— Какая казнь?

Оробела теперь. Ухмылка на лице князя застыла, сделалась гримасой. Ефросинья следила за ним исподлобья, выдавливала:

   — Глаза выжечь сперва... Потом на колесо.

   — Править с кем хотел?

   — Соберу, говорит, из самых лучших фамилий... Однако молодых... Дума, как у прежних царей... А чаще куражился — я, мол, самодержец, и один могу...

Наутро Фроську допросил царь. Канцелярист записывал. Удостоверила девка, что Алексей «...наследства желал прилежно». И повторила: «Наследства желал всегда, и для того и ушёл», — стало быть, под власть чужого государства, за помощью. Сказано самое главное.

«Я старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле; когда буду государем, буду жить в Москве, а Петербург будет обыкновенным городом; корабли держать не буду; войско стану держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться старым владеньем, зиму буду жить в Москве, а лето в Ярославле».

От добытого родителем всё же не отказывается. Однако разное болтал — семь пятниц на неделе. Когда дошёл слух, будто в Мекленбурге в войсках восстание, — царевич радовался, хотел смерти отцу. Слал секретные цидулы в Россию, «чтоб в Санкт-Петербурге их подмётывать». О чём они? Кому писал? Ефросинья ответила ловко; Алексей-де даже от неё многое скрывал. Любопытствовала, но безуспешно. Он твердил:

«Что тебе сказать? Ты не знаешь. Всё-де ты жила у учителя, а других-де ты никого не знаешь, и сказать тебе нечего». Оправдалась Ефросинья.

Четырнадцатого июня Алексея, надев оковы, отвели в крепость. Вскоре начали пытать. Он изворачивался нелепо, противореча себе. «Все его поступки показывают, что у него мозг не в порядке», — доносил французский посол де Лави.

Царь почёл себя не вправе решать судьбу преступника и назначил судей — церковных и цивильных. Духовенство высказалось уклончиво, сославшись на Евангелие: Христос простил блудного, павшего к ногам отца с раскаяньем, и женщину, которую грозили умертвить за прелюбодеяние. Пусть решает царь. Светские чины постановили почти единогласно: предателю — смерть. Пётр согласился с ними. 24 июля приговор объявили.

Два дня спустя Алексей умер в своей камере, не дождавшись публичной казни.

Ефросинья пыткам не подвергалась, была под стражей недолго. Данилыч выполнил условие, впоследствии сосватал ей жениха. В подлое звание обратно не впала, сделалась офицершей.

Никифор Вяземский на допросе показал, что царевич не делился с ним замыслами, обижал недоверием, часто колачивал и таскал за бороду. Ефросинья подтверждала. Наставник был сослан с семьёй в Архангельск и через несколько лет освобождён.

Сообщники Алексея — Авраам Лопухин, Афанасьев и многие другие — поплатились жизнью за сумасшедшую авантюру. Аресты продолжались. Кара постигла и молчавших, ни в чём не уличённых. Инокиню Елену — бывшую царицу Евдокию — перевели из Суздаля на север, в дальний Ладожский монастырь. Любовника её, тоже непричастного к бегству царевича, казнили.

Палачи без дела не сидели.

Траур по изменнику не носят. Над Невой полыхал фейерверк, в Почтовом доме и в господских хоромах вкусно ели и забавлялись. Справляли годовщину Полтавской битвы. Праздник и послезавтра, накануне похорон Алексея, — в Адмиралтействе спущен на воду корабль «Лесной». Царь сам подрубает опоры, пренебрегая опасностью, открывает в меншиковском дворце застолье. Окружающих поражает его выдержка. Очерствел действительно или геройски владеет собой?

Из-за пустяка какого-то напустился на Апраксина:

— Я читаю в твоём сердце. Умри я раньше тебя — ты скажешь: «И слава богу, избавился!» Дела мои осудишь, боярин... Что мы взяли у шведа, тебе ведь не дорого — признай! Уступишь ведь... Флот уничтожишь и город этот, лишь бы вернуться к старому.

Вскинулась трость и скользнула по плечу. Адмирал пятился — раб он преданный, всегда, всегда... Колени слабели, подмывало упасть, ползти, вымаливать милость.

Увы, невозможно прочесть потаённое и дознаться, вывернуть наизнанку сосуд грехов. Определить сечением анатомическим, чего стоит подданный, сколько в нём гнилого, на что пригоден.

Где же средство против зла?

Регламент у царя прежний. Встаёт в пятом часу утра — славно бы и вовсе не спать! До завтрака входит Макаров с докладами — сытое брюхо голове помеха. Уже седлают царскую двуколку — многие в городе просыпаются от её тарахтенья. В час пополудни обед. Подают щи, кашу, мясо с солёным огурцом. Рыбы и сладкого царь не любит. Часа два отдыха, потом в кабинет — исправлять и дописывать «Историю Северной войны», слушать разных людей, диктовать письма, инструкции, указы. Вечером визиты, консилии, чья-нибудь свадьба, крестины, а то — с ящичком хирургических инструментов к больному. Уделяется время и для токарных занятий. Царской мастерской в Летнем доме ведает Нартов[121] — мудрейший механик и художник. Станок изготовил, какого и в Англии нет.

   — Трудясь руками, отгоняешь болезни, — твердит царь.

Вместе с Нартовым сделано паникадило из слоновой кости для Петропавловского собора — двадцать шесть рожков, три яруса с подвесками. Из кости же вырезан царской рукой портрет малолетнего королишки Людовика — выдать бы за него дочь Елизавету...

На нужды свои царь тратит адмиральское жалованье — и хватит! Порицает роскошь, советует потребности ограничивать. Радость не в богатстве, радость — в исполнении долга перед государством.

Как внушить сие?

Объезжая столицу, Пётр застаёт врасплох нерадивых, пристыдит, а иногда и палкой отдубасит.

   — Я царь, а у меня на руках мозоли.

Летний дворец, как и ранее, скромен, только картин прибавилось да книг. Почти две тысячи томов в библиотеке, доступной каждому. Впрочем, не для лёгкого чтения служат — разные науки в себе содержат.

Фридрих, прусский союзник, прислал в подарок янтарный свой кабинет — зеркала, унизанные этим морским камнем золотого свечения. В царском жилье неуместен, а в Петергофе, в чертоге престижном, прибить пока негде. Лежат ящики в пакгаузе. Король же просит ответный дар — две сотни рослых мужиков для своей гвардии. Даже мерку дал, чтобы не меньше шести футов были. Каприз, но придётся уважить, хоть и жаль молодцов.

В Летнем саду Леблон хотел насыпать холм, пустить каскад. Излишество! Работы идут по плану, черченному царём в Спа. Посажен лабиринт, подобный версальскому, — в клубке аллей будут размещены литые фигуры из басен Эзопа, звери и птицы величиной в натуру. И мораль под ними, крупными буквами. По краю сада, параллельно Неве, воздвигаются три галереи для показа живописи и особо ценных статуй. Не токмо взор ласкают, но и просвещают умы.

Учить, учить подданных...

В цифирных школах простейших сидят рядом юноши, из семей шляхетских и посадские. Счёт, письмо всякий работный должен знать, а уж мастер — обязательно. Не закрыты для простолюдина и более высокие ступени ученья — была бы к тому амбиция.

Недорослям дворянским, кои отлынивают от наук и от службы, запрещено жениться. Сгоняют недорослей в Петербург, царь устраивает им смотр. Вылезают из повозок понурые, испуганные, в коробах деревенское пропитанье-солонина, сало, сухари, квашеная капуста. Сами пропахли теми разносолами. Встают в шеренгу, как новобранцы, чешутся, сморкаются.

— Насиделись на печи? — спрашивает Пётр. — Задницы-то протёрли, поди...

Ищет в глазах искорки ума и охоты... Таких, если мало-мальски грамотны, в Навигацкую школу, в Морскую академию.

Ученикам предписано слушаться не только учителя, но и солдата, который присутствует в классе, наблюдая за порядком. Заметит бесчинство — отлупит и дворянина.

У моста через Фонтанку сколочен театр. Искусство Мельпомены после смерти царевны Натальи заглохло — Пётр велел набрать новую труппу, а пьесы представлять полезные. Заладили «Спящую красавицу и хромого рыцаря»— надоело! Чему наставляет? Хватит угощать иностранными сказками да русскими старыми действами из Ветхого завета! Нужны новые пьесы. Фарс — так без шутовства пустого, обличающий зло, драма — чтоб побуждала к поступкам доблестным. Автору обещана награда.