесь, покараулю — чего ты боишься!

— Нет, — отрезал Ведерников. — Ты ведь опять пьяный.

— Ну, пала! — с возмущением выговорил Бурнин. — Ты это брось, стармех, понял! Нас здесь двое, понял. Без свидетелей мы, понял! Если будешь и дальше на мозоли мне наступать — смотри, шеф. Я же тебя, пала, калекой сделаю — на всю жизнь калекой, понял! Ты запомни, я два раза не обещаю! Значит, я пошел на остров.

— Никуда не пойдешь, пока капитан не вернется, — как можно тверже постарался выговорить Ведерников.

— Да? Так знай же: я сейчас вполне трезвый… А слово свое я тебе дал, ты это запомни!

Выйдя из рубки, Бурнин пошел на корму и стал отвязывать «казанку».

— Леха, я напишу на тебя докладную! — высунувшись из двери рубки, пообещал Ведерников.

Ведерников допивал холодный чай, когда услышал грохот шагов по палубе. Это были шкипер с баржи, рефрижераторщик и незнакомый патлатый парень.

— Вовик, привет! — заорали Сладков и Заварзин.

Патлатый, с черными, напряженно вытаращенными глазами парень, тоже был пьян.

— А где мой кореш? — скандальным тоном спросил парень.

— Это Мишка, стропальщик, — объяснил Заварзин. — Леха-то куда делся?

— Пошел за ребятами на остров.

— Ну да, он же все утро про Пескаря трындел! Так что ждем, мужики, скоро Пескарь подвалит с харюзами! — Заварзин держался бодрее других.

— Да уж Пескарь! — тонким голоском презрительно воскликнул шкипер Сладков. Он был сонливо-бессилен, сидел, свесив набок лысую голову. — Сетка-то моя у него.

Веселый курносый Заварзин, щелкнув пальцем по своему горлу, спросил у помощника капитана:

— Вовик, не хочешь?

— Еще чего! — грубо отозвался Ведерников. — Ты не забывай, что пришел на судно, а не в пивнушку!

— Ладно, Вовик, ты это… не кипи! — Заварзин суетливо замахал руками, вскинул виновато колоски бровей. В общем-то рефрижераторщик был добродушным и толковым парнем. Портила его одна черта: не умел отказаться, когда затевалась выпивка.