— Какого черта?!

Она вышла из ванной комнаты и сразу учуяла чужие духи, которыми пахли мои волосы, и ни за что ни про что влепила мне пощечину.

— Любопытно, — сказал я, — какое из эротических руководств дает указание так начинать любовное свидание?

— Подлец! — ответила она. — Нет, ты хуже, чем подлец, ты мерзавец. Неужели тебе самому не противно раздавать свое тело направо-налево? Прощай, я ухожу, ты не увидишь меня больше никогда.

Однако у нее были еще мокрые волосы и нужно было их подсушить — на дворе еще стоял март месяц, довольно прохладно. Я улегся с книгой на кровать, ожидая, что она будет делать дальше.

— И не смей прикасаться ко мне, — сказала она кому-то незримому. — Если бы ты знал, как ты мне противен, бабник несчастный.

— Разве ты еще не ушла? — спросил я.

— Ах вот оно что! Вместо того, чтобы покаяться в своих преступлениях, ты, оказывается, только и ждешь, когда я уйду, чтобы вызвонить какую-нибудь из своих грязных девок и предаться с ней блуду? Хорошо же, мой милый, ты никогда больше не увидишь свою Катечку.

Волосы сохли очень медленно, а когда наконец высохли, она плюхнулась в кресло и разрыдалась. Я встал с кровати, отшвырнув книгу в сторону.

— Не приближайся ко мне! — заверещала она. — Это будет расцениваться, как попытка изнасилования.

— Не волнуйся, — ответил я, — у меня в судебных органах кругом свои люди. Даже если я надругаюсь над твоим трупом…

— Что-о-о?! — Лицо ее пылало ненавистью. — Какой же ты страшный человек. Я и не знала, с кем делила ложе все эти месяцы. Только теперь вижу.

Подобная содержательная беседа продолжалась как минимум еще часа полтора. Кончилось все, разумеется, изнасилованием, а утром я проснулся, чувствуя ее тело, крепко прижавшееся к моему, и подумал: «Пора с этим кончать, дикость какая-то!» На другой день я побывал дома, у родителей, и выкрал у сестры лифчик. Приехав на свою съемную квартиру, долго раздумывал, куда бы его положить, но в конце концов просто повесил его на спинку стула. Ротик появилась часов в семь вечера. Когда она позвонила в дверь, я только через полминуты подошел и испуганным голосом спросил:

— Кто там?

— Между прочим, это я, — ответила она с легкой угрозой в интонации.

— Минуточку, — пролепетал я еще более испуганно, — одну минуточку.

После этого я стал бегать по квартире, двигать стулья, открыл окно и с громким стуком закрыл его — квартира располагалась на первом этаже и нужно было создать иллюзию, что кто-то совершил побег. При этом я громко произнес:

— Скорее, прошу тебя!

Дверной звонок надрывался, одновременно с ним раздались несколько ударов ногой в дверь. Наконец я подбежал к двери, взъерошил волосы и открыл. Она отпихнула меня в сторону и вбежала в комнату. Я следовал за нею.

— Где она?

— О ком ты?

— Где эта тварь, с которой ты тут баловался, ожидая меня?

— Уверяю тебя, я был один. Неужели ты и впрямь думаешь, что я способен тебе изменять?

— Не ври, подлец! Я слышала, как ты сказал ей, чтоб она поторапливалась. Ага, она выпрыгнула в окошко. Сволочь, ты специально снял квартирку на первом этаже, чтобы проделывать такие фокусы. Ну, все понятно. Какие мне еще нужны доказательства!

— Ну перестань, перестань. Я отвечу тебе, почему не мог сразу открыть. Это вовсе не то, что ты думаешь. Давай сядем на кровать…

— Не сядем! Ты опять загладишь свои преступления тем, что насильно затащишь меня в постель.

— Умоляю тебя, давай сядем. Я должен признаться тебе, что, кажется, я очень болен. Нет, нет, это не СПИД и не венерическое заболевание, не пугайся.

— А что же?

— Давай сядем, — я обнял ее и усадил на кровать так, чтобы лифчик, висящий на спинке стула, сделался актером, а мы зрителями. — Видишь ли, — продолжал я, нарочно растягивая рассказ, — это началось со мной еще в детстве, когда я учился в школе. В то время я был очень скромным и застенчивым мальчиком, больше всего мне всегда не хотелось, чтобы люди обращали внимание на мою персону. И даже когда у меня что-то начинало болеть, я не всегда признавался в этом, чтобы избежать суеты и хлопот со стороны взрослых…

— Что это?! — с глазами, вылезающими из орбит, выдохнула она, глядя на симпатичную деталь женского туалета, деловито свешивающуюся со спинки стула.

— О, черт! — проскрипел я зубами и сильно стукнул себя кулаком по колену.

Окаменев и побелев, как Лотова жена, она продолжала не мигая смотреть на однозначный след преступления.

— Послушай, — сказал я, — это не совсем то, что ты думаешь. Я сейчас все объясню тебе. Дело в том, что мне приходится подрабатывать платным массажем, я в своем время изучил китайский, японский и индийский массаж. У меня была пациентка, а когда ты пришла, я испугался, что ты не то подумаешь, и… Куда же ты? Ротик, постой!

Она все с таким же окаменелым выражением встала с кровати и направилась к двери. У порога резко обернулась и выпалила:

— Я вам не Ротик!

Это были ее последние слова. Она вышла вон и, сильно хлопнув дверью, исчезла из моей жизни.

Прощай, прощай, мой милый и глупый Ротик.

Сев на кровать и глядя на превосходно справившийся со своей ролью лифчик сестры, я позволил чувству жалости к Ротику охватить меня. В эту самую минуту позвонил телефон. Сейчас она спросит, действительно ли я делал массаж, а я отвечу, что не было никакого массажа, а был факт измены, и ей еще чего доброго захочется великодушно простить меня.

— Мамочка, привет, — раздался в трубке голос Николки. Звучал он, надо сказать, не очень весело. — Как поживаешь?

— Вполне прилично поживаю. Только что меня оставила любимая женщина.

— Что, серьезно? Ну ты даешь. И таким веселым тоном это говоришь?

— А как еще прикажешь? Ты же сам мне читал то стихотворение Гумилева. Не помню, как называется. Что если женщина с прекрасным лицом уходит от вас, то нужно… То есть, нет, что если она говорит, что не любит, надо встать и уйти не оглядываясь и не возвращаться больше. Правильно?

— Примерно так.

— Ну а вы как там?

— Кто — мы?

— Ну привет! Одеколончик и Птичка.

На том конце провода раздался тяжелейший вздох, вслед за которым последовало хриплое признание:

— Она меня бросила.

— Ничего себе! Как же так? Не может быть, не верю!

— Вот так. Собрала вещи и укатила в Киев.

— А в чем причина?

— Во мне. Я — скот. Я ей грубость одну сказал. Потом просил прощения, но она не простила и уехала. Мне теперь жить не хочется. Да что я говорю, у тебя, вон, тоже самое.

— Нет, у меня гораздо проще. Я нарочно все подстроил так, чтобы она ушла от меня.

— Ротик?

— Ротик, Ротик. Ну и что ты теперь собираешься делать?

— Федька, поехали со мной в Киев.

— Поехали, конечно, только я-то тебе зачем?

— Понимаешь, я один не смогу. Надо как-то по-особенному ее вернуть. Как мы тогда в Египте. Выкрасть ее. Жаль, что Ардалион сейчас противный. Эх, вот если бы Тяга! Ну что, поедем?

— Когда?

— Да хоть сегодня или завтра. А?

— Такое стремление мне по душе. Решено, завтра едем.

— Спасибо тебе! Слушай, мне неловко, но я опять на мели. Ты деньгами богат? Я тебе и так кучу должен, но мы уже точно в июле едем в Мексику, и там все четко. В конце осени я вернусь с полными карманами долларов. Буду богаче Ардалиона.

— Я в этом не сомневаюсь. Не волнуйся, деньги есть. Вернем твою певунью.

За все эти три месяца — январь, февраль и март, пока у меня продолжался скоротечный роман с Ротиком, я всего три раза виделся с Николкой и Ларисой. Эти встречи, как три бусины, висели на серебряной нити, а этой нитью был голос Птички, поющей под гитару свои странные песни. Первый раз мы встречались в январе на дне рождения у Ардалиона Ивановича, который отмечался в некоем частном ресторанчике для всяких мафиози, к которым принадлежал и наш добрый друг Тетка. Зал ресторанчика был обставлен в самых лучших традициях нэпмановской культуры — на занавесях бантики, мебель отличная, но самых разных стилей, в одном углу — небольшой сад из искусственных цветов и кустарников, маленький, журчащий фонтанчик, на краю которого — чучело крокодила, а самое главное — другое чучело, стоящее у входа с поднятой лапой и бывшее некогда бурым медведем. Публика подобралась самая разношерстная — я с Ротиком, Николка с Птичкой, Мухин со своей благоверной Машей, при Ардалионе Ивановиче состояла ослепительно красивая брюнетка, на полголовы выше его, курившая сигареты через длинный мундштук и за весь вечер не промолвившая и четырех слов. Кроме малых сих, за длинным столом расселись, пили, ели и произносили длинные и унылые тосты одинакового вида люди, сытые, холеные, шкафоподобные в своих двубортных сияющих пиджаках и модных галстуках, типа того, который подарила Шарикову кухарка. Они как раз тогда только-только вошли в обиход в среде активизировавшихся «предпринимателей». Я полагал, что Птичка не станет петь для такого сорта публики, но ошибся — нисколько не смущаясь, она взяла принесенную ей гитару и запела. Кстати, именно в тот день Николка признался мне, что в театре оперетты Лариса была вовсе не артисткой, а гримером.