Изменить стиль страницы

Александр Семенович тяжело вздохнул и остановился у большого чертежа, приколотого к столу. На белом листе плотной бумаги, будто выточенной из кости, красовался огромный трехдечный линейный корабль. Катасанов залюбовался рисунком; лицо его просветлело, глаза засияли и на тонких бледных губах заиграла улыбка. Тридцать лет, как он строит боевые корабли, красивые, прочные, мореходные. Его «Победоносец» уже четверть века украшает Балтийский флот, в то время как лучшие английские и шведские корабли плавают лет десять. Однако такого корабля, как на этом чертеже, еще никто не создавал. В какую ярость придут англичане и французы, когда Катасанов передаст флоту свой 130-пушечный корабль в двести футов длиной и пятьдесят шириной! Как хочется, чтобы скорее наступил этот день, — ведь годов, отсчитанных судьбой, остается мало, здоровье ухудшается…

И снова мысли генерала вернулись к адмиралтейству: «Кто подсказал императору нелепую мысль, из-за которой приостановилось строительство четырех новых судов, а главное — самого большого корабля в мире — его, Катасанова, „Благодати“?»

Школа корабелов i_016.png

«Благодать»!.. Это имя дал кораблю сам император Павел. Только случайно Катасанов узнал, что слово «Анна» значит по-гречески «Благодать». Блистательную фаворитку царя Анну Петровну Лопухину прозвали Благодатью. Это слово красовалось на гренадерских шапках, на штандартах и корабельных флагах. Через Кушелева государь торопил Катасанова ускорить постройку гигантского корабля. Все шло как нельзя лучше: массивный киль «Благодати» оброс уже шпангоутами, лучшие охтенские плотники, резчики, кузнецы трудились на нем с восхода до заката солнца. И вот сейчас император сам воздвиг преграду успешным работам.

Размышления генерала прервал Путихов, потихоньку открывший двери кабинета. Заметив колебание не решающегося войти подчиненного, Катасанов крикнул:

— Да входи уж, коль пришел. Топчешься и скребешься у дверей, словно крыса. Видел, что в адмиралтействе делается?

— Так точно, ваше превосходительство, видел!

— Удар нанесен метко. Не иначе, как кое-кто из заморских друзей, обеспокоенных заигрыванием нашего государя с Наполеоном Бонапарте, боится растущего Балтийского флота и пакостит, чем может.

— Но ведь повеление с замене плотников поступило из канцелярии его величества, — возразил Путихов. — Неужто и там вороги есть?

— Они везде есть. Эта лиса — маркиз де Траверсе, что ныне Черноморским флотом командует, пригласил на службу своего соотечественника, корабельного мастера де Брюна.

— Не того ли, ваше превосходительство, что у турков семь лет служил?

— Того самого. По представлению Траверсе и адмирала Кушелева, государь назначил его директором адмиралтейства. Он только заступил на должность, а результаты, как видишь, уже «отличные». Что-то теперь с моим кораблем будет? Видно, не дожить мне до того дня, как его на воду спустят.

— Зря духом падаете, ваше превосходительство. Среди солдат можно отыскать изрядное число отменных мастеровых. Ежели в расстановке их порядок учредить, работа постепенно наладится.

— А ведь верно! Об этом я не подумал, — оживился Катасанов. — Сейчас вызову унтер-офицеров, пусть отберут знающих плотников. Солдат разобью на десятки и в каждый десяток дам два — три таких человека. Светлая у тебя голова, Евлампий Тихонович. Как там у тебя в училище?

— Полнейший порядочек, ваше превосходительство. Учителя хорошие, ученики сыты и всем довольны. Токмо вот письмо привез вам из Академии наук, ответ на нашу просьбу о назначении профессора математики.

Генерал прочел письмо. Академия предлагала директору училища вступить в переговоры с академиком Семеном Емельяновичем Гурьевым, который хотя и перегружен сочинением ученых трудов и лекциями, но, возможно, согласится давать уроки в училище корабельной архитектуры.

Поморщившись, Катасанов бросил письмо на стол. С именем Гурьева у него были связаны неприятные воспоминания. Двенадцать лет тому назад Александр Семенович приехал в Кронштадт, где Гурьев устанавливал гидравлическую машину для откачки воды из Петровского дока. Катасанов уже был известным корабельным мастером, а Семен Емельянович только молодым инженером. Правда, он побывал в Англии, куда был послан для обозрения гидравлических работ, и считался образованным человеком. У человека талантливого всегда много недругов; невзлюбил беспокойного, колючего инженера и Катасанов. Чего греха таить, — теперь Александр Семенович сознает, что главной причиной их ссор была его зависть к высокой образованности Гурьева. Корабельный мастер не верил в его работу, доказывал, что машина вовсе не нужна, что откачка воды из дока ручными помпами — дело куда более верное и спокойное.

Машина отлично выдержала все испытания. Семен Емельянович Гурьев получил чин капитана и был принят на флот. Хорошо еще, что он удержался там недолго. Александр Семенович до сих пор не без горечи вспоминает все те злые шутки, которые Гурьев отпускал в его адрес.

— Ваше превосходительство, — облегченно вздохнув, сказал Путихов, наблюдавший за генералом, — торопиться с этим делом не след. По слухам, профессор — человек вредный, занозистый. Тянуть его к нам на службу большой потребности нет.

— Ты так полагаешь? — спросил Катасанов, все еще думая о своем. — Признаться, профессор и мне не по нутру, я ведь Гурьева знаю давно.

— О чем же разговор, ваше превосходительство? Оставим письмо без внимания — и делу конец.

Генерал покачал головой и решительно сказал:

— Профессор по штату положен. Ежели по совести говорить, лучше Гурьева на эту должность человека не найдешь. Он и в математике знаток, и в механике, и в теории корабля. Поезжай-ка, Евлампий Тихонович, поговори с ним. Может, он еще не согласится, кто его знает… Нет, лучше я сам к нему съезжу, а ты наводи порядок в училище, чтобы не стыдно перед профессором было. Я к тебе на днях с инспекцией наведаюсь.

Титулярный советник мысленно усмехнулся. Сколько раз уж генерал грозился приехать с инспекцией… Путихов в это верил, как во второе пришествие.

2

В тесной квартире Гурьева на Стремянной улице всегда было людно. Сюда приходили за советом ученые, изобретатели, инженеры и студенты.

Встретила Катасанова жена профессора, Марья Ивановна, пожилая женщина с приятным, чуть курносым лицом и гладко зачесанными волосами. Она помогла генералу снять шинель и повела его в кабинет. Когда они проходили через столовую, три молодых человека почтительно поднялись из-за стола, и Марья Ивановна представила их генералу.

— Это мой сын Петр, — сказала она, глядя с улыбкой на высокого юношу с пытливыми серыми глазами, — студент учительской семинарии. А это его друзья по семинарии: Иван Петрович Гроздов и Михаил Михайлович Аксенов.

Оба студента робко склонились в поклоне. Катасанов из любопытства силился понять, что делает похожими друг на друга этих разных по внешности людей. Вскоре он сообразил, что сходство им придает общее для обоих выражение лица, полное той смутной тревоги и растерянности, которое он не раз замечал у людей, изнуренных нуждой и голодом. Петр выглядел совсем иначе.

— Сынок ваш, сударыня, личностью весь в Семена Емельяновича, — заметил Катасанов. — Небось, и в науках так же успевает?

— Ему-то легче учиться, господин генерал, чем его отцу. Семен Емельянович в бедности рос…

— Слышал я, что мужу вашему Екатерининскую премию за читку публичных лекций в Академии наук присудили. Надо думать, и доходы теперь у вас увеличились?

— Какие там доходы! Еле-еле концы с концами сводим. Едва лишняя копейка заведется, Семен Емельянович спешит отдать ее прожектерам на всякие там изобретения машин либо бедным студентам…

Гроздов и Аксенов покраснели. Заметив это, Марья Ивановна смущенно умолкла. Ласково поглядев на студентов, она улыбнулась и добавила: