Итак. Вещают комментаторы с экрана, а Арахланиха ловит информацию открытым ртом. Попадает информация на вспаханную, густо унавоженную слухами почву; возгоняется теория в практику. Только пригорюнится комментатор го поводу неурожая на острове Пасхи, Арахланиха слезы соболезнования утрет и боженьку помянет. Конечно, бог — он не Яшка, знает, кому тяжко. При всем том всевышний не в состоянии всякой пенсионной, для общества бесполезной, старушке, чай подсластить.

Успокоит телеэкран убогую: дескать, ввиду стабилизации рынка, золотые, платиновые и прочие изделия производятся в избытке и по вполне приемлемым ценам, а бериллы, топаз да яхонты продаются дешевле груш — Арахланиха узелок в охапку, и дробным галопом в лавку. Круп в мыле... лоб в поту... Глаза навыкате... Прибежит, а там... отлив. Ничего и никого. Все уже были. Осталось убогой завалящее бриллиантовое колье, на ее сиротское пособие. Да еще ту многокаратную безделушку приходится транспортировать до дома на личном риске. Инкассаторов-то бабке не положено. А время нынче — золотые коронки на ходу рвут, вместе с прической.

Разобраться, так Арахланихе ничуть не тяжелее других. Копченый подглядел как-то: ей скотник Коля-Коля из туристической поездки в Гонконг доставил универсальный путеводитель, составленный на исключительно государственном языке. С приложением в виде лазерного стрелкового тренажера.

«Из-за этого тренажера, — делился впечатлениями племянник-турист, — тамошние аборигены нашим коммивояжерам заодно с товаром руки обрывают, по самые плечи».

Не глядите, что Коля-Коля — рядовой фермы, что образованием он не страдает и на интеллект не падкий. Сообразил же, чем тетке угодить.

С того дня, по наблюдениям Копченого, воспрянула бабка духом. Отыщет в путеводителе прибыльную цель, и телепортируется вдоль лазерного луча, будто ведьма на помеле; забыв калитку запереть. Пришел на Арахланихину улицу праздник. Стала она голос подавать. Выйдет, будто встарь, за околицу, да как запоет фальцетом:

«Широка страна моя родная...

Ехала деревня мимо мужика...»

...Слушая Ростислава, женщина-олень то и дело прыскала. Тягучий, как смола, подъем, завершался въездом в ущелье. Примерно в двухстах метрах от въезда тракт был перекрыт — перпендикулярно осевой стояла красная машина. Пархомцев плохо разбирался в импортных марках машин, но та, что ограничивала проезд, смотрелась внушительно.

— Приехали, — в груди у него похолодело.

— Это за тобой?

Спутница Ростислава напряженно смотрела через лобовое стекло. Опершись о капот машины, стояли двое. За рулем сидел третий. Даже на таком расстоянии было заметно, что водитель красной машины был лыс.

— Из федерального?

— Ху-ке, — он зачем-то расстегнул ворот рубахи.

Засада приближалась. Валерик и Володя отклеили зады от капота. Выпрямились. Правая рука Володи нырнула за отворот неизменной кожаной куртки. Одновременно бывший приятель Пархомцева торопливо развернул плащ, малоуместный в жаркий солнечный день. Складки плаща запутались. Валерик рванул — синтетическая ткань скользнула, на землю, обнажив маслянисто поблескивающий предмет, который пугающе уставился на подъезжающих.

— Остановите.

Женщина-олень послушно затормозила.

— Слушайте внимательно, — губы Пархомцева прыгали. — Это бандиты. По их милости я чуть не стал идиотом. На этот раз, похоже, живым меня не отпустят. Сейчас я вылезу и пойду к ним. Вы же дайте задний ход... В конце спуска есть возможность развернуться... Надо надеяться, вам дадут уйти. Им нужен только я.

— Сидите... пока. Она извлекла из сумочки, лежащей на сиденье между ней и пассажиром, ярко раскрашенный цилиндрик, С силой толкнула дверцу и направилась к красной машине, пряча в кулаке цилиндрик.

Зачарованные видом роскошной женской фигуры, бандиты остались на месте. Соратник опустил стекло, высунул голову наружу, удивленно наблюдая за действиями решительной особы.

Как она шла! Несмотря на смертельную опасность, у Ростислава пересохло во рту. Автомат Валерика опустился коротким стволом вниз. Широко раскрытым Володиным ртом можно было ловить мух.

Когда между ней и засадой осталось чуть более метра, раздался отчетливый хлопок. Дюралевый цилиндрик запрыгал по асфальту. Пархомцев растерянно наблюдал за происходящим. Соратник свесился из машины, приоткрыв телом дверцу. Остальные двое обрушились на дорогу. Дальше он отвлекся от засады, настолько колдовскими казались движения подбегавшей к нему женщины…

— Чем вы их?

Она отмахнулась:

— Уносим ноги.

— Вам есть что уносить...

Уже на ходу она отпарировала:

— Теперь верю, что ты сумасшедший. У меня, например, от страха сердце заходится.

— Зачем же рисковала? — Настала очередь Ростислава перейти на «ты». Женщина-олень покосилась в его сторону:

— Ты уверен, что эти... оставили бы меня для свидетельства в суде? — Оглянулась. — Минут сорок нам гарантировано, а дальше?

Он тяжело задумался.

«Из любой человеческой толпы может быть воссоздана первобытная орда».

Закрутился Павел со своим кладом, как собачий хвост с репьями. Найденного хватило бы за глаза всему районному центру. Но, оказывается, не штука натыкаться на богатство, штука, как его в дело произвести. Еще одна проблема, самая деликатная, — каким образом уберечь клад так, чтобы о нем не прознали? Ему достало бы и четверти найденного, но чего ради дарить государству остальное?

Что оно ему — кум? сват? брат? Среди государственного аппарата у Павлика родственников не было. Оно, разлюбезное чиновничество, ограбило бы его не задумываясь, оно облупило бы Павлика, будто вареное яйцо. Он же всей бюрократической мощи мог противопоставить лишь уловки изворотливого и деятельного человека, каковым считал себя все время, за исключением коротких минут душевного разлада.

Среди непосвященных в тайну выгребной ямы оказалась и Светлана. Осторожный супруг перекрыл бесценный пятачок двора неподъемным горбылем. А затем спровадил супругу на давно заслуженный ею отдых.

Избавиться от Светланы не составило сложности, учитывая сумму, которую он передал в полное ее распоряжение. Солидная пачка валюты выглядела так прельстительно, что жертва будущего курортного безделья забыла поинтересоваться происхождением Павликовой заначки.

Уже на автобусной остановке он внимательно посмотрел на жену, отмечая увядшую кожу, острый загривок, шелушащиеся от застарелого лака волосы. Она почувствовала его взгляд, повернулась, ободрила готового временно осиротеть мужа решительным взором и нацелилась в открывшуюся дверь салона.

...Целую неделю он «пас» Доходягу, однако тот не показывался в обусловленном месте: или перекупщик лишний раз подстраховывался или был занят более прибыльным делом. Хотя, какое дело могло быть важнее того огромного куша, на который намекал перекупщику Павлик.

На четвертый день пустого ожидания Павел, заметил назойливое любопытство ярмарочного шпика и сообразил, что успел намозолить глаза торгующей публике. Пришлось менять место, после чего шпик утратил к нему интерес.

Перекупщик не объявился и в понедельник. Ну, не могли же его замести? Он так твердил о собственной неуловимости, о принятых им мерах безопасности, о имеющихся, наконец, связях в полиции, что не поверить ему мог только разуверившийся во всем пессимист...

Павлик толкался у входа на ярмарочную площадь.

Изображая озабоченного затяжным похмельем петуха, он повторил заход к пивному киоску, где орудовал тощий, как глист, бледно-лимонный владелец киоска, подтверждающий собственным чахлым, нетипичным для продавцов такого рода товара, обликом сомнительное качество продукции. Пиво отдавало отрубями и отчего-то картофельным крахмалом. Его приходилось крепко подсаливать, иначе оно не лезло в рот. На картонных кружках-подставках чернильно синела голова марала, бессмысленно вперившаяся в чернильного же цвета кедровую шишку. Края картонок разбухли, обтрепались; восьмигранная пивная посудина удерживалась на них несколько боком. К пестрого цвета жидкости, гордо именуемой «Пиво Улалинское», полагались раки. Членистоногих завозили издалека. По пути следования они теряли клешни, часть брюшка, усы и даже красный цвет. То, что попадало страждущим на столики уже не могло считаться раками. Брезгливый к обжевкам Павел игнорировал отечественный деликатес...