-- Ну вотъ что,-- наконецъ, сказала она:-- дѣлать нечего,-- разъ ужъ я имѣла глупость отпустить тебя сюда, сиди тамъ съ нею, а я сейчасъ-же поѣду, отыщу и привезу сидѣлку.
XXIX.
Нина, конечно, поставила на своемъ и, несмотря на присутствіе опытной сестры милосердія, присланной изъ Общины, всѣ дни проводила съ Ольгой. Она уѣзжала домой только поздно вечеромъ, когда больная засыпала.
Не только чувство нравственной брезгливости относительно Ольги, безслѣдно прошло въ маленькой княжнѣ, но она испытывала теперь къ этой несчастной дѣвушкѣ почти материнскую нѣжность. Она подолгу ласково глядѣла на нее ясными синими глазами, совсѣмъ по-дѣтски улыбалась ей, а когда Ольга начинала говорить и волноваться, закрывала ей ротъ рукою и требовала безусловнаго повиновенія.
-- Милочка, лежите спокойно и молчите,-- объявляла она:-- а то я разсержусь не на шутку и уѣду!
Она ужъ видѣла и чувствовала, что ея присутствіе, ея ласковый голосъ, улыбки, всякое ея движеніе доставляютъ Ольгѣ удовольствіе, развлекаютъ ее, отводятъ отъ мрачныхъ мыслей.
Самое тяжкое въ положеніи Ольги теперь, дѣйствительно, было одиночество, сознаніе покинутости, и вотъ это-то сознаніе стихало и забывалось отъ прикосновенія Нины...
-- Ну что? какъ сегодня? лучше?-- спрашивала княжна по утрамъ, входя въ первую комнату и снимая шляпку.
-- Конечно, лучше,-- добродушно улыбаясь, отвѣчала ей толстуха «сестра», съ первой-же минуты влюбившаяся въ «эту милушку, эту умненькую «золотую куколку», какъ она называла ее и Ольгѣ, и Сашѣ, и даже Генріеттѣ Богдановнѣ Хазенклеверъ, благородное негодованіе которой уже замѣтно стихло.
-- Конечно, лучше,-- повторяла она:-- только мы ужъ скучать было, начали: вдругъ, молъ, наша барышня-красавица не пріѣдетъ. То и дѣло съ часами справлялись... А теперь, какъ взошло наше красное солнышко, такъ еще лучше будетъ -- въ минутку совсѣмъ поздоровѣемъ...
-- Это я-то «красное солнышко», сестрица? Развѣ я рыжая?-- весело говорила Нина и спѣшила въ спаленку Ольги.
-- Вотъ и я... вы думали, я заспалась? Ничуть! Проснулась я рано и давно ужъ выѣхала изъ дому, только по дорогѣ кое-куда заѣхала,-- щебетала она, цѣлуясь съ Ольгой и гладя ее по головѣ какъ малаго ребенка.-- Вы думаете, я съ пустыми руками? Извините, ошибаетесь, въ трехъ магазинахъ была... Посмотрите-ка!
Она убѣгала въ переднюю и возвращалась съ громадными апельсинами, съ конфетами, съ душистыми цвѣтами...
Бѣдныя, унылыя и закопченныя комнатки сразу оживлялись. Пахло свѣжими цвѣтами, раздавался звонкій смѣхъ Нины. «Сестрица» молодѣла и принималась разсказывать дѣвушкамъ разныя интересныя вещи. Она многаго навидалась на своемъ вѣку и даже «была на войнѣ».
Кончалось тѣмъ, что Ольга, сначала молчаливая и разсѣянная, мало-по-малу заинтересовывалась -- и сама смѣялась. Въ такихъ пріятныхъ бесѣдахъ «о страшномъ, съѣстномъ и домашнемъ» проходилъ весь день.
Пріѣхавъ утромъ въ воскресенье, Нина застала Ольгу сидящей на диванчикѣ, въ первой комнатѣ. Она была еще очень слаба; но глаза стали совсѣмъ живыми. Въ этотъ день Нина не осталась до вечера, а уѣхала къ обѣду домой, уѣхала на свиданіе съ другимъ «больнымъ», о которомъ не переставала думать...
Аникѣевъ явился къ обѣду, но такой блѣдный, усталый и, видимо, совсѣмъ разстроенный, что у Нины упало сердце, когда она на него взглянула.
Дѣла его ни въ какомъ отношеніи не улучшились, и каждый новый день только ухудшалъ ихъ. Наканунѣ онъ съ утра поѣхалъ въ Царское и пробродилъ тамъ до вечера, надѣясь такъ или иначе увидѣть Соню. Но онъ не успѣлъ въ этомъ.
Спасительный deus ex machina относительно Снѣжкова тоже оставался ней тѣмъ же, заключаясь въ предложеніи Николая Александровича. А между тѣмъ, Аникѣевъ упорно отгонялъ отъ себя мысль о необходимости разстаться со своимъ любимымъ старымъ гнѣздомъ, завѣщаннымъ ему матерью.
Алина продолжала привлекать его, но каждый разъ онъ уходилъ отъ нея все съ большей и большей тоскою. На душѣ было совсѣмъ противно, и внутреннее недовольство самимъ собою, презрѣніе къ себѣ быстро возрастало. Все это подѣйствовало на его здоровье. Онъ просыпался по утрамъ совсѣмъ разбитымъ. По временамъ сильно болѣло сердце и кружилась голова.
Но все же, по привычкѣ хорошо владѣя собою, онъ постарался казаться какъ можно веселѣе предъ Марьей Эрастовной и Ниной. Во время обѣда, какъ съ нимъ случалось и какъ бываетъ часто съ очень нервными людьми, самъ не зная отчего, онъ оживился, говорилъ много, разсказывалъ Марьѣ Эрастовнѣ о своей матери и о разныхъ родственникахъ, которыхъ она когда-то знала.
Нина слушала его со вниманіемъ и пристально въ ного вглядывалась. Но обмануть ее своимъ оживленіемъ онъ не могъ.
«Надо, непремѣнно надо узнать отъ него все о томъ, какъ онъ разорился и въ чемъ дѣло...-- думала она:-- я безъ этого не выпущу его сегодня»...
XXX.
Ей не пришлось даже прилагать особенныхъ стараній для исполненія своего желанія. Въ этомъ ей скоро помогла Марья Эрастовна, всегда интересовавшаяся всѣми матерьялными дѣлами своихъ ближнихъ.
-- Михаилъ Александровичъ,-- спросила она еще за обѣдомъ:-- вѣдь, насколько помню, Софья Михайловна была очень богата. Какъ единственная дочь, она должна была получить все отцовское и материнское состояніе... Помнится, три большихъ, отличныхъ имѣнія, да и капиталъ изрядный. Говорили тогда, что въ одномъ изъ имѣній графовъ Садовскихъ просто дворецъ, съ разными собраніями рѣдкостей.. Или я спутала?
-- Нисколько,-- отвѣтилъ ей Аникѣевъ:-- мама, дѣйствительно, была очень богата и даже сохранила значительную часть своего состоянія. Насъ много, мы раздѣлились. Но все-же и я не мои. бы теперь жаловаться, если-бы... былъ другимъ человѣкомъ. То имѣніе, о которомъ вы говорите, я имъ владѣю, оно еще существуетъ... И даже всѣ коллекціи цѣлы въ старомъ домѣ. А все-жи таки у меня ничего нѣтъ...
-- Что-жъ это вы, батюшка, прокутили?-- воскликнула Марья Эрастовна, заинтересованная до послѣдней степени.
Аникѣевъ сразу потерялъ все свое оживленіе и хотѣлъ отдѣлаться отъ любопытной своей хозяйки нѣсколькими словами, но это оказалось совсѣмъ невозможно.
Марья Эрастовна принялась безцеремонно, даже до полной жестокости, вывѣдывать отъ него всѣ мельчайшія подробности. Онъ переводилъ разговоръ на посторонніе предметы, но она не сдавалась. Кончилось тѣмъ, что онъ пересталъ бороться съ нею и разсказалъ ей обо всемъ.
-- Ну вотъ,-- говорилъ онъ:-- теперь вы знаете, что я съ собой сдѣлалъ... Можетъ быть, вы даже лучше моего поймете, какъ я это сдѣлалъ, потому что я самъ почти ничего не понимаю. Было все въ рукахъ, было -- и годъ за годомъ, незамѣтно, понемногу разсыпалось. Конечно, если-бы не Медынцевъ со своими аферами...
-- Медынцевъ!-- сердито крикнула Марья Эрастовна:-- да, вѣдь вольно-же вамъ было входить въ компанію съ этимъ человѣкомъ! Вѣдь, даннымъ давно не только въ Петербургѣ, но и по всей Россіи знаютъ, что это за птица, сколькихъ онъ разорилъ! Что-же въ: теперь намѣрены дѣлать?
Аникѣевъ даже ничего не отвѣтилъ. Онъ больше ужъ не могъ говорить объ этомъ,-- слишкомъ стало противно. Марья Эрастовна совсѣмъ пересолила въ своемъ жестокомъ любопытствѣ. Она измучила гостя до того, что онъ часа черезъ полтора послѣ обѣда устало взглянулъ на Нину и сталъ прощаться.
Ни Марья Эрастовна, ни княжна его не удерживали. Нина, потому что у нея созрѣлъ планъ, который она желала тотчасъ-же привести въ исполненіе, а генеральша потому, что ждала къ себѣ Ивана Ивановича. Она должна была съ нимъ заняться всякими дѣлами часъ, другой,-- и вовсе не хотѣла на такое долгое время оставлять Аникѣева вдвоемъ съ Ниной.
-- Однако, твой пріятель не изъ разумныхъ,-- сказала она племянницѣ, проводивъ гостя:-- эти господа поэты, пѣвцы, музыканты, художники витаютъ тамъ все гдѣ-то по своимъ эмпиреямъ, а въ жизни глупѣе малаго ребенка... И ровно ничего тутъ нѣтъ хорошаго, очень даже стыдно!.. У него вотъ дочь, а онъ что надѣлалъ? вѣдь, нищимъ будетъ. Просто вчужѣ обидно.