— Жду, государь, — сокрушённо отвечал князь. — Жду и жду, быть может, застряла весть на каком-то из ластовых судов у Чеченя.

   — Надейся, княже, — кивнул Пётр. — Чрез два дня консилий военный. Не забыл?

   — Нет, государь. Излагаю на письме.

Разговор этот вновь всколыхнул беспокойство и тревогу. Князь и в самом деле питал надежду, что письмо дочери застряло вместе с одним из ластовых судов, следовавших в Дербент из Астрахани. С истовостью, чего с ним не бывало, молил Господа о даровании дочери мальчика, здорового и сильного, как его отец — император Пётр.

Неотвязная мысль о дочери, становившаяся всё беспокойней, оказала влияние и на его письменное мнение о дальнейшей судьбе похода. Поначалу он написал, что ежели ластовые суда с провиантом и припасом прибудут не позднее пятнадцатого сентября, то армия могла бы продолжать своё движение к югу.

Но, переговоривши с наибом и муртузали, с муллой и имамом, изменил своё мнение. Разумней всего было бы оставить в Дербенте ударную часть войска с тем, чтобы она пошла на Баку. А остальным оборотиться вспять, тем паче что государь замыслил заложить крепость на Сулаке и захочет самолично распорядиться. И не позднее конца сентября возвратиться в Астрахань. Люди не готовы к зиме, и надобен месяц, чтоб одеть их и обуть как положено. А там и Волга станет. Каково будет возвращаться?!

Консилий, или военный совет, состоялся в лагере у Апраксина. Он выглядел представительно: кроме министров и генералов присутствовали полковники Фаминцын, Блеклой[102], Юнгер, Фрезер, Безобразов, Остафьев, Приклонский, Скотт, Зыков и другие — всего двадцать персон. Все высказались в том смысле, что и князь Дмитрий: риск остаться без провианта и припаса слишком велик, можно погубить армию, число больных в полках множилось, кони падают от бескормицы и вскоре кавалерия обратится в инфантерию...

   — Господа совет, — пробасил Пётр. — Я ваши мнения на письме чел и на их основании составил своё. Тож на письме. Кое вам тотчас и зачту.

Пётр взял лежавшую пред ним бумагу, сощурился, потом приблизил её к глазам, отодвинул. И наконец сказал Макарову, сидевшему возле:

   — Чти, Алексей. Глаза мои худы стали, очки надобно заводить.

Макаров взял бумагу и ровно и внятно стал читать:

— «Понеже требовано письменное рассуждение о сей кампании, что чинить надлежит, на что ответствую:

   1. Ни в какое движение армии отважиться кажется невозможно, пока не прибудет или надёжное известие о капитане Вильбоу, а когда прибудет, тогда немедленную резолуцию взять по числу привезённого с ним провианту, сколь далече может наша армея сей кампании аранжировать. И буде будет с оным такое число провианту, чтоб дойтить до Низовой всей армеи и до Баки, или до Баки, тогда послать часть и всей армии на возвращение, или там надёжно сыскано может быть армеи пропитание на 4 месяца, також на год или, по последней мере, на 8 месяцев, на оба гварнизона, то есть на Дербенской и на Бакинской.

   2. Буде же такого числа провианту надёжного не будет, а прибудет меньше, то надлежит гварнизон отправить в Баку на оных пришедших судах, а армеи до Низовой дойтить, ежели будет на возвращение провианту.

   3. Вильбоя ждать покамест, чтоб на всю армею осталось не меньше как на три недели провианту, и на год или, по меньшей мере, на 8-мь месяцов на Дербенской гарнизон, и тогда возвратиться к Судаку, а там учинить консилий: которым иттить в Астрахань, а которым зимовать около Терка, для делания на Судаке фортецин и страха горским жителям и действа к будущей кампании. Буде же известие получим о Вильбое, что оной не будет, то лутче рано поворотиться и из Астрахани, как наискоряе, отправить на надёжных судах гварнизон с провиантом и частию артиллерии городовой в Баку, дабы конечно сего лета, с помощию Божиего, сие место захватить, ибо не знаем будущего года конъюнктур, каковы будут.

Пётр.

В обозе при Дербене».

Повисла тишина. Молчали, осмысливая слышанное. Полковники Фрезер и Скотт шёпотом переговаривались меж собою по-немецки, пытаясь выяснить друг у друга, о чём говорилось в зачитанной бумаге императора, — оба весьма худо знали русский язык и, когда получали какое-либо распоряжение, где требовалось согласие либо подтверждение, что ознакомились, с ходу расписывались по-немецки, а потом допытывались у кого-либо, о чём бумага.

Молчание нарушил князь Дмитрий:

   — Всё расписано, государь. Мы всецело зависим от приплытия ластовых судов. Они решат судьбу кампании. Но я хотел бы заметить, что задачи, поставленные вашим императорским величеством, слишком сложны, чтобы решить их полностью в одну кампанию. Полагаю, что ныне был подготовлен, так сказать, фундамент будущего здания, а завершить его предстоит в будущем году.

Князь при этом глядел на Петра и видел в его взоре неодобрение, более того, осуждение.

   — Астрахань и капитан Франц Вильбоа поставили нас в тягостное положение, — заговорил Пётр. — Однако отлагать завершение кампании на будущий год стало бы крайностью. Я не хотел бы сего. Казна пуста, государство не столь богато, чтоб снаряжать поход сызнова. Надобно прилагать все силы для достижения конечной цели. Она есть Баку. Оттоль наши торговые караваны возымеют путь в Индию. То будет ближний путь. Я получил доношение нашего человека в Бухаре Флорио Беневения, в коем он указывает, что тамошний хан готов пропускать российских торговых людей скрозь его землю и им благоприятствовать. Да и сама тамошняя земля, бухарская и хивинская, многие надобные нам товары имеет: лалы, бирюзу, хлопчатую бумагу. Посему нам надлежит нынче же утвердиться на сем берегу моря не одною, а двумя ногами.

   — Весьма разумное рассуждение, — подхватил Толстой. — Коли уж вошли в великий расход, то следует напрячься да потратиться до конца. — Отчего-то довольный, он обвёл глазами почтенное собрание и продолжил: — Ну а коли тратить более нечего станет? Где взять? Нонешние наши питатели гурт скота нам пригнать могут — не более того. Надёжи на них никакой нету. Да и бедность здешнюю мы зрели. У них взять — их по миру пустить. Они же нас за благодетелей почитают, покровительства и помощи ожидают. А есть такие, которые только и ждут, как нам глотку перерезать, и оных больно много. Мы их видали и ихний набег испытали. Прав государь, — неожиданно закончил он, — надобно нынче же опереться на обе ноги.

Пётр усмехнулся и погрозил Толстому пальцем:

   — Хитёр же ты, Пётр Андреич, хитёр да умён — оба ли угодья в нём? Да, тяжко. Великой спрос будет с губернатора астраханского. Верно, полагал он, что, будучи в родственниках, прикрывшись племянницею моею, будет ему поблажка во всём. Ох и просчитался! — воскликнул Пётр. — Ничего не прощу, ничего не спущу! Нерасторопен да нераспорядителен, по его вине, мы всё терпим недостачу. Погодим неделю, а далее будет видно, — вдруг оборвал он. — Благодарствую, господа, на согласии, отправляйтесь по своим делам.

Тягостны были последние дни августа и первые сентябрьские дни. Они были переполнены ожиданием. А потому всё валилось из рук. Вести отовсюду были неутешительны. Флот застрял у острова Чеченя, и, как видно, надолго. Посланный к уцмею кайтагскому поручик Карпов возвратился ни с чем. Уцмей объявил, что несколько аулов его сожжены, а потому люди терпят нужду во всём и ни скота, ни лошадей, как прежде обещал, он пригнать не может.

   — Кто сожёг-то?! — вскинулся Пётр. — Не наши ли?

   — Люди Дауд-бека. Всё разграбили и сожгли. Вы-де предались русским, и это мщение Аллаха.

Недобрые вести привёз из Баку поручик от флота Лунин. Прежние заверения, что тамошний правитель готов-де подпасть под руку России и сдать крепость, оказались обманом. Баку не примет русскую армию и будет оборонять город до последнего.

Куда ни кинь, везде клин! Пётр приказал вернуть полки, вышедшие было в поход к Низовой, и стать на месте прежнего лагеря у Дербента.