— И князь Меншиков, — некстати вставил Кампредон.

При упоминании имени князя Шафиров невольно поморщился, и маркиз понял, что совершил неловкость, которую уж не исправить, и в знак своего раскаяния приложил палец к губам.

   — Да, как в шахматах умный и ловкий игрок умелым ходом ставит мат королю, так и в дипломатической игре: продумавши свои действия и их последствия наперёд, можно выиграть партию.

   — Совершенно справедливо.

   — Так вот, государь задумал таковой умелый ход: присовокупить к России Западное побережье Каспийского моря. Но обстоятельства оказались выше: войско не сумело в эту кампанию достичь Баку. Но, между нами говоря, государь вознамерился завоевать сей город во что бы то ни стало. Полагаю, он своего достигнет: ныне не одиннадцатый год и противостоящие племена не турки.

   — Однако у вашего повелителя и в этой кампании нет надёжных союзников, — осторожно обронил маркиз.

   — Увы. — Шафиров сморщился. — Увы, престарелый калмыцкий хан Аюка ненадёжен, его всадники, чуть что, обращаются в бегство. Есть ещё казаки, те ловчей и отважней. Зато сравнительно близка Астрахань, откуда притекает всё: люди, провиант, амуниция, а близость магазейнов многое решает в войне...

Кампредон зевнул, реакция была невольной, но он мгновенно прикрыл рот рукою. Эти вечные темы: войны, союзники, вероломство, ссоры... Хотелось говорить о чём-нибудь высоком, любоваться чем-нибудь изящным, радующим взор, насыщать слух музыкой. Он был истый француз, и дипломатическое поприще вовсе не тешило его души. Всё, о чём говорил ему Шафиров, было ему известно, го были некие азы государственной политики, весьма скучные азы.

   — Скажите, дорогой барон, а вы не делали попыток навестить мадам и мадемуазель Кантемир? — неожиданно спросил он.

   — Я, по-моему, вам докладывал, — едва ли не обидевшись, отвечал Пётр Павлович. — Мой человек получил от ворот поворот. Сказано было ему, что недомогают и принять не могут. Просили передать мне, что весьма сожалеют о своей немощи, но, как только поправятся, непременно дадут знать.

   — А не повторить ли эту попытку? — с осторожностью — кабы хозяин не обиделся — спросил маркиз.

   — Отчего же. Я сейчас же пошлю камердинера, он человек дипломатический и учен обхождению с дамами.

   — И пусть обязательно спросит, нет ли писем от князя Дмитрия. Если даже высокочтимые дамы и не смогут нас принять, то пусть хотя бы дадут знать, что князь, каково его здоровье, не сообщил ли он каких-либо подробностей о походе. Наконец, собирается ли он возвратиться прежде царя или же в царском обозе.

   — Слишком много вопросов, дорогой маркиз, слишком много. А как известно, женщины не любят, когда их дотошно расспрашивают.

Он снова позвонил в колоколец и приказал вызвать камердинера. Прислуга у вице-канцлера была вышколена, и камердинер тотчас явился.

   — Давеча посылал я тебя к их сиятельствам, то бишь светлостям, — тотчас поправился он, — госпожам Кантемировым. Сколь времени прошло?

   — Да уж более двух недель тому, ваша милость. Нет, никак, три недели...

   — Ну так вот что: мы с господином маркизом сочиним цидулу к их светлостям, а ты немедля её свезёшь. И дождёшься письменного же ответу. Понял?

   — Так точно, ваша милость.

   — Скажи, чтоб запрягли шарабан — быстрей поедешь.

   — Непременно, ваша милость.

Барон присел к письменному столу и стал писать записку. Но что-то ему не глянулось, и он порвал лист.

   — Знаете что, маркиз. Ваш французский, само собою, лучше моего. Пишите вы, да, кстати, изложите все ваши вопросы. Не могут ли дамы нас принять в удобное для них время. Скажите, что мы горим нетерпением лицезреть их и выразить им своё восхищение и иные высокие чувства. И что нас снедает беспокойство, каково здоровье их, равно и нашего благородного друга князя Дмитрия.

   — О, барон, да вы ничуть не хуже меня владеете высоким слогом, — польстил Петру Павловичу маркиз.

   — Не в такой степени, как вы, — отпарировал Пётр Павлович. — Ну? Написали? Давайте я подпишу.

Он вложил письмо в конверт, запечатал его красной сургучной печатью и вручил камердинеру, сказав только:

   — Гони!

И, обернувшись к маркизу, пояснил:

   — Их светлости обретаются в своём загородном имении Чёрная Грязь, где вы изволили бывать. Двадваць пять вёрст по худой дороге. Дай Бог к вечеру вернётся.

Камердинер вернулся поздненько.

   — Ну что? Где письмо? — приступил к нему Шафиров.

   — Их светлости изволили выразить вашей милости и господину де Кампредону чувствительную благодарность, однако не на письме, а словесно. Оне по-прежнему недомогают и по сей причине принять вас не могут, о чём весьма сожалеют. Его светлость князь Дмитрий дал знать чрез курьера, что в скором времени возвратится вместе с его императорские величеством. Но когда сие случится, им в точности неизвестно.

Пётр Павлович развёл руками:

Ну? Что я вам говорил. Не есть ли тут некая тайна?

Грех да беда на кого не живут,

Совесть казнит — душа саднит.

Плоть грешна, да зато утешна.

Сын у меня мой, а нрав у него свой.

В ком есть Бог, в том есть и стыд.

Пословицы-поговорки

Понеже корень всему злу есть сребролюбие, того для всяк командующий должен блюсти себя от лихоимства, и не точию блюсти, но и других от оного жестоко унимать и довольствовать определённым! ибо многие интересы государственные чрез сие зло потеряны бывают, и такой командир, которой лакомство великое имеет, немного лутче изменника почтён быти может; понеже оного неприятель посторонним образом подарить и с прямого пути свесть может легко, того ради всякому командиру надлежит сие непрестанно в памяти иметь и от оного блюстися: ибо может таковым богатством легко смерть или безчестное житие купити.

Пётр — из «Морского устава»

Вообще Россия гораздо менее разоряется от уплачиваемых народом податей, чем от лихоимства тех лиц, на которых возложена обязанность собирать эти подати. Царь от этого ничего не теряет, потому что он время от времени конфискует имение уличённых в лихоимстве вельмож и чиновников, но народу это не приносит никакого облегчения.

Кампредон — кардиналу Дюбуа

Сей хан, такожде и некоторые его ближние зело б рады были при нынешних случаях услышати про русские войска, что в Хиве, ибо в декабре посылал непрестанно ко мне разных спрашивати, не имею ли я подлинное известие, будет ли Величество Ваше посылать на Хиву или нет. И хотя я ответствовал, что я из Астрахани куриера не получал и Ваше намерение ведать не могу, а ежели бы такая посылка учинилась, то б против неприятеля общего. И хан не поверил, думая, что я тихим образом письма получил, а не объявляю (а все то другие ему внушают назло мне). Однако ж ныне и поверил. Донесено ему, что отправленной ко мне от Астрахани куриер на дороге убит. Год тому минуло, как я отправил куриера, а за моим нещастием ответа получить не могу. Токмо беду чуть не нажил. Письма потерянные сыскать труждался, то и меня самого шпионом оклеветали недобрые люди, которые также сказали, что убитые оба ко мне за шпионством ехали и того ради убиты... Прошу Вашего Величества, дабы надо мной Вашу царскую милость показать, меня из озбецких непостоянных рук высвободити изволили, чтоб занапрасно более не мучился при сём варварском и без основания управительстве.

Флорио Беневени — Петру

Когда мы были в дому г. генерал-прокурора и при случившейся радостной ведомости о вступлении Вашего Величества в город Дербень веселились, то он, Писарев, начал сперва брань и драку с прокурором Юстиц-коллегии Ржевским и уже вдругорядь его бил и пришёл безо всякой причины и ко мне и начал меня поносить, будто я своровал и ту выписку брата своего, утаясь от него, подлогом сенаторам предложил, и хотя я зело шумен был, однако же дважды от него с учтивством отходил, но он в третие меня атаковал и не токмо бранью, но и побоями грозил, что ежели б то от генерал-прокурора не пресечено было, конечно, могло и воспоследовать.