— Оп-па! — воскликнул Ардалион Иванович, тоже заметив мою персону. Он бросил вилку на тарелку и громко хлопнул в ладоши. Я направился к ним и едва успел поставить на их столик свою тарелку со снедью, прежде чем Тетка заключил меня в свои сокрушительные объятья. Завтракающая публика с любопытством взирала на бурную встречу русских в Ахене. Выбравшись из лап Ардалиона, я, наконец, подошел к Птичке и, задыхаясь от радости видеть ее, схватил ее руку и поцеловал. От нее пахло теми самыми духами, которые взволновали меня вчера по дороге от Якобштрассе в гостиницу.

— Узнаете ли вы меня, очаровательная Лариса Николаевна? — спросил я, стараясь не проявить свое волнение.

— Узнаем, узнаем, Мамонт Элефантович, — засмеялась она, сверкая чистыми зубками.

— Разрешите отзавтракать с вами, любезные мои соотечественники?

— Милости просим, любезный. Почтем за честь.

— Какими судьбами, ФедОрушко? — улыбаясь во всю ширь своего рта, басил Ардалион Иванович. — Неужто с неба свалился?

— Не с неба, а прибыл из города Кёльна, где завоевал первое место на всемирном конкурсе, и сегодня тут открывается выставка моих гениальных творений.

— Как это здорово, родной мой! Ведь что происходит — Лариса начала скучать, вот беда-то! Не затеять ли нам, Федя, новое очередное безобразие? Скажем, похищение твоих карикатур с тобою вместе и переправка их и тебя в Париж или Лондон? А?

— Затравка есть, но пока слабовато. Идею еще надо как следует развить.

— Ну ты кушай пока, кто же на голодный желудок развивает идеи такого международного свойства?

Оказалось, что здесь, в Ахене, Ардалион Иванович ожидает приезда какого-то крупного бизнесмена, с которым он должен заключить одну, по его словам, бомборазрывающую сделку. Встреча должна произойти сегодня днем, а завтра Тетке и Ларисе предстояло уже ехать в Голландию, где у Ардалиона тоже были крупные дела.

— Как здорово, что ты объявился! — похлопывал он меня по плечу. — Для Ларисы днем будет развлечение, а вечером мы устроим какую-нибудь великую ахенскую вакханалию. Надо чего-нибудь горячего взять. Moment! — обратился он к пробегающей официантке. — Bitte, zwei «Bock» und zwei Noodles mit Käsecreme[79].

Однако здорово он научился выговаривать немецкие слова.

— Неужели и по-французски так шпаришь?

— Нет, брат, французский для меня гибель. Как говорят французы, сэ лё шинуа пур муа[80]. Вот Ларочка быстро научилась чирикать. Лара, скажи что-нибудь дяде Феде по-французски.

— Не хочу. Надоело. Отстаньте, дядя Ардалиоша. Мамонт Элефантович, уговорите его ехать в Москву. Меня безумно раздражает здешняя жизнь. Я понимаю, что теперь уже отравлена ею и, вернувшись, стану скучать по чистым скатертям и шведским столам, но так хочется залезть в русскую толкучку. Я даже по Киеву скучаю, в котором для меня нет ничего хорошего.

— Ардалион Иванович, как вам не стыдно, неужели вы не можете свозить Ларису в путешествие по дикой России? Я там был недавно. Страшно интересная страна.

— Что вы говорите! А вот и наши нудлзы. Слушай, что со мною происходит? У меня постоянно зверский аппетит, я только и делаю, что ем, и при этом худею. Как ты думаешь, отчего? До чего же мне нравится ихний этот кезекрем. Как они его, интересно, делают?

Вскоре после завтрака Ардалион Иванович отправился по своим делам, а мы с Птичкой пошли на открытие моей выставки. Светило солнце, Лариса пребывала в веселом расположении духа, выйдя из гостиницы, она взяла меня под руку, предоставляя мне возможность вообразить, будто мы с ней любовники. Народу на открытие моей выставки собралось немного, но меня превозносили до небес, мне предложили заключить договор на издание книги, какой-то режиссер-мультипликатор сказал, что хочет снять мультфильм по моим карикатурам, а некий венгр, Иштван Мезереш, стал умолять ехать с ним в Венгрию на фольклорный фестиваль, обещая очень быстро оформить все необходимые документы.

— Я тоже хочу в Венгрию, — сказала Птичка. — Мне безумно надоели французы, немцы, голландцы. Хочу к мадьярам.

— Это исключено, — возразил я. — Ардалиоша не захочет менять свои планы, а я собираюсь еще совершить небольшое путешествие по Рейну со своей невестой.

— У тебя появилась невеста? Где же она? Почему ты нас не познакомишь?

— Познакомлю. Она приедет сюда завтра, и если вы еще не уедете в свою Голландию, то сможете оценить мой вкус.

— Хорошенькая?

— Удивительно хорошенькая. Отец — немец, мать — русская.

— Когда же у вас свадьба?

— Я еще не сделал предложения, но намерен сделать во время поездки по Рейну.

— Ах вот как? Понимаю. Слушай, мне надоела твоя выставка. Давай сбежим отсюда.

Мы отправились в Домский собор. Я заметил, что мое сообщение о невесте несколько расстроило Ларису, она загрустила, и будто подчиняясь ее настроению, солнце спряталось в облаках, когда мы входили в храм. Внутри собора, неподалеку от входа стояла медная статуя волчицы.

— Странный народ немцы, — сказала Лариса грустно. — Ты уже слышал историю этой волчицы?

— Нет. Расскажи.

— Когда строили этот храм, то у горожан не хватило денег на окончание строительства, и тогда они обратились за помощью к дьяволу, а дьявол поставил такое условие: первый, кто войдет в храм при его открытии, тотчас умрет, а душу его сатана возьмет к себе в ад. Горожане согласились, дьявол дал им денег, но они его обманули — первой впустили в храм волчицу. Она вошла и тотчас свалилась замертво, а черт с ее душою полетел в свою преисподнюю.

— Да, действительно странная история. Зачем, чтобы достроить Божий храм, обращаться к сатане? А чей это там саркофаг такой великолепный?

— Карла Великого.

— Ах, ну да, Ахен ведь был его столицей.

— Здесь, кроме того, еще хранятся пелены младенца Христа, привезенные из крестового похода. Раз в год на Рождество их вынимают из ларчика, который хранится во-он там, и показывают народу. Жаль, что сейчас не Рождество. Я бы хотела посмотреть на них. У меня кружится голова, отведи меня, пожалуйста, в гостиницу.

Мы отправились в «Ибис». Лариса держала меня под руку и снова стала расспрашивать меня о невесте.

— Как же ее зовут?

— Кого?

— Ну ее, которую ты собирался осчастливить?

— Анна. Анна Кройцлин. Кройцлин значит по-немецки крестик.

— Сколько ей лет, твоему крестику? Помнится, у тебя еще была одна дамочка по прозвищу Ротик.

— Она на два года моложе меня.

— Что же она до сих пор не вышла замуж?

— Ждала меня.

— Мамонта Элефантовича? Интересно. Романтично. И что же, ты любишь ее?

— Она прелестна.

— Я спросила не о ее прелести, а о том, любишь ли ты ее?

— Мне кажется, да.

— Ах, кажется? Это уже не романтично и не интересно.

— Нет, мне не кажется. Я действительно люблю ее. Я никогда раньше не встречал таких удивительно светлых, умных, добрых, честных и красивых девушек.

— Даже так?

— Надеюсь, ты не ревнуешь?

— Ну что ты, нет, конечно. Пожалуйста, люби кого хочешь — крестиков, ротиков, ноликов, кроликов.

Мы вошли в гостиницу, взяли у портье ключи от моей и их с Ардалионом комнат и стали подниматься наверх.

— Тебе стало лучше? Проводить тебя до вашей комнаты?

— Не надо меня никуда провожать, понятно? Тем более, что я собираюсь зайти к тебе в гости.

— Я не против.

— Можно подумать, кто-то станет спрашивать, против ты или не против. Какая твоя комната? Двести сорок четвертая? Красивая цифра двести сорок четыре. Ты не находишь?

— Хм, как-то не задумывался об этом.

— О чем же ты тогда думаешь все время? А? Или лучше спросить — о ком? Неужели не обо мне? А? Мамонт Элефантович, неужели не обо мне?

Спрашивая это, она вошла в распахнутую мною дверь комнаты и, едва я вошел вслед за нею, как она повернулась ко мне лицом и произошло то, чего я никак не мог предвидеть вчера, когда ехал сюда, в столицу империи Карла Великого. Обняла меня, прижалась ко мне животом и грудью и горячо зашептала: