Наташа вздрогнула, как от удара. В длинных ресницах при свете луны блеснули слезинки. Закусив губу, она силилась удержать слезы, с минуту крепилась, а затем разрыдалась и повернулась к Саше спиной.

Чуткий к чужому горю, Попов не знал, как ее утешить. Врожденный такт подсказал ему, что лучше дать ей выплакаться.

Он стоял нахмурившись, сунув руки в карманы и молча глядел на вздрагивающие плечи девушки.

— Если бы вы знали, Саша, как тяжело мне смотреть на отца, каждый день видеть его таким несчастным! — всхлипывая, говорила Наташа, вытирая платком глаза. — Отец для меня все. Я так люблю его, что не в силах бороться со страшным пороком, который губит его.

— Андрей Андреевич вас любит?

— Странный вопрос. На всем свете у него нет никого, кроме меня.

— А коли так, скажите ему: пусть выбирает: либо вы, либо водка. Скажите, что вы достаточно натерпелись горя и больше так жить не в силах.

— Что вы говорите, Саша? Он ведь больной человек. Он уверяет, что и недели не проживет без водки.

— Всем пьяницам так кажется. Я на Охте повидал их много. Голову даю на отсечение, что ничего с ним не сделается. От твердости вашего характера теперь многое зависит. Андрей Андреевич допился до того, что ему долго не протянуть. Тут выбора нет.

— Хорошо, я попробую.

— Вот это — другой разговор. Мы будем бороться за вашего отца вместе, вы — дома, а мы — в школе.

— Спасибо вам, Саша. А теперь мне надо спешить. До свиданья.

Наташа шла улыбаясь.

Встреча с Сашей наполнила ее радостью, сердце подсказывало, что она приобрела в нем друга, способного вернуть ее отцу прежнее уважение.

На Сашу девушка произвела не менее сильное впечатление. Он вспомнил, как ею товарищи бросались к окнам, когда она показывалась на улице, и подумал, что теперь ему самому трудно будет удержаться, чтобы не глянуть на Наташу, хотя бы в окно.

Глава четвертая

ОТЕЦ И ДОЧЬ

1

Весна в Петербурге капризна: теплые дни внезапно сменяются морозами, дожди — вьюгами и метелями.

В первый же теплый солнечный день Путихов приказал прекратить топку печей. Точно в отместку, началась пурга. Ледяной ветер свирепо рвался в разбитые и кое-как заткнутые окна. Температура в классах упала до восьми градусов.

Окоченевшие воспитанники с трудом досидели до конца урока английского языка. Теперь можно бы выбежать в темный коридор, где казалось теплее, разогреться в борьбе либо в кулачном бою, сыграть в знакомую всем мальчикам веселую игру «куча мала».

Как ни заманчива была такая возможность, никто, кроме камчатцев, не покинул класс. Все с нетерпением ожидали прихода учителя словесности. Сдержала ли Наташа слово или спасовала перед отцом? Этот вопрос со вчерашнего вечера оживленно обсуждался охтенцами.

Встретить Редкозубова решили торжественно. Попов стал у двери и приготовился отдать рапорт, чего прежде никогда не делали. На приветствие учителя должен был последовать четкий и дружный ответ, отрепетированный заранее.

Но все получилось не так, как ожидали. Андрей Андреевич вошел в класс растерянный, с болезненным, отечным лицом, отмахнулся от рапорта и, пошатываясь, добрался до учительского места. На учеников он даже и не взглянул, сел за стол, прикрыл лицо руками и застыл в этой позе.

Водкой от него не пахло. Саша заметил это сразу. «Значит, Наташа выдержала характер, — подумал он. — Почему же учитель выглядит еще более несчастным, чем вчера? Дурак! — мысленно выругал себя Попов. — Ты хотел, чтобы человек в один день переродился. Нет, брат, так не бывает. Лучше помоги ему А как ему поможешь? Спросить разве опять с Радищева?»

— Господин учитель, — громко сказал Саша, — разрешите обратиться?

Андрей Андреевич не шевельнулся. Саша повторил вопрос, но учитель, казалось его не слышал. Воспитанники с любопытством переводили взгляд с Попова на Редкозубова, интересуясь, что их атаман предпримет дальше.

Саша подошел к учительскому столику, взял Андрея Андреевича за руки и отвел их от его лица. Учитель вздрогнул и мутными, полными слез, глазами посмотрел на ученика.

— Господи, что вам от меня нужно?

— Многое нужно, господин учитель, — ответил Попов.

— Неужели вы так жестоки, что не можете оставить в покое больного человека? — снова спросил Редкозубов. Теперь его голос звучал не так тихо и печально.

— Нет, господин учитель, в покое мы вас не оставим, потому что вы нам нужны, очень нужны.

— Кому я нужен?

— Нам всем! Всем, — дружно отозвался класс.

Редкозубов откинулся на спинку стула. На его лице отразилось выражение удивления и недоверия.

— Для чего я вам, господа, понадобился?

— Известно для чего! Учиться хотим! — зашумели воспитанники.

— Учиться хотите? Разве вы не из-под палки уроки учите?

В классе поднялся шум. Взмахом руки Саша потребовал тишины.

— Хлопцы, дайте спокойно поговорить с господином учителем. Господин учитель, вы рассказали нам об угнетенных и обездоленных. Мы еще хорошо не разобрались, что к чему, будто в тумане смутном, но сквозь туман тот ваши слова, как солнышко, проглядывают. Нас ведь не силком в школу тащили, как тащат дворянских недорослей. Мы сами сюда пришли, да вот беда: топчемся в науках на одном месте, учить нас некому.

Андрей Андреевич не отрываясь смотрел на Попова. У воспитанника были такие горящие глаза, так умно и убедительно он говорил, что каждое его слово западало в душу. Десятки лет преподавал Редкозубов в разных учебных эаведениях Екатерининского и Павловского времени и никогда не встречал таких учеников.

«Как же я проглядел Попова, Осьминина, всех этих замечательных мальчиков?» — подумал он, позабыв о том, что его мучает жажда, а в голове еще минуту назад стоял шум, словно у самых ушей немилосердно стучали в барабан. Вчера он горько раскаивался в своих неосторожных словах на уроке, почти не сомневаясь в том, что ученики донесут на него, и ждал крупных неприятностей. И ему стало стыдно за это подозрение, стыдно за то, что по его вине ученики ничему не научились за год. Ему казалось, что он один виноват в этом. Но в его душе росло и крепло чувство облегчения, схожее с тем, которое бывает у человека, проснувшегося после тяжелого кошмара. Вспомнилась крупная ссора с дочерью, впервые громогласно заявившей протест против созданной им невыносимой жизни.

Редкозубов шагнул к Саше и дрожащей рукой провел по его курчавой голове.

— Садись на место, Попов, — ласково сказал он. — Я хочу вам сказать, мальчики… Нет, ничего не надо говорить. Не будем терять времени, начнем урок.

Два часа занятий пролетели столь быстро, что Андрей Андреевич удивился, услышав звонок. В первый раз за весь год он покидал класс с сожалением. Он прошел в канцелярию, где раздевались учителя. Писарь и матрос Мефодий играли в шашки. Редкозубов спросил у писаря, чем будет заниматься после обеда верхний класс.

— Кто его знает? — последовал ответ. — Скорее всего ничем. Три часа под черчение отведено, однако ни бумаги, ни прочих принадлежностей к черчению покамест не закуплено. Опять же господин Путихов по своим делам выбыли-с и ждать не приказывали.

— Так передайте в верхний класс, что я с ними после обеда заниматься буду.

— А чего им об этом передавать? — писарь удивленно посмотрел на Редкозубова. — Их дело маленькое. Не было еще такого, чтобы уведомлять их…

— Не было, так будет, — сердито оборвал писаря Редкозубов. — Сказано передать, — выполняй без разговоров.

Из училища Андрей Андреевич направился не домой, а в парикмахерскую. Вертлявый французик изрядно потрудился над его косматой головой и заросшими до глаз щеками. Зато, когда Редкозубов вышел на улицу, его трудно было узнать. Наташа, увидев отца, бросилась ему на шею и прижалась лицом к гладко выбритой щеке.