Они остановились у потемневшей двери, покрытой облупившейся краской. На позеленевшей от времени медной табличке крупным готическим шрифтом было выведено: «Зеборий».

Оккам повернулся к своему провожатому, чтобы поблагодарить его, но обнаружил, что тот исчез, словно растворившись в неярком свете мерцающих светильников.

Пожав плечами, дреней осторожно постучал в дверь. Тишина. Он постучал еще раз и прислушался. Непонятный шум, доносившийся из-за двери, сбивал его с толку. Наконец, постучав третий раз, экзарх нажал дверную ручку, издавшую скрип, и дверь неожиданно легко подалась, пропуская Оккама в полутемную келью.

Здесь стоял тяжелый сивушный запах. Неподалеку от входной двери у стены располагался топчан, рядом с которым высился пузатый бочонок и маленький столик с деревянной резной кружкой. На топчане, скрестив ноги, восседал невысокий старичок, которого можно было принять как за человека, так и за дворфа. Окладистая седая борода торчала в разные стороны воинственными клочьями, круглая лысина поблескивала капельками пота. Насупившись, старик не сводил сосредоточенного взгляда с крохотной модели гномской огнестрельной боевой машины, с жужжанием кружащейся по полу, по-видимому, и являвшейся источником шума, который экзарх слышал из-за двери. В руках у старика была зажата небольшая коробочка с рычажками и кнопками, посредством которой, очевидно, он управлял перемещениями машины.

Экзарх кашлянул, но это не произвело ни малейшего эффекта на увлеченного дворфа (или, всё-таки, человека?); казалось, он вообще не заметил появления в комнате постороннего.

— Крона кай крестор, — произнёс дреней традиционную форму приветствия, — Мир тебе, почтеннейший Зеборий!

С тем же успехом он мог обращаться к деревянному бочонку.

В некоторой растерянности, экзарх приблизился к топчану. — Отец Зеборий! — окликнул он старика, — Вы слышите меня?

Модель боевой машины все с тем же противным жужжанием описала круг и уткнулась в сапог экзарха.

Старик поднял глаза на дренея, и с интересом уставился на него, словно только что заметив его присутствие.

— Меня прислал его высокопреосвященство… — начал Оккам.

Старик с непроницаемым выражением лица снял со стола деревянную кружку и, отвернув у бочки невидимый экзарху краник, наполнил ее до краев темной жидкостью с резким запахом.

Так же молча поставил ее перед дренеем и устремил на него выжидательный взгляд.

— Благодарю вас, отец Зеборий, но я, пожалуй, воздержусь, — экзарх чувствовал себя сбитым с толку. — Я бы хотел обсудить с вами поручение владыки…

Старик продолжал смотреть на Оккама светлыми глазами, без единого намека на понимание, или мимику, только где-то в уголках глаз, казалось, затаилась усмешка.

— Его высокопреосвященство…

Боевая машина зажужжала и поползла по направлению к противоположной стене; доехав до середины комнаты, она остановилась и начала вращать башенкой.

Экзарх вздохнул. Он начинал понимать, почему архиепископ, напутствовав его на встречу с опальным священником, загадочно усмехался.

«Нам приходится считаться с мнением Склифа», — сказал он тогда Оккаму, — «А он настаивает на кандидатуре Зебория, как единственной достойной альтернативе. И, к сожалению, ваше попечительство, я вынужден возложить на вас эту миссию по проведению переговоров с нашим возлюбленным братом. В свое время я настоял на его выходе на покой, дабы укрепить его пошатнувшееся здоровье. Надеюсь, вы обрящете его в добром здравии.»

И вот теперь, стоя у топчана и наблюдая за сопевшим от натуги стариком, ожесточенно терзающим рычажки, отец Оккам испытывал определенные сомнения относительно надежд архиепископа.

Боевая машина, тем временем, развернув башню, открыла прицельный огонь по шеренге выстроившихся у окна пустых бочонков.

Очевидно, оставалось только покинуть келью впавшего в забытье старика, либо…

Еще раз вздохнув, экзарх взял в руки кружку и, досадуя на себя, поднес ее к губам. Глаза заслезились от едкого запаха браги. Зажмурившись, дреней несколькими долгими глотками осушил содержимое кружки и, со стуком поставив её на столик, осел на топчан, почувствовав звон в ушах.

Жужжание смолкло. Старик с интересом и явным одобрением смотрел на дренея.

— Зеборий! — представился он, протягивая дренею сухую жилистую ладонь.

— Ок-кам, — выдавил дреней, отвечая на неожиданно крепкое для субтильного телосложения старика рукопожатие.

— Ну, как там погода? — поинтересовался дворф, наполняя кружку повторно и прикладываясь к ней.

— С утра светило с-солнце, — задумчиво припомнил дреней.

— А что вообще в мире делается? — осведомился Зеборий, ставя на стол пустую кружку, и вытирая усы рукавом.

Экзарх задумался. Вопрос неожиданно показался ему весьма глубоким и многогранным.

— Гармонии в мире нет, — вздохнул он, — Наару нас никак не забудут… То есть, не вспомнят! То есть… Он сделал неопределенный жест рукой, пытаясь точнее сформулировать мысль.

Старик понимающе кивал и наполнял кружку.

— Нет, ты пойми! — горячился экзарх Оккам, стуча кулаком по столу, — Ты своё личное благо поставил выше блага общественного!

Зеборий упрямо мотал головой. — Неет — это ваше, то есть, его высокопреосвященство поставил личные амбиции выше моих принципов!

— Каких таких принципов? — удивился дреней.

— А таких! — наставительно подняв указательный палец вверх, отвечал Зеборий, выразительно поглядывая на пустую кружку, — Что каждый индивидуум имеет право на свободу самовыражения!

Дреней икнул, осмысливая сказанное.

— Алкоголизм, — глубокомысленно заметил он, — Это не самовыражение, а суть проявление духовной слабости и отсутствия веры в Свет…

— Сам ты алкоголик, — обиделся дворф, — А у меня это — перьфоманс!

Солнце уже клонилось к закату, когда у ворот внутреннего двора Собора зазвонил надвратный колокол. Дремавший в тени деревьев привратник поспешил, чтобы отворить калитку.

— Милостью Наару, я в-вернул заблудшего брата в лоно церкви, — торжественно сообщил ему пошатывающийся экзарх, обнимая за плечи едва достигающего его груди дворфа.

— Это, положим, еще вопрос, кто кого и куда вернул, — пыхтел тот, — Забирайте вашего дренея, пока его высокопреосвященство сюда не пожаловал собственной персоной…

Передав блаженно улыбавшегося экзарха в руки ошеломленного привратника, старый дворф почесал затылок, подслеповато озираясь по сторонам, взвалил на плечо потертый бочонок, и не спеша направился в сторону переулка, ведущего к Баракам Исцеления.

Лика с тревогой смотрела на бледное лицо брата Склифа, тёмные круги под его глазами и странный, нездоровый блеск в них. Она чувствовала, что происходит что-то странное.

«Он ведь, похоже, так и не поел сегодня», — мелькнула мысль в её голове.

Судя по недоуменно нахмурившемуся выражению морды Чао и вытянувшимся физиономиям дворфов, они разделяли её чувство.

— Мирта, покажи, пожалуйста, отцу Зеборию наши палаты и заодно подготовь для него отдельный кабинет, — упреждая их вопросы проговорил ворген, — Чао, отчитаешься о результатах инвентаризации. Двое из ларца… Ну, вы давно знакомы с Зеборием. Брат Склиф перевел взгляд на Лику и нахмурился, словно только что заметил её присутствие.

— А ты почему здесь?! Разве тебе не полагается сейчас быть на занятиях?

— Кхм, это моя вина, — вмешался Чао, — У Атуина с утра барахлил мотор, и я попросил Лику посмотреть его…

Ворген покачал головой. — Ты напрасно покрываешь её, Чао, — вздохнул он, — Его высокопреосвященство не станет тебя слушать, если встанет вопрос о её отчислении за прогулы и игнорирование указаний наставника. Боюсь, ты злоупотребляешь доверием отца Оккама, Лика.

Эти слова кольнули гномку, и она опустила глаза, чувствуя, что краснеет.

— А теперь прошу извинить, — брат Склиф слегка поклонился, — Меня ждут дела…

— Но как же обед?! — воскликнула Мирта, — Вы ведь даже не завтракали…