Последнее время Екатерину не покидало беспокойство: её господин открыто, не таясь, как, впрочем, было всегда, когда он переживал очередное увлечение, проводил часы с Кантемировой дочерью. Прежде она была спокойна: привязанности монарха были обычно кратковременны. Ныне связь с Марьей затянулась чрезмерно.

Приходилось закрывать глаза, делать вид, что поощряет любовную прихоть своего повелителя, как бывало прежде, когда она даже одобрительно отзывалась о метресках, будучи в полной уверенности, что ни в обыденности, ни в постели она незаменима. И это была безошибочная уверенность: Пётр к ней возвращался и, будучи в хорошем настроении, порою признавался: «Ты, Катинька, лучше всех, сколь уже много раз в том убеждался».

Тут же выходило нечто серьёзное, ибо связь эта длилась и длилась — тому уж два года, может, и более; она не замечала, привыкнув, что всё возвратится, по обыкновению, на круги своя.

Нет, не возвращалось. Пётр был холоден, официален, не бывал в её постели, она уж забыла вкус их общей страсти. Пробовала подольститься к нему, когда они оставались вдвоём, что бывало всё реже и реже, припасть к его коленям, давая волю рукам, жадным, ищущим, что прежде так возбуждало его. Он оставался невозмутим и спокойно отстранял её.

Роптать она не смела. Ни слова жалобы, ни слова осуждения не слетало с её губ. Казалось, прошлое ушло так далеко, безвозвратно, но теперь оно стало возвращаться. Служанка, портомойня — вот кто она, вытащенная из грязи по прихоти царской. Мало чему выучилась за то время, когда её почитали царицей и даже короновали. Читала по складам, писала коряво. Выручал природный ум, смекалистость, находчивость в трудных обстоятельствах. Пётр ценил это, но часто пенял ей на леность, отсутствие прилежания к ученью. Она, как водится, казнилась, ссылалась на то, что дочери занимают всё её время...

Соперница была на шестнадцать лет моложе! Она была дочерью владетельного князя, говорила, читала и писала на нескольких языках, обучена игре на клавесине... Да, это была бы достойная партия для монарха. Это ли его пленило?

Екатерина мысленно взвешивала все «за» и «против» — ничего иного ей не оставалось. Мария Кантемир чересчур субтильна для такого великана, как её повелитель. Да, но она ухитряется его носить. Эта валашка далеко не красавица, некоторые считают её уродкой.

Вряд ли она вынесет тяготы кочевой жизни, к которым приучена Екатерина, вряд ли будет скакать верхом вслед за царём десятки вёрст в жару и холод, безропотно снося все лишения походной жизни. И уж наверняка ей будет не под силу укрощать Петра в минуты приступов бешеного гнева, заканчивавшихся припадками падучей. Нету у этой Марии таких сильных рук, такой ловкости и умения. В этом она, Екатерина, не имеет себе равных. Ни Петровы денщики, ни царедворцы не могут того, что умеет она, Екатерина-Марта, Марта-Екатерина. И её повелитель то знает, а потому во всё время она с ним рядом.

Эта мысль подбодрила её. Да, она и в самом деле незаменима. Не обойтись её повелителю без неё, служанки Марты-Катерины, привычной к тяжёлой работе, коей является служение царю, ибо поистине нету работы тяжче и ответственней. Эта Марья её не выдюжит. Она слишком для неё тонка да субтильна. Да и нету у неё привычки к чёрной работе, к стирке да штопке, не мыла она полов, не кормила грудью младенцев. Что она может? Болтать без умолку да забавлять гостей игрою на клавесине.

Екатерина повеселела. Она неожиданно почувствовала свою незаменимость, о которой как-то не думала прежде.

Пусть её господин забавляется с этой девкой. Он всё равно вернётся к своей Катеньке, Катеринушке, матери его дочерей.

Волга — добрая лошадка, свезёт чисто да гладко.

Божья коровка, полети на Волгу:

там тепленько, а тут холоденько.

Водою плывучи — что со вдовою живучи.

Худая стоянка лучше доброго похода.

Не хвались отъездом, а хвались приездом.

Пословицы-поговорки

...надлежит себя остерегать от многого мышления и думания, ибо всем известно, что сие здравию вредительно и больши, а особливо сия его светлости болезнь от того вырастает, от таких мыслей происходит печаль и сердитование. Печаль кровь густит и в своём движении останавливает и лёхкое запирает, а сердитование кровь в своём движении горячит. И ежели кровь есть густа и жилы суть заперты, то весьма надлежит опасатца какой великой болезни.

Того ради мы меж себя разсуждаем, что от наших лекарств никакой пользы не будет, ежели его светлость от своей стороны себя сам пользовать и вспомогать не изволит, а особливо воздержать себя от сердитования и печали и, елико возможно, от таких дел, которые мысли утруждают и безпокойство приводят.

Из рекомендации консилиума врачей Меншикову

Просим и молим и умильно вопием да тя на милость приклоним о свободстве, дабы нам из Содому и Гомору отраднее было. На сем нашем приношении к тебе, Великому Государю, сановнии твои бояре и князи тебе, Великому Государю, станут возбранять, чтоб нам у них, яко в Содоме и Гоморе, мучитися, яко льви зубы челюсти своими пожирают и якоже змии ехидные разсвирепся напрасно попирают и якоже волцы свирепии биют нас яко немилостивые пилаты: Великий Государь, смилуйся, пожалей!

Из челобитной боярских слуг Петру

В цехи писать ремесленных всяких художеств и гражданских жителей, как из российских всяких чинов и из иноземцов завоёванных городов, так и чужестранных людей, которые похотят вечно или временно, а в неволю не принуждать, и из оных настоящих мастеров выбрать алдерманов, то есть старшин... также ежели похотят, какие художники и кроме граждан и из других чинов людей и из людей боярских и из поселян в городах какия художества делать: то и таковым пришёл в том городе, где кто похочет жить, явиться того цеха старшине, кто какое художество имеет. Ежели у таковых будут от помещиков или от прикащиков их отпускныя письмы, по тому ж записывать и оных всех свидетельствовать всем цехом... а ежели при свидетельстве явится что негодное, то старшине того цеха буде золотое, серебряное, медное, оловянное и железное, деревянное ломать; а ежели сапоги, башмаки и протчее сим подобное, то рубить, а платье и протчее сим подобное пороть и велеть оное переделывать добрым мастерством вновь...

Из именного указа Петра о цехах

Грузинский принц Вахтанг[60] прислал ко мне и к сестре своей с тем, чтобы мы обще просили о нём ваше величество, дабы вы изволили учинить с ним милость для избавления общего их христианства, и показывает к тому способ: 1) чтоб Ваше Величество изволили к нему прямо в Грузию ввести войск своих тысяч пять или шесть и повелели засесть в его гарнизоны, объявляя, что он видит в Грузии несогласие между шляхетством; а ежели войска Ваши введены будут в Грузию, то уже и поневоле принуждены будут многие его партию взять. 2) Чтоб для лутчего ему уверения изволили сделать десант в Персию тысячах в десяти или более, чтоб отобрать у них Дербент или Шемаху, а без того вступить в войну опасен... Вахтанг представляет о слабом нынешнем состоянии персидском... и как персияне оружию вашему противиться не могут...

Волынский — Петру

   — Нижний!

Екатерина, стоявшая в оцепенении, вся со своими тревогами, невольно вздрогнула.

   — Нижний!

Справа в лёгком мареве обозначилось видение. Казалось, нечто призрачное парило высоко над Окой, посверкивая на солнце то ли крестами, то ли куполами. Ока всё замедляла и замедляла свой бег в своём широком разливе, словно бы медля потерять себя в волжской воде.

Она глядела вперёд широко открытыми глазами всё ещё во власти своих мыслей, не видя открывающейся панорамы. Страхи, было отпустившие её вдруг, возникли снова от неожиданно пронзившей догадки: Марья-то брюхата, и того не скроешь. А ежели родит мальчонка, тогда как? Слух до неё дошёл, будто царь посулил сделать его наследником. Громогласно — как всё, что он делал. Как обернётся тогда для неё, царицы, для дочерей Петровых?