— Да не тяни ты за душу, Христа ради, говори, — в чем расстройство?

— Не можно недорослей собрать, ваше превосходительство, ежели устава придерживаться.

— Вот те на! Сотни учеников в Питере не набрать?!

— Извольте сами в устав заглянуть, ваше превосходительство.

Путихов подал Катасанову устав училища и длинным черным ногтем подчеркнул три строчки. Александр Семенович поспешно достал очки и пробежал подчеркнутое:

Генерал вопросительно посмотрел на Путихова.

— Мудришь, Евлампий; аль мало на верфях обремененных детишками честных людей?

— Беда в том, ваше превосходительство, что грамотных отроков у мужиков и ремесленников найти не можно.

— Навербовал же ты половину комплекта, постарайся найти и остальных. А устав — пустое дело. Мало ли чего начальство пишет! Был бы счет.

— В столь короткий срок мне не собрать потребного числа учеников. Один выход — детей от мастеровых силой забирать.

Катасанов отрицательно покачал головой.

— Нет ли другого выхода, Евлампий Тихонович? Не лежит у меня душа к тому, чтобы учеников силком в училище тащить.

— Как вам будет угодно, ваше превосходительство.

Вошел дежурный чиновник и выжидательно остановился на пороге. Генерал повернул к нему голову.

— Ваше превосходительство, тут к вам от адмирала Мордвинова пришли…

Писарь собрался еще что-то сказать, но Катасанов нетерпеливо бросил короткое: «Проси!»

Александр Семенович сел за стол. Путихов поднялся, намереваясь уйти, но генерал кивком головы приказал ему остаться.

К удивлению обоих, на пороге показались два мальчика. Озираясь по сторонам, они остановились неподалеку от двери.

— Так это вы от адмирала Мордвинова? — спросил Катасанов, с любопытством разглядывая загорелые лица ребят.

— Мы, господин генерал, — настороженно откликнулся Ваня Осьминин.

— Нам велено передать генералу Катасанову, — заговорил Саша Попов, — что посланы мы учениками в училище корабельной архитектуры. Вот, сударь, записка от адмирала.

— Что ты говоришь? Да подойди ближе, не бойся.

Саша подошел к столу и громче повторил фразу.

— Вот видишь, Путихов, — обрадовался Катасанов, — а ты учеников не можешь набрать.

Генерал прочел записку Мордвинова и с улыбкой обратился к мальчикам:

— Что же вы так долго не приходили?

— Мы, сударь, уж много дней к вам ходим, да все никак не найти вас было.

— Так, так, господа. Ну-с, удостойте доложить, кто вы, где живете и от каких родителей сбежали?

— Сирота я, господин генерал, Поповым меня зовут, его Осьмининым. С Охты мы…

— Из Охтенской слободы? А есть ли у вас там прияли?

— Почитай, все слободские хлопцы, господин генерал.

— А можешь ты со своим дружком привести к нам еще мальцов, желающих учиться?

— Можно, сударь, приведем. У нас таких ребят, что по учению скучают, много.

— Ваше превосходительство, — вставил Путихов, — осмелюсь вам напомнить, что юнцы должны уметь читать и писать.

— Найдутся такие, — уверенно заявил Саша.

— Забирай, Путихов, недорослей и ступай с ними на Охту. Только сперва одень их в мундиры да бравый вид придай, чтобы не хуже, чем у кадетов, был, всем ребятам на зависть.

Глава третья

ВСТРЕЧА НА МОСТУ

1

На одном из крутых поворотов Екатерининского канала высится трехэтажное кирпичное здание старинной архитектуры. При взгляде на него бросается в глаза разница между средним, господским, этажом и двумя другими, предназначенными для слуг. Для барина огромные окна меж пилястрами, широкий балкон с затейливой решеткой, для крепостных — маленькие окошки у земли и крыши.

С фасада здание почему-то вылезло на тротуар, словно его кто-то подталкивал сзади, пытаясь сбросить в канал.

Меж тем позади дома простирался обширный пустырь, разгороженный высоким, глухим забором, вдоль которого расползлись флигельки, конюшни, амбары и сараи.

Таков был внешний вид училища Корабельной архитектуры. В первом этаже располагались квартиры учителей, второй занимал директор Катасанов, а само училище помещалось в верхнем этаже, разделенном перегородками на клетушки. По одну сторону длинного коридора разместилась канцелярия, комната для дежурного, кладовые и прочие служебные помещения, по другую — классы и спальни.

Прошло немного более года с того дня, когда Саша Попов и его приятели оделись в серо-зеленые камзолы из толстого солдатского сукна, в широкополые треугольные шляпы, белые чулки и туфли с пряжками. Мальчики недолго щеголяли в этой форме. Путихов приказал хранить ее в кладовой и выдавать только по праздникам. В обычные дни воспитанники ходили в равендуковых рубахах, в грубых канифасных панталонах и кожаных сапогах.

Зимний морозный день. Сквозь запорошенные снегом окна струится слабый свет. Лохмотьями висят на сырых стенах заиндевевшие обои. Холодный воздух пропитан острым, противным запахом сивухи. Запах исходит от великовозрастных учеников, дремлющих на задних партах, от учителя чистописания Козлова. Долговязый, с длинными, по колени, руками, он ходит меж парт и, качаясь, заглядывает в тетради. Пятую неделю выводится опротивевшая всем буква ижица.

— Колодкин, ты, ско-ти-на, зачем штоф ри-суешь? — бормочет учитель, заплетающимся языком.

— Помилуйте, судырь, это же буква, — возражает воспитанник.

Синюшное лицо Козлова становится багровым. Махая руками, как коромыслом, он звонко шлепает ладонью ученика по уху. От таких ударов у мальчиков потом долго стоит звон в ушах и шум в голове.

— Шут гороховый! — гневно произносит Саша Попов.

— Кто сказал «шут»? Кто сказал, «шут гороховый»? — засуетился учитель. — Всех пересеку, шкуру сниму, злодеи!

— Не можно всех пересечь, розог не хватит, — насмешливо замечает Ваня Осьминин.

Козлов бежит к нему, спотыкается и грузно валится на пол. Подняться он не в силах. Под дружный хохот класса Осьминин, Колодкин и Углов тащат учителя в угол за классную доску. Через несколько минут оттуда слышится громкий храп.

Класс живет обычной жизнью. Проснулись обитатели «Камчатки». Восемнадцатилетний Матюха Чулков, прозванный Матюха Вульгарис, вытаскивает кувшин русской пенной и лихо потрясает им над головой. Жестяная кружка идет по кругу. Спиридоныч — щуплый, лысый человек с бабьим лицом, затягивает тоненьким голоском песню. Кто-то достал карты — и стол моментально очищается для игры. Играют на деньги, на любые вещи, которые можно променять на водку.

Матюхе сегодня не везет. Он проиграл весь наличный капитал — три гривны медяками — и тщетно шарит по карманам в поисках завалившегося грошика. Можно, конечно, сходить в соседний класс, собрать дань с малолетних воспитанников, но Вульгарно еще вчера обобрал мелкоту дочиста. Как быть? Матюха снимает с себя грязную нижнюю рубаху льняного полотна и бросает ее на стол. Игроки критически разглядывают рубаху.

— Как, Спиридоныч. пойдет? — спрашивает Кузя Бобыль, воспитанник неопределенного возраста с чахоточным румянцем на лице.

— Пойдет, братки, за три копейки пойдет. Токмо пущай потрясет ее малость.

Чулков не согласен с оценкой Спиридоныча. Некоторое время идет торг, сопровождающийся бранью. Наконец рубаха оценена в семь копеек, и Матюха жадно хватает выданную ему карту. Его широкоскулое лицо напряжено, мутные глаза лихорадочно следят за руками банкомета.

— Плакали твои денежки, Матюха, — насмешливо произносит Бобыль после очередного проигрыша Чулкова.

Незадачливый игрок просит не выключать его из игры, умоляет поверить в долг, клянется всем достоянием своего родителя — полицейского надзирателя. Игроки не обращают на Матюху внимания, и это еще больше распаляет его. Он озирается по сторонам и вдруг замечает в руках у Попова учебник арифметики. «Отобрать, — думает он, — не меньше рубля потянет, а может, не стоит». Матюха колеблется, но не сводит глаз с книги. В трезвом виде он и не подумал бы связываться с Поповым, которого боится так же сильно, как и ненавидит. Уже несколько лет Чулков мечтает отнять у него власть над охтенскими подростками. Когда многие из них пошли за Сашей в училище, Матюха, съедаемый завистью к нему, упросил отца устроить его туда же. Но и здесь Попов прочно утвердил за охтенцами независимость, и даже самые отпетые воспитанники избегали стычек с ними.