-- Нѣтъ, это тебѣ надо очнуться,-- перебила она его:-- я тебѣ говорю, что это мои... мои собственныя деньги! Хочешь, я тебѣ покажу копію съ купчей, объясню и докажу происхожденіе каждаго рубля...

-- И все же ничего не докажешь, такъ какъ ты тратишь на себя средства князя, и тратишь такъ много! Этимъ самымъ все, что у тебя есть и можетъ быть, откуда бы оно ни прошло къ тебѣ, принадлежитъ ему. Ты связана съ нимъ матеріально неразрывными цѣпями. Представь, вдругъ онъ завтра разорился, потерялъ все. Онъ приходитъ къ тебѣ и говоритъ: «Жена, ты все время жила на мой счетъ, и я содержалъ тебя роскошно, я тратилъ на тебя огромныя деньги; теперь у меня ничего нѣтъ; но у тебя есть свои средства, верни же мнѣ хоть малую часть того, что я на тебя затратилъ... Что-жъ ты ему отвѣтишь? Вѣдь, если ты скажешь ему, куда именно дѣвала свои деньги... онъ узнаетъ, что ты, принимая отъ него, содержаніе, сама... содержала Аникѣева!.. Какая гадость!.. Нѣтъ, Алина, я виноватъ во многомъ, я жилъ глупо, можетъ быть, даже преступно передъ своей душою, потому, что вотъ начинаю невольно и все сильнѣе презирать себя, а это значитъ же что-нибудь!-- но на роль какого-то «Альфонса» я неспособенъ...

Будто электрическій ударъ пронизалъ ее. Она выпустила его руку, поднялась и стала вередъ нимъ, сама теперь поблѣднѣвшая и негодующая.

-- Не я, а ты меня оскорбляешь, жестоко оскорбляешь, хоть я отъ тебя и не заслужила этого,-- произнесла она глухимъ голосомъ.-- Это ты не понимаешь, что такое говоришь!..

Она замолчала и потомъ, уже болѣе спокойно и даже слабо улыбнувшись, прибавила:

-- Однако, не ссориться же намъ... Я понимаю, ты такъ разстроенъ, нервенъ, нездоровъ... Ну, успокойся же, милый, и не говори страшныхъ словъ, они между нами неумѣстны...

Аникѣевъ былъ внѣ себя. Онъ совсѣмъ потерялъ способность разсуждать спокойно и видѣть дѣйствительность. Вихрь уязвленной гордости крутилъ его все сильнѣе. А между тѣмъ онъ не выказывалъ никакихъ внѣшнихъ признаковъ раздраженія. Онъ говорилъ, какъ въ тихомъ бреду, усталымъ голосомъ:

-- Нѣтъ, я совсѣмъ спокоенъ и сказалъ именно то, что есть. Къ чему себя убаюкиваютъ сказками! Наше положеніе и тяжело, и некрасиво... Наша любовь трудна... да и та ли это, прежняя ли любовь?.. Вотъ тогда, помнишь, мы любили другъ друга по настоящему, тогда ты не стала бы унижать ни себя, ни меня, предлагая мнѣ деньги...

Алина взглянула на него, и въ ея глазахъ изобразился ужасъ. Онъ продолжалъ, не замѣчая этого ужаса, не видя и не понимая, что каждымъ своимъ словомъ, какъ ножомъ, рѣжетъ Алину.

-- Ты вотъ теперь,-- тогда вечеромъ,-- объясняла мнѣ, что ждала меня шесть лѣтъ и готовила наше свиданіе, готовила нашу новую любовь. Ты говорила, что ушла отъ меня для того, чтобы не очутиться со мной въ бѣдности, при которой поэзія жизни для меня невозможна. Ты и потомъ объясняла мнѣ это, и выходило такъ, что ты дѣйствовала только для меня, жила только мною... Ахъ, но, вѣдь, все это не то... все это самообманъ!.. Что бы мы съ тобой отвѣтили, если бы кто-нибудь сказалъ намъ: вы, значитъ, испугались бѣдности и захотѣли нѣжиться и наслаждаться каждый на чужой счетъ!..

-- Молчи, довольно!-- воскликнула Алина, закрыла лицо руками и тихо зарыдала.-- Я вижу, понимаю!.. Ты меня больше не любишь...-- разслышалъ онъ сквозь эти рыданія ея шопотъ.

Вихрь его чувствъ перемѣнилъ свое направленіе и также быстро уносилъ его теперь совсѣмъ въ другую сторону.

Онъ кинулся къ ней, сталъ цѣловать ея мокрое отъ слезъ лицо и повторялъ:

-- Нѣтъ, я люблю... я люблю тебя... только это не прежняя наша любовь... Несмотря на все, она была тогда легка, а теперь стала тяжкой, мучительной... Ну, что-жъ, будемъ мучиться... Нѣтъ, я люблю тебя, только никогда не возобновляй этого разговора, не касайся моихъ денежныхъ дѣлъ... не то я уйду, уйду навсегда, хоть и люблю тебя...

Онъ усадилъ ее и самъ сѣлъ рядомъ съ ней, положилъ къ себѣ на грудь ея голову и глядѣлъ на нее, страстно любуясь ею.

Она не шевелилась, даже глаза ея были закрыты. Она ни о чемъ не думала, тоскливо прислушиваясь, какъ въ ея сердцѣ росло то самое мучительное, горькое чувство, съ которымъ она когда-то боролась, рѣшась принять предложеніе князя и разстаться съ Аникѣевымъ.

Да, вотъ онъ здѣсь, не говоритъ и не думаетъ о разлукѣ; но она чувствуетъ эту, такъ нежданно надвигающуюся и ужъ не отъ нея зависящую разлуку.

XXXIII.

Никакими ласками не могъ привести Аникѣевъ Алину въ хорошее настроеніе.

Онъ даже спѣлъ ей свою «Легенду рожденія художника», такъ любимую ею по воспоминанію о первыхъ дняхъ ихъ зарождавшейся взаимной страсти. Алина стояла за нимъ, и онъ не видѣлъ, какая печаль изобразилась на лицѣ ея во время его пѣнія и какъ, наконецъ, тихія слезы покатились по ея щекамъ.

Желая разсѣять ее, онъ этой легендой только нанесъ ей новую рану.

Наконецъ, она печально сказала:

-- Ну, вотъ мнѣ и пора... Прощай, Миша...

Ему не хотѣлось отпускать ея. Ему самому эта разлука начинала казаться послѣдней разлукой.

-- Куда ты спѣшишь? Еще рано... и знаешь, не уходи такъ, у тебя такое нехорошее, грустное лицо... Улыбнись... улыбнись мнѣ по настоящему!..

Но она не улыбалась, а, напротивъ, лицо ее стало еще серьезнѣе и печальнѣе.

-- Видишь ли что, Миша,--сказала она:-- если я въ «свѣтѣ» ношу маску и умѣю ее носить отлично, то это еще не значить, что въ глубинѣ души я комедіантка. Передъ тобою я всегда была искренна... Я не могу улыбаться... Я ѣхала къ тебѣ съ легкимъ сердцемъ, а вотъ ты положилъ на грудь мою камень, и онъ меня такъ давитъ, и я знаю, что мнѣ отъ этого камня никогда не избавиться. Можетъ быть, сегодняшній день окажется самымъ тяжелымъ, самымъ страшнымъ днемъ въ моей жизни...

-- Ну, вотъ ты сама себѣ придумываешь теперь всякіе страхи,-- сказалъ Аникѣевъ:-- достаточно дѣйствительныхъ страховъ и опасностей. Сегодня вечеромъ я къ тебѣ заѣду, можно? Авось, ты будешь въ лучшемъ настроеніи...

-- Заѣзжай... конечно, я буду тебя ждать,-- проговорила она, обнимая его и прощаясь.

Уходя, она остановилась у порога передней и быстрымъ взглядомъ окинула всю комнату, какъ бы прощаясь съ нею. На глазахъ у нея стояли слезы.

Заперевъ за княгиней дверь, Платонъ Пирожковъ подошелъ къ Аникѣеву и передалъ ему письмо.

-- Вотъ, получите,-- видимо, до послѣдней степени сердясь на барина, самымъ дерзкимъ тономъ сказалъ онъ.

Аникѣевъ разорвалъ конвертъ. Это писала ему Марья Эрастовна.

Она просила его заѣхать къ ней по весьма важному для него дѣлу или сегодня вечеромъ, или завтра до двухъ часовъ дня. Она просила также до свиданія съ ней не рѣшать относительно продажи имѣнія и непремѣнно отвѣтить ей съ подателемъ этой записки, когда именно, въ какомъ часу, онъ у нея будетъ.

-- Что-жъ, человѣкъ дожидается отвѣта?-- спросилъ Аникѣевъ.

-- Дожидался, да ушелъ,-- пробурчалъ «дятелъ»:-- вы вотъ за пѣніемъ-то и звонка не изволили слышать...

-- Отчего же ты мнѣ не тотчасъ подалъ письмо?

-- Не смѣлъ тревожить ея,-- весьма язвительно отвѣтилъ Платонъ Пирожковъ.

Но тутъ онъ солгалъ. Дѣло было не совсѣмъ такъ.

Узнавъ, что человѣкъ, отъ новой и совсѣмъ еще невѣдомой ему генеральши, онъ воспользовался предлогомъ и объяснилъ посланному Марьи Эрастовны, что подать письмо теперь не можетъ, такъ какъ баринъ не любитъ, чтобы его прерывали, когда онъ поетъ.

-- И вы, любезнѣйшій, ступайте себѣ,-- рѣшительно потребовалъ онъ:-- какъ баринъ отвѣтъ напишутъ, я тотчасъ же его вашей генеральшѣ и доставлю; адресочекъ только дайте, гдѣ, то есть, проживаете.

Посланный сказалъ:

-- Э, да вѣдь, это рукой подать! Ступай, пріятель, скажи: отвѣтъ, молъ, тотчасъ же будетъ. Я до васъ мигомъ добѣгу.

Посланный ушелъ, а Платонъ Пирожковъ, все время, благодаря присутствію Алины, мрачный и озлобленный, остался очень доволенъ собою. Вотъ онъ пойдетъ, и узнаетъ все, что надо -- какая еще тамъ генеральша завелась у барина и чего ждать отъ нея -- добра или худа.