Едва успев отделаться от тебя, поезд подхватывает нового пассажира — какого-нибудь деревенского франта, принарядившегося по такому случаю в праздничную рубаху. Он провел бессонную ночь на перроне, боясь пропустить поезд, но лицо его выражает не усталость, а возбуждение от ожидаемого путешествия. Куда он собрался: на городской ли рынок с огромными плетеными корзинами, или к сыну, давно уже отправленному учиться в столицу штата, или просто на соседнюю станцию — навестить бездетного дядюшку, обладателя не слишком большого, но совсем не лишнего в хозяйстве участка орошаемой земли? Он поднимется в вагон, и поезд уносит его прочь, а ты остаешься один на совершенно пустом перроне, размышляя о том, что это за место такое, если никому, кроме тебя, из целого поезда, набитого людьми, сюда не надо…

Джай стоял у окна, за которым проносились картины спящей природы, и барабанил пальцами по стеклу. Он нервничал, сам толком не понимая, почему. Странные мысли приходили ему в голову нередко, но обычно хватало сил гнать их, чтобы не мешали жить, наслаждаться сегодняшним днем и тем, что он мог дать. Но сейчас он слишком устал, чтобы справиться с одолевшим его настроением. И не бессонная ночь была тому причиной — мало ли бессонных ночей выпало ему в жизни! Ночи наслаждений и ночи разбоев, ночи, когда он убегал от преследовавшей его полиции и когда ждал завтрашнего судебного заседания, той минуты, когда судья в роскошной мантии встанет и торжественным голосом произнесет: «Джай Дэв — виновен…» И было в чем!

Теперь что-то как будто менялось в нем. Куда-то подевалась юношеская лихость, безрассудство и пренебрежение собственным будущим, пропала потребность доказывать окружающим свою отчаянную смелость. Уже не было нужды передвигать все время границу того, на что, оказывается, ты способен. Он был теперь уверен в своем мужестве и знал себе цену. Эта цена не измерялась деньгами. Их так много протекло у него между пальцев, что Джай успел понять главное — его внутреннее состояние не слишком зависело от того, богат он нынче или беден. Вот в детстве — да! Если бы у его матери было хоть немного денег, все для них обоих сложилось бы по-другому. А теперь?… Ему могло бы их хватить, если бы от этого зависело его желание остепениться, зажить обеспеченной жизнью. Но деньги так и не стали якорем, который удержал бы его корабль в тихой бухте. В последние годы его бросало из бури в бурю и даже чаще, чем раньше, хотя прежнего интереса и удовольствия от этого он не испытывал.

Джай не знал, от какого дерева оторвал его, как листок, ветер странствий и приключений и куда прибьет в конце концов, но чувствовал, что порывы его уже не так свежи и резки, что понемногу буря утихает, оставляя боль старых ошибок, которая, оказывается, ничуть не меньше, чем боль старых ран.

И все-таки судьба не была так сурова к нему, как ко многим прочим. Она не позволила ему остаться в одиночестве, подарив друга, единственного на всю жизнь, но такого, что другого и не надо. И если он не из тех, кому можно рассказать обо всем, то это в общем-то и неважно. Важнее то, что ему можно спокойно доверить свою жизнь.

Джай посмотрел на вагонную полку, где похрапывал Виру, и улыбнулся, поразившись безмятежно-детскому выражению, которое приобрело во сне лицо его друга.

— Эй, счастливчик, пора вставать, — сказал он негромко, потрепав Виру по плечу.

— Ни за что, — ответил Виру и решительно отвернулся.

Поезд не успел еще остановиться, когда Джай, приговаривая:

— Давай, давай, пошевеливайся, пассажиры приглашаются на выход, — подтолкнул друга к открытой двери.

Виру сделал вид, что потерял равновесие, и вывалился из вагона, беспомощно загребая длинными руками, прямо на перрон. За ним выпрыгнул Джай, оправил куртку белого джинсового костюма и огляделся. Вид захудалой провинциальной станции с крошечным зданием покосившегося вокзала ничуть его не порадовал. Но, вопреки ожиданиям, перрон оказался совсем не пустынным. На нем в тени забора стояла чудесная белая лошадка, разукрашенная так, что только в цирке выступать или возить любимую дочку раджи. Всю упряжь, сплетенную из покрытых ярким орнаментом кожаных ремешков, украшали цветы жасмина, разноцветные ленты и множество бубенчиков, а над тщательно расчесанной шелковистой гривой покачивался белоснежный султанчик из пушистых перьев. Лошадка была впряжена в тонга — двуколку, на украшение которой хозяева тоже, по-видимому, потратили немало времени и сил.

Но когда из-за коляски выплыла ее хозяйка, все стало понятно приезжим молодым людям, так и застывшим с открытыми ртами. Это была настоящая принцесса из старинной индийской сказки — светлокожая красавица, такая нарядная, будто собралась танцевать на празднике.

Глубокие складки золотисто-красного сари подчеркивали статность ее фигуры. Подобранная в тон чоли не скрывала прекрасных полных рук с тонкими запястьями. Гладко зачесанные волосы, собранные на затылке в косу, украшали цветы жасмина, сорванные явно с того же куста, что и для лошадки. Щиколотки ног были схвачены широкими браслетами с крохотными бубенчиками в несколько рядов. Но лицо девушки было еще милее, чем ее изысканный наряд. Свежее, с огромными лукавыми глазами, аккуратным носиком и пухлым маленьким ртом, оно поражало какой-то детской чистотой.

«Такие девушки почему-то не живут в столицах, а встречаются, как редкие вымирающие птицы, только в какой-нибудь глуши, куда от центра и за неделю не добраться», — вздохнул про себя Джай. Виру сохранял полную неподвижность и не подавал признаков жизни, и Джаю пришлось потрепать его по щеке, чтобы убедиться, что тот еще дышит.

Девушка обняла лошадь за крутую лоснящуюся шею и кокетливо спросила, несомненно понимая всю силу произведенного ее появлением эффекта:

— Ну, что, дорогие господа, куда вас отвезти?

Этот вопрос вывел Виру из оцепенения, так как он наконец убедился, что прелестная фея — не продолжение недавнего сна и не собирается немедленно испариться, а более того, предлагает не расставаться с ними еще некоторое время. Но неужели она — извозчик? Или извозчица? Ах, неважно, может, здесь за тысячу километров от цивилизации, принято посылать за вновь прибывшими принцесс, чтобы сразу же сбивать их с толку этим сильным ходом. От радости Виру потупился, чего с ним не бывало уже лет двадцать, и при этом обнаружил такой слой пыли на своих ботинках, на который совсем не рассчитывал. Чтобы не привлечь внимания девушки к этому прискорбному обстоятельству, Виру тотчас же приступил к решительным действиям. Он бросился к коляске, на подножку которой уже занес ногу Джай, и принялся так толкаться и пихаться локтями, что скоро его не ожидавший атаки друг был оттеснен от сидения и вынужден убраться назад, на заднюю скамейку под нависающий балдахин двуколки.

Девушка, перебирая проворными ножками, обежала вокруг своей лошадки, придирчиво оглядев ее и поправив завернувшийся ремешок, не нашла больше никакого непорядка и довольно улыбнулась. Джай чуть не рассмеялся: уж больно это напоминало возню маленькой девочки с куклой — такое же серьезное охорашивание, бантики, ленточки, веселая детская пестрота.

Виру же от девичьей улыбки, казалось, совсем потерял рассудок. Он беспокойно заерзал на завоеванном переднем сидении, ожидая, пока красавица усядется рядом с ним.

Наконец прекрасная извозчица ловко вскочила на свое место и махнув тоненькой плеточкой с резной рукояткой, заменявшей ей кнут, приказала своей нарядной лошадке начать движение. Виру решил не терять ни минуты из того времени, которое отпущено им на дорогу, тем более, что он даже не представлял, далеко ли до дома господина инспектора. Он, конечно, молился про себя, чтобы этот дом находился не ближе, чем на другом конце Индии, но в конечном итоге это зависело не от него, а от судьбы и от прыти белоснежного животного.

— Вот уж никогда не думал, что нас повезет такая прелестная девушка, — приступил он немедленно к более близкому знакомству.

Девушка вполне оценила подобное начало.