Кстати, кому и зачем нужен сам подземный коридор, решётка и тварь за ней — можно раздумывать хоть сейчас. Захват подвала вряд ли что добавит.

Надо сказать, Суздальцев и думал об этих вещах, и даже к чему-то пришёл.

Из особенностей архитектуры больничного барака следует, между прочим, что первоначальное его назначение было иным. Широкие ворота и вестибюль, достаточно широкий подземный коридор — всё это контрастирует с крохотными дверцами, тесными палатами и узким просветом коридора первого этажа. Здание перестроено, а первый этаж сохранён. Вместе с той тварью, что там обитала (извне-то туда её, такую большую и злобную — точно не засунешь).

Короче, злодей Пердун ничем не рисковал, когда подкидывал капитану ключ в тряпочке. Кто выпустит чудовище, тот сам и пострадает, а уж само чудовище наверх не пролезет, застрянет в первом же дверном проёме, а стены-то толстые. Вот и не опустошит Березань жуткий монстр. Останется над кем Пердуну властвовать.

А вот как чудовище за решётку попало, тут — возможны варианты.

Первый: животное поймали (возможно, усыпили), упрятали за решётку, а потом уже сверху установили больничное здание. Второй: животное таки внесли в готовую ловушку под зданием, но — в раннем его детстве, когда тварь была маленькой. Третий: животное запихнули в подвал не через здание больницы, а через какой-то другой вход — пока что неизвестный. Если так, то скорее всего сей другой вход тоже закрыт решёткой, иначе бы зверюга давно выбралась.

— Капитан, — доложил Егоров, — Рябинович и Хрусталёв пришли.

— Впускай, — велел Суздальцев, — только гляди, чтобы немецкие шпионы из коридора не подглядывали!

Рябинович и Хрусталёв. Этих двоих капитан отряжает проводить Панайотова и Грдличку. И тоже — с лёгким сердцем, ибо в больнице искать больше нечего, только — тупо следуя легенде, наблюдать за выздоровлением раненых. Если кто зайдёт от больницы далековато — привлечёт лишнее внимание (что они там вынюхивают?). Зато эти двое — пройдут по новой, ещё не исследованной части мутантского ареала, и никто им слова не скажет. Ибо по делу.

А чтобы не замыкались только на охране учёных, да вволю смотрели по сторонам, Суздальцев их сейчас специально проинструктирует.

Ай, хороша Дыра! Всем дыркам Дыра! Дыр-Дыра!

Пан Кшиштоф с некоторых пор прекрасно знает, что такое счастье.

Счастье — это когда больше не можешь, когда падаешь от усталости на заботливо подстеленную шкуру, а настроение всё равно игривое.

Счастье — это когда с Дырой, когда на её топчане, крытом шкурой неубитого медведя.

Ага, есть у Дыры и такая шкура. Говорит, этого медведя-мутанта никто не убивал, а он просто сбросил шкуру — и дальше пошёл. Наверное, байка, хотя что в мутантском краю бывает только небылицей? Здесь запросто встретишь медведя без шкуры, да ещё с ушами, как у слона и с хоботом, полосатым, как у зебры.

Что за чудо этот мутантский фольклор! Обязательно надо будет прислать кого-то из учёных, а лучше пару человек, чтобы записали в этнографические блокноты историю про медведя.

Правда, ещё лучше — найти кого-то другого, кто эту же историю про медведя хорошо рассказывает, а к Дыре — не посылать. А то ведь известно, чем дело кончится. Дыра — она для всех Дыра. Для всех и с каждым.

— Нет, пришли-и! — капризно надувает губы Дыра, выдёргивая седеющий волос из пучка, растущего на профессорской груди. — Пришли мне того, молоденького! Его зовут Хомак? Вот Хомака мне и пришли. Других можешь пока не присылать, а этого я хочу!

— Всё, что скажешь, любимая! — с ласковой улыбкой отвечает пан Кшиштоф. — Приведу тебе всякого. Я ведь знаю, ты ненасытна!

Промискуитет, будь он неладен. Профессор Щепаньски меньше всего хотел бы делить одну и ту же пани с кем-то из своих подчинённых, но — в этой игре на желания назначать фанты не ему. К тому же самые дикие желания Дыры настолько быстро становятся его собственными, что диву даёшься! Кто знает, может её отношения с молодым чехом что-то добавят в арсенал наслаждений профессора, дадут ему взамен постыдно-сладкое ощущение ещё большей полноты жизни?

— Так ты всё про меня знаешь? — Дыра отодвигается на расстояние вытянутой руки, чтобы лучше видеть лицо пана Кшиштофа. — Всё-всё?

— Никто не может знать всего о тебе, любимая! — поспешно произносит профессор. — О ком угодно, только не о Дыре!

— Ответ правильный! — смеётся мутантка, сладострастно выгибая на медвежьей шкуре свой изящный красноватый торс.

Профессор польщён, словно только что сдал труднейший зачёт в своей университетской жизни.

— Так ты не хочешь знать всё о Дыре? — ухмылка мутантки становится хищной, выдаёт заброшенную ловушку. Если ответишь «нет», Дыра накажет за недостаток интереса, если «да» — за самонадеянность. Лучше отвечать «да»: за самонадеянность Дыра бьёт мужчин всего чувственней и нежней, а за невнимание — агрессивно, как истинный палач-профессионал.

Но вместо удара следует дразнящий разговор. Дыра не верит в «да»:

— Нет, пан Кшиштоф, главного о Дыре ты знать боишься!

— Боюсь, и в то же время хочу! — выкручивается пан.

Мутантка нагибается к самому профессорскому уху и жарко шепчет, обжигая ушную раковину:

— А слышал ли ты новости о моих привычках? Рассказал ли тебе Сопля, какая судьба ждёт моих любовников?

— Э… да, конечно!

— Он рассказал, что любовников я убиваю? — на последнем слове Дыра демонстративно облизнулась.

— Э… да, рассказал, — профессору трудно говорить внятно, так как мутантка в этот момент отстранённо теребит его за щёки, словно недавно подаренную куклу из неведомого материала.

— И ты не боишься?

— Нет! — с горячностью воскликнул пан. — Мне желанны твои проделки.

— А если я убью и тебя?

— Я готов! — пан Кшиштоф выставил вперёд седовласую грудь, словно специально под расстрел. — Всё, чтобы только обрадовать мою ласточку!

Пока он это говорил, у него словно звоночки в висках зазвонили: тревожный сигнал! Но пан Щепаньски отмахнулся от охранной системы. Он будет действовать по-старинке. Если искренне готов пойти под нож из любви к прекрасной мутантке, она тебя милует. Раньше бывало так.

— И Хомака привести готов? — с недоверием проговорила Дыра. — Чтобы я его тоже убила?

Профессор Щепаньски закивал:

— И Хомака, и меня, и всю экспедицию — режь, если надо. Если только доставит тебе удовольствие!

— Не веришь, — констатировала Дыра, — много говоришь, а ни одному слову не веришь. Эх ты, этнограф! Спец по культуре мутантов… Что за ерунду твоя экспедиция берёт для изучения? Сказки, песни, танцы, народные промыслы?

— Да! — подтвердил пан Кшиштоф, влюблено глядя ей в глаза.

— А главного — того, что делает мутанта мутантом — никто не изучает. Ни разу никто не изучил.

— Что же это?

— Так я тебе и сказала! — хихикнула правительница Столичной Елани.

Умеет пани держать интригу.

Чу! Что это за жуткие звуки доносятся из окна? Вой? Пан Шепаньски такого никогда не слышал, и всё же знакомые нотки проскальзывают. На тягучие фальшивые ноты голосовой основы наложены отрывистые хриплые судороги. Ах да, вот что это такое: собачий вой с поправкой на свиные глотки. Звуки теперь понятны, но страх всё равно невольно пробирает до костей. Животные, которые так звучат, не могут не быть смертельно опасными.

Вой стих. Теперь из-за окна раздался дробный топот копытец, сопение, злобно хрюкающее рычание, сквозь которое едва пробился приглушённый человеческий вопль. Дальше вопль оборвался, пошёл мерный хруст.

— Что это за звуки? — пан Щепаньски приподнялся на локте.

— Не волнуйся, милый. Это просто мои сторожевые свинки поймали прохожего.

Надо предупредить участников экспедиции, подумал пан Щепаньски, засыпая. Чтобы по ночам во дворе не гуляли. Мало ли что.

Березань учёные посмотрели в чисто «туристическом» режиме (все, кроме Панайотова и Грдлички), а вот в Столичной Елани началась работа. И вовремя. Так долго тряслись в русских БТРах, месили ногами болотную жижу — пора уже, наконец, и пользу делу приносить.