Возвращение из тайги всегдаприносило в дома особенную, понятную только лесным людям, радость. Потели бурые, лиственничные бани на берегу Неяды, все лучшее собиралось на стол. Распаренный, усталый хозяин садился на свое законное место. Начинался пир с воспоминаниями.
Откуда-то со днадуши поднимались в пьяном человеке прежние сомнения, и ругал он на чем свет стоит новые порядки до тех пор, пока сон не забирал его в свои тихие покои. На том вся война его кончалася.
Поутру разум принимал действительность трезво. Забывалось прошлое, затиралось суетой, уразумел человек все, что нужно ему для личного спасения — помалкивай. Живешь, и ладно. Дети вон уж в школе учатся, им в голову не приходит оборотиться на прошлое: плохо там было, темно. Других знаний не положено. О каждом нынче забота, каждый умрет благодарным должником, так и не узнав, была ли у него душа. И придут следующие и, ничего не зная о прошлом своем, будут рады любой жизни…
Глава 7
…Опять была дорога среди осевших, плотных снегов. Ровная, вся — в солнце. Продолженная для того, чтобы люди не терялись на большой земле друг с дружкой. Встречались, торговали, любили, расставались, везли пулеметы, просто глазели на новую жизнь, на тех, кого никогда не видели. Сейчас по ней двигался особый отряд бойцов революции. У Бродяжьего ключа по старой гари прошли изюбри. Утром кормилися. След свежий, сыпучий, сунь руку в лунку и почувствуешь звериную настороженность. Молодые деревца вдоль следа скошены крепкими зубами зверей. Но не под корень, только макушки — самая нежная жизнь съедена.
— Помнишь, Саня, бородатого, со шрамом, шумел еще напоследок? — спросил Родион комиссара Снегирева — За тем ложком засидка его. На переходе. Хорошо зверь ходит.
— Дорохова имеешь в виду? Отец твоей бывшей крали?
— Откуда знаешь?
— Сорока на хвосте принесла.
Снегирев свободней пустил повод, сидел в седле сдержанный и прямой.
— Я тем сорокам, дай срок, хвосты повыдергиваю! — пообещал Родион. — Небось и показать успели?
— Видел. Обыкновенная. Все семечки лузгала, когда ты речь держал. Твоя Клавдия видней.
— Скажешь тоже! — почему-то обиделся Родион. — Затяжелела Настя. А когда мы с ней снюхались, ягодкой была!
Дорога свалилась в глухой, темный распадок. Воздух сразу подсырел, сбоку потянул пробористый ветерок, какой в любом тулупе щель найдет. Снегирев поднял воротник, лица не видно.
— Была, да не осталося, — сказал он. — Клавдия есть, и она лучше всех!
— Ладно, — махнул рукой Родион. — Бабы должны рожать, боле им ничего серьезного доверять нельзя. Ты за митинг скажи: какое мнение имеешь? Только честно, Александр!
И, закусив кончик уса, искоса наблюдал за комиссаром.
Снегирев прежде подумал, начал с оговоркою:
— Ты меня извини, Николаич, одним словом не могу выразить свое настроение. Но я бы так сказать не смог…
Посмотрел перед собой, очень похожий на того Снегирева, который пел «Интернационал» на церковном крыльце.
— Не по слову, а по чувству помню твою речь. У тебя — дар. Понимаешь-дар! Это был настоящий революционный спектакль. А «Интернационал»… у меня слезы в глазах стояли. И как тебя осенило?! Ты имеешь дар подчинить словом чужую волю. Именно это сегодня нам нужно. Нынче подчинить, завтра — вложить в человека свои идеи…
— Тогда почему ты не пожелал ее спалить? — перебил Родион.
— Что?.. — Снегирев удивленно глянул над воротником. — А! Ты все о своем. Ну, во-первых, момент был не самый подходящий: люди противились Во-вторых… красивая она. Не вмещается в мое сознание горящая красота. В-третьих, не церкви жечь надо, а попов понуждать служить революции. Чтобы они, пусть по обязанности, молились за твой подвиг, нашу победу. Чтоб тайна исповеди стала твоей тайной…
— На кой хрен она мне нужна?!
— Ты — чекист. Попробуй, без возвышения себя, поговорить, объяснить ему разборчиво, в чем его выгода. Жаловаться не пойдет — не к кому, заго польза какая! Что попы делают без оружия, досгойно более глубокого нашего понимания. Видал, как капитан себя повел?! У него ее 1 ь вера, идеалы, а у этих, что идут за нами…
— Ну, ну, ты полегче, Саня!
— Правды боишься, Николаич? Да, хочешь знать — не идут они, мы их тащим'Что, я меньше твоего воюю? Слеп — не вижу?
— Ох, куды забрел. Потому что интеллигент! Знаешо такое слово?
— Знаю, — Снегирев опусгил воротник и потер щеку. — Настоящие интеллигенты шли с нами до октября семнадцатого Дальше не пошли.
— Духу не хватило?!
— Они мечгали о белом бунте. Он оказался красным, кровавым, коллективным. И не мог быть принят их духовным складом индивидуалистов.
— Ну, и свеча им в зад! Без них победим. Как думаешь?
— По-другому б думал, разве с тобой рядом сражался? Только мы должны знать с тобою правду. Им она такая, какая есть, не нужна, а мы должны знагь.
— Слушай, Саня, на что меня зло берет? Вот стрелял я в Спасителя. Он меня не покарал. Обман раскрылся. Они, однако, свое воротят, в темноту пятятся. Или с тем же хлебом… Евтюхова кончали, Шкарупу побили тебя едва не снесли!
— Шкарупа скользкий какой-то…
Родион улыбнулся. Все складывалось хорошо, и хорошо, что Якшин комиссара не пришил: поговорить интересно.
— Хитрости в нем хоть отбавляй, суть отнята. Однако революция без него глухая. Ухо! Само оно уничтожить смугу не способно, но донесет вовремя.
— Удивляешь ты меня, Николаич. С такой мразью дело иметь не стесняешься, а попа приманить брезгуешь.
— Во! Во! В тебе еще интеллигент не сдохнул, — засмеялся Родион. — Иуду ты, выходит, презираешь?! Но прикинь — кго первый на Христа войной пошел? В наше время он героем мог стать, может, даже, как ты — комиссаром!
— А командиром особого отряда?! — спросил, бледнея, Снегирев — Мог?!
— Нет, — Родион стал серьезным и строгим. — Зря тебя обидел, Саня. Чтоб ты знал — Егор сегодня в Броде человек нужный. Его никаким попом не заменишь. Шли мы по верному следу. И пусть он пока служит. Потом видно будет.
Дальше разговор не пошел. Они ехали молча, всяк занятый своими мыслями Дорога из распадка поднялась на безлесный марян чтобы снова сползти к провалившейся в высокие берега реке Мороз отпустил, приближающаяся весна подхмелила воздух молодым дыханием На убурах клочками рыжей медвежьей шерсти торчала вытаявшая трава, и едва видимой дымкой парила прш реіая нежарким солнцем земля.
Родион о чем-то вспомнил. Поднялся в стременах, быстро осмотрел реку.
— В чем дело, Николаич? Заметил кого?
— Нет пока делов, Саня. Боюсь, не прозевать, как перед Дункою. Фортов!
Не останавливая коня, Фрол повернулся в седле и, найдя глазами Родиона, кивнул.
— Понял, командир! Вам торопиться не надо.
— Объясни ты мне наконец! — потребовал рассерженный Снегирев.
— Объясняю. Для всякой войны хорошее место найти надо. Оно там было, и здесь есть. Скала впереди, час увидишь.
— Может пронесет?
Родион продолжал внимательно осматривать берега, поросшие густой черемухой. Погасшая самокрутка висела на нижней губе. Он ее выплюнул.
— Може, и пронесет… За них не решишь!
— Фортов не просмотрит, если что. Убедился на личном опыте. Он мне вроде жизнь подарил.
— Не просись в должники, Саня. Я его тоже на Бальбухте от пули убрал. Любой так должен делать. Это же не грех на душу брать.
Несколько минут они ехали по льду речки с названием Громотуха.
— Держись берега, — предупредил Родион. — Слышь — шуршит. Промоина может быть. На сердце что-то тяжковато.
— Две ночи не спали, с чего легкости взяться? В Никольск приедем, выспаться надо. Хоть один раз.
Река прижалась к серым, облитым прозрачным льдом камням, стала забирать влево, огибая заросший ивняком островок, посреди которого стояли три небольшие, одетые в снежные юбки, ели. Снег на острове был избит заячьими тропами, и на осинках были заметны свежие поели.
— Недавно щесь толкутся. Точно кони в овсах, — указал плетью на остров Родион. — Жируют. До поры, пока волк не приметит.