Лазарь глубоко вздохнул и закашлялся от резкого табачного дыма. На него никто не обратил внимания.

«Ничего случайного нет, — решил про себя Зай- цев. — Действуют законы, по которым жил ты и будут жить они. Только Родион не скоро схватит чахотку, не беда — может схватить пулю. Такой острый характер».

Положив измученное болезнью лицо на узкую ладонь и не спуская с Родиона усталого взгляда, начал успокаивать себя, примирять со случившейся расстановкой сил. Он никогда не торопил события с тех пор, как уяснил — первый еще не главный и уж наверняка не самый умный, потому никогда не противился, даже помогал очень горячим, а когда они сгорали, спокойно занимал их место.

«Теперь ей не зелениться, — думал Зайцев о потерянной власти. — Родион заставит ее трудиться, она еще меня вспомнит — пожалеет. Оба могут пожалеть».

Мысли его вернулись к последнему допросу Звонарева. Федор признавал все. Даже как-то неловко было слушать его торопливое согласие с каждым обвинением. Протокол он подписал не читая. После прижался с облегчением к стене, заплакал, роняя сквозь слезы слова:

— Будь она трижды проклята, ваша власть! Ох, Боже мой! Боже! Куда сунул пьяную башку?! У-у-у…

Плакал он по-детски искренне и, мучительно прервав рыдания, сказал Зайцеву:

— Ты, Лазарь, хоть и еврей, но человек не подлый. Ты ему поверил?

Звонарев кивнул в сторону утомленного Зубко, который сразу насторожился.

— Он — гад! Под дых меня бил сапогом. Все отбил мне внутрях. Не жилец я. Больно мне! Больно! Палач ты, Зубко! Не смотри на меня так. Я тебя больше не боюся. Ты, Лазарь, ему не верь. Он для всех опасный и за тебя пытал. Родиона расстрелять непременно хочет. Зря ты смерть мою подписал, Лазарь. Я стерплю, конечно, так мне и надо. За властью погнался! Она к хорошему не тянет. За нее человек в любую подлость шагнет…

Голос бывшего председателя ревтрибунала провалился внутри его больного, избитого тела и выходил обратно с сиплой дрожью:

— Он без ее — рыба намели. Вертится, лишь бы до своего допрыгать. Который занырнул — живет, другой жизнь калечит, а я вот…

— Зачем вы мне это говорите, гражданин Зво- нарев? — спросил сдержанно Зайцев, чувствуя подпиравшую к горлу тошноту от спертого воздуха подземелья.

— Жить хочу, Лазарь! Ты же хочешь?!

— Жить надо честно! — Зайцев поднялся. — Ре волюция не давала вам права на беззаконие. Мне стыдно за вас, Звонарев!

Ему было тошно и стыдно тоже. Он не солгал: председатель ревкома испытывал это уходящее от него чувство, подписывая приговор очередной революционной случайности. И остаток бессонной ночи провел в попытках объяснить суровую необходимость, как-то примирить ее с разбуженной совестью. Ничего у него не получилось. Лазарь понимал, что идет поперек себя, но остановиться не мог. Боялся революции, боялся остаться без революции. Под ногами его словно пропала всякая дорога, и он стоял на цыпочках, не зная, куда ступить. Теперь его отодвинули от власти, бесцеремонно, по-хамски, и вроде бы есть время отдохнуть, но чего-то не хватает…

— Ты не спишь, случаем, Лазарь? — спросил его удивленный Родион.

— Думаю, — встрепенулся Зайцев.

— Думай, думай! — похвалил Родион. — Ты, Зубко, будешь давить контру, пока Лазарь думает. Трусов стрелять без пощады. Драться нам надлежит так, чтобы все, кто еще стоит мараско- ряку и гадает — за кем ему бежать, за нами двинул, опознал в нас силу. Еще вопросы есть?

Все потянулись к шапкам. Зайцев опустил глаза и начал деловито перебирать бумаги, лихорадочно соображая:

«Может, сказать надо? Тебя никто не отстранял от должности. Ты — председатель ревкома! Люди в бой идут…»

Они уже перешагивали порог его кабинета. Лазарь продолжал рыться в бумагах, досадуя и радуясь тому, что не успеет ничего сказать.

— Зубко! — позвал Родион.

Председатель следственной комиссии медленно повернул голову и глянул на Родиона через крутое плечо. Случившееся его здорово изменило. Он был бледен.

— Иди-ка сюда, Зубко!

Дверь закрылась. Родион спросил, и в словах сквозила тягота ожидания постыдного для него момента:

— Про Клавдию не соврал? Объясни и забудем. Ты нужон мне.

— Брехать не горазд. Да и баба всегда правду говорит, от кого зачинает. Она не мне одному призналася. Вот и все. Прими, как есть…

— Хорошо, сам разберуся!

— И то верно: твои щи, тебе хлебать.

Родион проводил его до дверей. Обернулся.

Лазарь почувствовал тяжесть внимания, оно коснулось его с особенной остротой, от чего спина похолодела и дыхание стеснил ось. Он хотел поднять глаза, однако сил не хватило даже на это. Присутствие бывшего охотника сковывало профессионального революционера, похоже, теперь он ничего не сможет сделать без команды. Будет ждать, мучиться послушной собакой над костью, пока ему отдадут приказ.

— Попов надо гнать! — услышал он скрипящий полушепот Родиона. — Церкви закрыть! Оттуда вся зараза ползет. В них народ калечат! Верно, Лазарь?!

Новый поворот в мыслях командира объединенных отрядов привел Зайцева в замешательство. Лазарь Лейбыч неохотно оторвал взгляд от сложенных в одну стопку бумаг, посмотрел в глаза Родиона. Но ничего не ответил, успев только глубокомысленно собрать на лбу две складки и неопределенно причмокнуть сухими губами.

— Почему молчишь?! — наседал Родион. Им владело странное нетерпение. — Я тебя спрашиваю, Лазарь!

— Видишь ли, Родион Николаевич, — Лазарь Зайцев убрал глаза от встречного взгляда Родиона. — Нельзя упрощать ситуацию. Снять с человека крест просто. Труднее разлучить его с убеждениями. Для этого нужны убеждения не менее стойкие. Для нашего малограмотного народа церковь — это что-то вроде общей души. Она, безусловно, отомрет, но не сразу, постепенно, с повышением образованности, культуры. Твоя позиция где-то сходится с позицией Ленина.

— Но он же наш мужик. Настоящий!

— Однако ты торопишься, Родион Николаевич. Не такое это быстрое дело. Терпение и еще раз терпение!

— А во! — Родион показал председателю ревкома кукиш. — Нет попов! Нет церквей! Откуда вере взяться?! К нам придут за нашей большевистской верою. Ты, Лазарь, похоже, в смущениях живешь, как девица на сороковом году: крест целуешь, а о грехе думаешь. Прямо ответь: кончать церковь надо?

Опять пришлось солгать, и он не перешагнул страх. Несогласие остудил холодный расчет разума, в который раз сердцу запрещено было выразить себя.

— Надо! — ответил Лазарь. И покраснел.

— Вот это по-нашему! — словно найдя оправдание будущим поступкам, выдохнул Родион. — Во всем их лапы поганые чувствую. Во всем! Ниче, скоро поотрубим.

Тыльной стороной ладони погладил усы и с четкой своей решительностью распорядился, переменив тему разговора:

— В мастерские поедешь сам. Раздашь винтовки верным людям. При тебе оставлю Фортова. Он хваткий. Следи только, чтоб его не заносило. Соблазн имеет к благородным поступкам. Сам- то темный, но с винтом в голове. Как-нибудь расскажу одну историю… Бывай, Лазарь!

Родион пожал вялую ладонь председателя ревкома. В ней жил липкий холод, неприятный, какой-то могильный. От того пришлось ее поспешно отпустить, скрыв неловкость в шутке.

— Смотри, только сам в атаку не кинься сдуру: распугаешь беляков. Собирай их потом по тайге. Гы!

— Мне доводилось, между прочим! — соврал гордо Лазарь.

— Во, вишь, уже хвост поднялся. Так и держи его теперь!

Незаметно вытер ладонь о полу тулупа. Распахнув двери, подмигнул председателю ревкома:

— Помни — пленные нам не нужны! Склады пустые.

Зайцев дождался, пока в коридоре смолкнут гулкие шаги, после чего устало подошел к окну. Напуганные его появлением воробьи шумно слетели с резного наличника на крышу конюшни. Солнца было много, даже загаженный двор ревкома выглядел празднично.

«Хорошо совпало, — умилился Зайцев. — Воскресенье и красота».

Но на светлые мысли, так всегда с ним случалось, наложились тревожные. Он думал о незнакомой женщине, которую привез Родион в Ни- кольск и теперь, наверное, убьет ее или поступит с ней как-то по-другому, но непременно жестоко.