Разумному достаточно

Неизвестно было, что за протокол составил вчерашний лейтенант, несомненно одно – показания Андрея, без которых практическая ценность следствия стремилась к нулю, рано или поздно обязательно понадобятся. Так лучше уж рано. Заодно ему хотелось прозондировать точку зрения милиции на происшедшее событие. Поэтому Андрей не стал дожидаться звонков, повесток и «что у них есть ещё там», а просто отправился в отделение, чтобы прояснить ситуацию.

Стояло блёклое дождливое утро, плавно перетекая в такую же блёклую морось вечера. Дневного света, в его летнем понимании, и в помине не было – с точки зрения осеннее-зимних раскладов всё было в порядке вещей, но к этим раскладам привыкать придётся заново.

Андрею доселе не приходилось бывать в этом отделении, как говорится, бог миловал, и дело не в том, что от тюрьмы зарекаться не стоит – дело в том, что по хорошему, светлому поводу обычный гражданин в милицию не пойдёт. Однако из любого правила есть исключения: так, Андрей неоднократно заходил в Адмиралтейский райотдел, где работал однополчанин его Макс Русских – им было что вспомнить и о чём поговорить, двоим питерцам из третьего взвода – ну, Андрей, конечно, питерцем считал себя достаточно условно, да кто будет обращать внимание на такие мелочи; вторая чеченская спаяла их накрепко, и Андрей навещал Макса, стараясь поддержать его морально – не всё гладко шло у того в жизни, с женитьбой поторопился, ошибся в выборе спутницы жизни, а переигрывать, метаться не в его характере. «Стерпится, слюбится», – говорил, улыбаясь – а зубы стискивал до боли при этом.

Макс из органов ушёл, в частные охранники подался, трудился теперь в банке, где платят больше – жену послушался. А Андрей, явившись теперь в родное отделение, мысленно сравнивал его с Максовым и отличий особых не заметил – разве что знакомых лиц здесь не видать, и расположение комнат здешних для него терра инкогнита, но ничего – язык до Киева доведёт, главное, чтобы ноги довели до дежурки.

Вчерашний лейтенант оказался молодым ещё парнишкой, преисполненным серьёзности и чувства долга, он объяснил Андрею, как написать заявление, и приложил его к делу – номером вторым, после протокола осмотра места происшествия.

– Ну что ж, – сказал он. – Дело, в общем, ясное… По форме, но не по существу.

– Если я могу быть вам полезен…

– Не торопитесь. Для начала надо дело завести. – Не откладывая в долгий ящик, лейтенант заполнил бланк «Постановления о возбуждении уголовного дела».

– Я могу быть вам полезен на данном этапе? – снова повторил Андрей.

– Пожалуй, нет… – Лейтенант призадумался. – Хотя… Если у вас есть информация или соображения, выходящие за рамки того, чем мы располагаем. – Он похлопал по прозрачной папочке, в которой «Постановление» стало третьим после вчерашнего протокола и сегодняшнего заявления Андрея.

– Пожалуй, в заявлении всё указано…

– Кого-нибудь подозреваете?

Андрей хотел было ответить «да», но вовремя прикусил язык. А что в список похищенного внёс лишь бабушкино серебро – правильно.

– Так… – Лейтенант исподлобья рассматривал Андрея. – А вы?

– Что я? – не понял Андрей.

– Где находились на момент совершения преступления?

– В городе Санкт-Петербурге. Проводил занятия у группы студентов, так что моё алиби могут подтвердить человек тридцать, как минимум.

– Хорошо. Если у вас подозрений определённых нет – будем искать установленным порядком. Вас мы ещё вызовем, и… – Лейтенант заглянул в папочку. – Елизавету Петровну пригласим непременно, разумеется, после того, как она поправится. Возможно, основная потерпевшая прояснит нам обстоятельства дела, благо она видела преступников, и, не исключено, что сумеет их вспомнить. А пока… Я вас не задерживаю. Спасибо и – всего доброго.

Андрей вышел из здания ОВД с чётким ощущением, что похищение пары серебряных кубков – дело не того масштаба, чтобы милиция с ног сбивалась ради его раскрытия; тем более, у бабушки лишь сотрясение мозга. Вот если б убийство…Тьфу! – плюнул он, – придёт же в голову такое!

Он направился в сторону больницы. Бросил быстрый взгляд на часы, стрелки на циферблате совершали завершающий маневр, готовясь встать под прямым углом, соответствующим отметке 15–00.

В это время начинался приём посетителей, и Андрей не хотел терять ни минуты – он живо скорректировал свой маршрут в пользу ближайшего продуктового магазина, куда и ринулся сломя голову, а минут через десять уже вынырнул из его медоносного чрева, укомплектованный плодово-ягодными гостинцами для бабушки. В три с небольшими копейками Андрей вошёл в здание больницы. Елизавета Петровна встретила его в приподнятом настроении, но ему показалось, что она чуточку бодрится.

– Внучек пришёл… А я тебя ждала.

– Я вчера уже был, но ты спала.

– Знаю, знаю, доложили…

– Бабуля. Ты как себя чувствуешь?..

– Ну как себя можно чувствовать, когда по голове получишь? На букву «ха» – хорошо. – И она переменила тему. – Думаю, Лидуша – душа моя – всё тебе рассказала в подробностях?

– Всех подробностей, как я понимаю, она знать не может, – осторожно возразил Андрей. – Рассказала, но только в общих чертах.

– А ты наверно хочешь услышать наиболее полную, как принято говорить, версию событий. – Бабушка скорее констатировала, чем задала вопрос. – Всё очень просто. В моей юности говорили почему-то «просто, как апельсин». О, я вижу, ты мне как раз апельсины и принёс. – Она достала из пакета с гостинцами апельсин и принялась его очищать – неспешно и тщательно.

– Любишь же ты лирические отступления, – усмехнулся Андрей, наблюдая за тем, как её цепкие пальцы освобождают сочную мякоть южного плода от толстой кожуры, главный и единственный недостаток которой – несъедобность. Впрочем, изъян этот нисколько не мешал Елизавете Петровне использовать сушеную апельсиновую кожуру в домашнем хозяйстве, активно применяя как средство против моли.

– Почему же только лирические? Эпические тоже люблю, – парировала бабушка. – Но, боюсь, это слишком длинно, ты не выдержишь. К чему это я? Ах, да, подробности… Вернувшись домой после утреннего моциона, я к своему удивлению обнаружила в квартире посторонних. Вернее, сначала я их присутствие… почувствовала. Однако в силу природной беспечности не обратила внимания на это своё ощущение. Беда в том, что я невольно сообщила воришкам о своём приходе домой, громко ковыряясь ключом в замочной скважине. Вот. Они мигом сориентировались в обстановке, профессия обязывает – быстро ориентироваться. А копались они в твоей комнате, бумаги твои на пол вывалили и в них рылись. Захожу: ба-а-атюшки! Один в комнате стоит, а второй спрятался, я его не видела, не успела увидеть. Второй-то меня и огрел сзади по черепушке, да всё в одну секунду случилось, не успела и сообразить толком, что делать надо и как действовать. Постфактум только и сообразила, на полу лёжа, как на брачном ложе. А что толку махать кулаками после драки?

Андрей с облегчением отметил, что бабушка не утратила чувства юмора, а это значит, что дело идёт на поправку.

– А сейчас? – спросил Андрей. – Как ты себя чувствуешь?

– Докладываю, товарищ командир. – Елизавета Петровна шутливо приложила два пальца к виску. – Голова с утра почти не болит. Не тошнит. Общая слабость – да, но эскулапы говорят, не страшно. Я тоже думаю, слабость у меня от укола вчерашнего. Укол расслабляющий, умиротворяющий. Да знаю я, знаю, что к пустой голове, – неожиданно проговорила она, оторвала от виска два пальца и вытянула их вверх победительно – буквой V.

– Бабуля. – Андрей принял нарочито серьёзный вид, насупился, сдвинул брови на переносье. – Ты студенческий театр вспомнила, что ли? Фауста мне играешь тут в оригинале?

– Андрюша, – примирительно сказала бабушка. – Вся жизнь театр, как говаривал Уильям Ша, но если ты про самочувствие, то отвечаю как на духу: вчера мне было куда хуже, чем сегодня, а сегодня – значительно лучше, чем вчера. Только Оля Тучкова – она дежурила вчера, вот ведь совпало как! – Оля говорит, неделя как минимум. Да-да, неделю мне придётся прохлаждаться в стационаре! Ты представляешь? Говорит, сотрясение мозга средней тяжести! Вчера подташнивало, я не скрываю. Но сегодня я почти здорова! Ах, – она раскинула руки крестом и принялась декламировать пафосно, патетично. – Почему люди не летают, как птицы? А я птица! Я чайка, чайка!

– Frailty thy name is woman, – отозвался Андрей.

– Воистину! Вероломные мы. Непостоянные. И вообще… Ладно, – заговорила она, резко меняя тон, переходя на полушёпот. – Привози свою Агриппину. Поживите эту недельку у нас. Ведь туда-обратно не наездишься, а стеснять вас дистанционно я уж никак не смогу.

– Бабушка… У меня и в мыслях не было… – начал было Андрей, но Елизавета Петровна оборвала его:

– В добрый час! Благословляю вас недельным благословением. Любите друг друга и творите добро. Всё!

Эта фраза прозвучала столь феерично, столько бодрости и здоровой энергии в неё было вложено, что Андрей подумал с гордостью: «А ведь молодец у меня бабуля». Подумал, но промолчал. Не ровен час, загордится бабуля пуще прежнего – а куда дальше-то?

Агриппина позвонила, когда Андрей подходил к подъезду. Он только что отметил необычайно оживлённое скопление местных кумушек в глубине двора, на скамейке и вокруг оной – в невиданном многолюдий тутошних пенсионерок и домохозяек предпенсионного возраста, непосредственно на лавочке хватило места, хорошо, если половине личного состава. Те, кому места не достало, обступили сидевших тесным полукругом. Андрей подумал, что только очень веская причина способна оторвать от переполненных сериалами телевизоров стольких далеко не праздных женщин одновременно. От него не укрылось, что центральное место в стихийно сложившейся иерархии заняла Лидия Матвеевна, именно она солирует в какофонии сегодняшних посиделок. При его приближении к району их дислокации, бабоньки стремительно приглушили динамики разговора, они говорили теперь значительно тише, не снижая при этом общей интенсивности. И что бы это значило – спросил он себя, хотя и так всё было настолько очевидно, что никакой подсказки не требовалось. В это самое мгновение, внезапно оживший мелодией звонка, мобильник отвлёк его внимание, – а затем голос Агриппины сделал несущественным, ничтожным весь остальной мир, внешний по отношению к их любви, поющей в каждом звуке их голосов, в каждом вздохе с той и с другой стороны; даже паузы в разговоре – и те были пропитаны любовью.