Офицеру стало ясно, что мальчик расшибся и вот-вот утонет, если ему не помочь. Не раздумывая, офицер перемахнул через перила моста и вытащил пострадавшего. На руках он понес его в училище.

— Никита Сергеич! — крикнул офицер, открывая дверь лазарета. — Принимай утопленника. Захлебнуться он еще не успел, но стукнулся изрядно.

Доктор засуетился, сбрасывая с кушетки матрац и одеяло.

— Кладите его сюда, о господи, вот наказание с ними! Там на полке нашатырный спирт, подайте, пожалуйста. Сейчас приведем мальчишку в чувство.

Но мальчик уже открыл глаза. Глубоко вздохнув, он зафыркал, закашлялся.

— Почему я в лазарете? — изумленно спросил он, оглядываясь по сторонам. — Ой, а где моя одежда? Разрешите, судырь, я сбегаю за ней.

— Сбегай, коли можешь, — добродушно разрешил доктор, — да смотри, больше в канале не купайся. Всыпать бы тебе горяченьких, чтобы другим неповадно было.

Мальчик соскочил с кушетки и стремглав бросился к двери.

— Постой! — остановил его доктор. — Как звать-то тебя?

— Иваном Амосовым, господин лекарь.

Мальчик убежал. Доктор повернулся к офицеру, прищурив близорукие глаза.

— Никита Сергеич, неужто вы меня не узнали?

— Как же, как же, конечно узнал… Боже мой, откуда?

Двери лазарета с шумом отворились. В комнату один за другим влетели Гроздов, Разумов и Попов.

— Где Амосов? Никита Сергеич, что с ним? — с порога закричал Гроздов.

— Ничего с ним не случилось. Побежал за своей одеждой. Вы лучше поглядите на этого молодца, — весело проговорил доктор, приоткрывая дверь, за которой укрылся офицер.

— Ваня Осьминин! — воскликнул Попов. — Вот одолжил!

— Иван Яковлевич! — обрадовался Гроздов. — Каким добрым ветром тебя занесло?

— Дайте мне его расцеловать! — отстранил Гроздова Саша и бросился к другу детства. Облапив Осьминина, он тут же отступил.

— Вот дьявол, мокрый, как медуза! Хоть бы предупредил. Где это тебя так вымочило?

— Ученика тут одного вашего из канала извлек. Плохо, господа, за воспитанниками доглядываете. В наше время за нами лучше смотрели. И то сказать, Гурьева око отеческое всюду видеть поспевало.

— Так это ты его вытащил? — спросил Гроздов. — Ну, брат, спасибо. Я на этого ученика большие надежды возлагаю. Однако будет о нем. О себе рассказывай, где побывал да как жил? Шесть лет не виделись.

— Никита Сергеич, дайте ему что-либо сухое надеть, хоть халат больничный, что ли. И дядьку кликните, пусть мундир просушит, — попросил Попов.

Переодевшись, Осьминин рассказал друзьям о своих странствиях. Плавал он на русских и английских кораблях, изучал особенности корпуса, вооружения и парусов в различных обстоятельствах, делал заметки, наблюдая ходкость, остойчивость и поворотливость корабля на океанской волне.

Нагляделся Осьминин и на жестокие порядки в английском флоте, побывал в Америке, видел, как мучают негров и истребляют несчастных индейцев.

— Что же ты теперь думаешь делать? — спросил Разумов, когда Осьминин закончил рассказ.

— Пока не знаю. Одно мне, братцы, ясно: надобно приниматься за постройку пароходов Предвижу я за ними большое будущее. Не капризный ветер, а пар по воле человека должен двигать корабль Видел я пароходы Фультона в Америке; ходят они по Гудзонову заливу со скоростью пять верст в час. А можно такой корабль построить, чтобы и двигался быстрее и груз тяжелее на себе нес.

— Слышал я, — перебил его Разумов, — что Фультон предложил нашему министерству купить у него два парохода для рейсов между Петербургом и Кронштадтом, но маркиз Траверсе от покупки отказался, будто из экономии.

— Зря отказался, — заметил Осьминин. — На такое дело денег жалеть не след. Глядишь, и наши русские заводчики скорее к строительству паровых судов приступили бы.

— Кабы паровой машине Ивана Ползунова полвека тому назад ход был дан, ныне все русские корабли без парусов ходили бы. Да и сама страна бы преобразилась, — мечтательно произнес Гроздов.

— А все потому, что у нас на прихвостней иностранных, точно на иконы, молятся. Об этом нам Семен Емельянович не раз твердил, — сказал Попов.

— Ну, а как Семен Емельянович? — поинтересовался Осьминин.

Гроздов рассказал, что у Гурьева постоянно кто-нибудь из них бывает, что старый профессор совсем расхворался и более года не протянет. Минуты три все молчали, вспоминая светлые дни учебы у любимого профессора.

— Что же вы о себе, об училище ничего не рассказываете? Директором все еще этот неуч сиятельный, князь Гагарин?

— Не угадал. Французы его давно спихнули. Директором и инспектором классов ныне числится Лебрюн. Однако он только жалованье за обоих получает, а училищем по-прежнему руководит Иван Петрович. Вот он, наш директор, — глядя на Гроздова, ответил Разумов.

— А Михайло Аксенов где? — продолжал интересоваться Осьминин.

— Дай время, все узнаешь, — уклонился от ответа Гроздов. — Ты лучше скажи, — дорого ли тебе училище?

— Еще бы. Я счастлив стены его видеть! Я даже на Охте не был, к вам спешил.

— Охта мало изменилась. Зато сестренок своих не узнаешь, — невестами стали. А батя твой, Яков Васильевич, сильно сдал, да и мать изрядно постарела…

— Погоди, Саша, — прервал Попова Гроздов, — надо о деле потолковать. Не хочешь ли, Иван Яковлевич, у нас остаться? Будешь вместе с Разумовым кораблестроение преподавать.

— И то правда, — поддержал Гроздова Разумов. — Подумай, Ваня, как ладно будет вместе ребят учить.

— Я его никуда не отпущу, — заявил Попов, обнимая друга.

— Что ж, я не против, только оставит ли меня в училище департамент? Слух ходит, что нынешний министр знающих людей подальше норовит отсылать.

— Об этом, Ваня, не беспокойся. Сие моя забота. Завтра я буду просить о тебе самого императора.

2

Саша подходил к Зимнему дворцу. Адмиралтейские куранты отбили без четверти два. У Салтыковского подъезда, неподвижные, как изваяния, стояли рослые гвардейцы в высоких киверах. Дежурный офицер был предупрежден об аудиенции Попова и предложил инженеру следовать за собой. Они поднялись по широкой лестнице, прошли ряд солнечных зал и остановились в небольшой уютной приемной. Заставленная цветами дверь вела во внутренние покои государя. Ее охранял наряженный в расшитую золотом куртку и в тюрбан дежурный араб. На диване дремал толстый немец, камер-лакей.

— Доложи! — шепнул ему по-немецки вожатый Попова.

Лакей беззвучно скрылся за дверью. Сердце у Саши тревожно сжалось. Через минуту он предстанет перед царем, будет говорить с ним, расскажет о своих планах… Давно ли он, бездомный мальчишка, носился, как угорелый, по развалинам старинной ниеншанцской крепости. Скоро десять лет, как снесли ее бастионы и на их месте воздвигли охтенскую верфь. Далекими-далекими представились Попову и плотник Осьминин, и корабельный мастер Катасанов, и адмирал Мордвинов, и добрый старый профессор Гурьев, которому Саша обязан тем, что находится сейчас в царской приемной. «Но почему так долго нет лакея? Ведь надо успеть в церковь…»

Дверная ручка в виде спящего льва повернулась. Дверь тихонько отворилась.

Лакей пропустил Попова вперед. Пройдя комнату, уставленную книжными шкафами, они остановились у другой двери. Лакей помедлил, как бы к чему-то прислушиваясь, взялся за ручку и, оглянувшись на Попова, сказал вполголоса:

— Прямо ступайте… Налево у окна.

Попов вошел в государев кабинет. Свет, лившийся сквозь полуприкрытые шелковыми шторами окна, заставил его на секунду зажмуриться. Открыв глаза, он увидел высокую, увешанную портретами и оружием комнату.

Император Александр, в расстегнутом мундире, из-под которого виднелся белый пикейный жилет, стоял вполоборота у окна Вправо от него, у темного, мраморного, погасшего камина, облокотясь рукой о выступ карниза, в голубом адмиральском мундире, в чулках и башмаках, стоял маркиз де Траверсе и подобострастно слушал государя.